Действительно, почему? Конечно, потому, чтобы шпионить за ним. Все остальное было иллюзией.
— Ты бы не нашел меня, даже если бы попытался, — сказала я упавшим голосом. — Но как мне хотелось, чтобы это было правдой.
Не говоря больше ни слова, Али вышел. Я села на постель. Свет я не выключила. Я слишком разволновалась, чтобы заснуть.
Через пару минут Али вернулся. На этот раз в руках у него были наручники. Или что-то похожее на них. Может, еще какая-нибудь канцелярская принадлежность письменного стола. Скажем пресс-папье.
— Вот как я собирался тебя найти, — сказал Али, бросив наручники мне на колени. — Жаль, что нужны вещественные доказательства. Слова моего тебе недостаточно. Я поставил в эти наручники электронный передатчик. Когда я вернулся за тобой — это все, что я нашел, прямо на кактусе.
Я поглядела на наручники. На них были царапины, оставленные ножом Карима.
— Тебе надо было бы предупредить меня, Али, — сказала я. — Ты даже не представляешь себе, что это было такое.
— Я абсолютно не мог. Нагиб не отходил от меня. Я сказал тебе, что это моя идея. Я надеялся, что ты поймешь. Но, увы, ты подумала о самом худшем.
Я подняла глаза на мужа, стоявшего возле двери, и почувствовала, что они наполняются слезами.
— Это так, — сказала я. — Прости, что я была такой дрянью.
— И ты меня, — хмуро сказал Али. — Ну что ж, тогда спокойной ночи.
— Постой, — торопливо сказала я. — Ты спас мне жизнь, а я тебя даже не поблагодарила. — Я встала и обняла его.
— И как ты это сделаешь? — сказал он, в то время как руки его уже оказались под моей ночной сорочкой.
Я поцеловала его, и он ответил мне поцелуем, сначала медленно, а потом с возрастающей страстью. Мы легли и любили друг друга, шепча слова прощения, слова чуждые лжи или притворства, вдвоем, он и я, вопреки всему миру.
На следующее утро мы улетели в Нью-Йорк — так толком и не поспав, но не жалея об этом. Как только самолет оторвался от взлетной полосы, я сбросила ненавистную чадру, и весь этот долгий перелет мы не разнимали рук. В Нью-Йорке мы поселились в номере-люкс в центре, в Хилтоне, пока не сняли квартиру на Риверсайд-драйв, в квартале от Колумбийского университета. Она была на самом верхнем этаже, просторная, полная воздуха, с большой спальней, выходящей на реку.
Трудно было вернуться к нормальным будням. Нью-Йорк я нашла совсем не таким, каким я его вспоминала — полным жизни, беззаботности и тепла. Теперь он показался мне жестоким, чужим и враждебным. Одной мне выходить не хотелось. Я боялась преступников. Я даже скучала по чадре. На улицах на меня смотрели мужчины, и их взгляды пачкали меня. Али говорил, что вскоре я к этому привыкну, что точно так же себя ощущают и большинство саудовских женщин, когда выезжают за границу, даже пожилые.
Али поступил в аспирантуру, а я стала заниматься на последнем курсе. Маргарет и Эми закончили колледж в минувшем году, как и почти все мои друзья. Али — это было все, что у меня осталось. Он был неизменно добр ко мне и терпеливо сносил все мои страхи, и все же я себя чувствовала одинокой, оторванной от него, обремененной своей тайной виной. По ночам мне часто снился стервятник, но когда я просыпалась в слезах, меня обнимал Али, говоря, что все прошло и что в Нью-Йорке нет стервятников, по крайней мере таких, какие мне привиделись.
Когда же ужасы все-таки брали верх, я читала Коран, и он всегда помогал. Иногда и Али читал со мной, потому что так велел ему по телефону дедушка и еще потому, что он наконец поверил в искренность моей веры.
В Колумбии я пошла на курс продвинутого арабского, на историю Ислама, а также на три разных курса по психологии. Али удивило мое неожиданное охлаждение к компьютерам. Но именно психологию я и хотела теперь изучать. Я хотела стать такой же мудрой, как Джохара, чтобы распознавать собственные свои недуги и научиться читать в мужских сердцах.
Зви Аврилю я не звонила, чтобы сообщить о своем возвращении. Но и прятаться не пыталась. Да и как бы мне это удалось без того, чтобы все объяснить Али. По закону я сменила свою фамилию на Шалаби и под нею числилась в Колумбии. По моему настоянию, мы взяли себе номер телефона, не внесенный в справочники, но это было все, что я предприняла в смысле секретности. Интересно, думала я, долго ли Моссад будет меня искать, если иметь в виду, что им это нужно.
У них ушло на это почти три месяца, пока однажды в конце ноября не раздался телефонный звонок — на проводе была Наоми Кохен.
— Наоми, дорогая, как приятно слышать твой голос, — сказала я, даже не потрудившись, чтобы это прозвучало искренне.
— В…взаимно, — сказала Наоми. — Наш общий друг хотел с тобой встретиться. Я звоню, чтобы обговорить это. Сейчас можно? Ты одна?
— Да, — сказала я. — Но у меня так много занятий. Выпускные на носу. Может, потом…
— Ему очень важно поговорить с тобой как можно скорее. Пожалуйста, назначь время, когда ты сможешь прийти. — И, сделав паузу, Наоми добавила: — Он не хочет причинять тебе неудобств.
Сказано это было вежливо, но тем не менее это была угроза. Зви Аврилю важно встретиться со мной, и он это сделает, независимо от того, удобно мне это или нет. Лучше уж пойти навстречу и избавить себя от кучи проблем. Так что я капитулировала с в общем-то минимальными потерями и согласилась прийти на квартиру к Кохенам в полдень через два дня.
День моего визита выдался мрачным, холодным, с моросящим дождем — он замечательно соответствовал моему настроению. Для нашего разговора я оделась крайне агрессивно — старые тапки на резине, рваные джинсы, линялый бумажный свитер Али, севший после стирок. Я считала, что такой чуткий человек, как Зви Авриль, увидит в этом знак неуважения — что и подразумевалось.
Зви Авриль сам открыл дверь. Он сделал движение, как будто хотел обнять меня, но я протянула руку, и он пожал ее. Он пригласил меня в гостиную и приготовил кофе. Он был мил и сердечен и если и не одобрял мой наряд или что-нибудь еще, то виду не подал.
Кохенов дома не было. Я и не думала, что они будут. Вокруг были разбросаны детские игрушки, но уже другие, повзрослевшие вместе с дитем. Во всем же остальном квартира была такой, какой я ее запомнила. Зви Авриль тоже был такой же. Хорошо одетый, гладкий и обходительный. Это только я изменилась. Я вспомнила со всесокрушающей печалью, какой я была, когда впервые пришла сюда: такой юной, такой жаждущей великих дел, такой полной надежд.
Такой непростительно глупой.
— Надо было бы дать мне знать, что вы вернулись в Нью-Йорк, — сказал Зви Авриль.
Я промолчала.
— Я даже не знал, что вы живы, — добавил он после паузы. Как будто для него это что-то значило.
Я больше не могла сдерживаться.
— Ставка Моссада в Рияде, должно быть, скверно работает, — сказала я с сарказмом.
Он пропустил это мимо ушей.
— Я так понимаю, что вы снова в Колумбии.
Я кивнула.
— И что вы изучаете в этом семестре? — Голос его был полон такого уважения, такого неподдельного интереса. В другое время мне бы это польстило. Но это время прошло.
Я сказала:
— Мистер Авриль, давайте не будем ходить вокруг да около. Вы ведь позвали меня сюда для отчета. Так начнем.
— Как пожелаете, — спокойно сказал он. — Я не буду вам задавать вопросы на сей предмет. Просто расскажите мне, что случилось с вами в Саудовской Аравии. Можете начать с событий, побудивших вас позвонить мне по телефону в консульство.
Так я и сделала, излагая лишь фактическую сторону. Зви Авриль слушал с неослабным вниманием. Он прервал меня лишь несколько раз — чтобы уточнить подробности моего допроса, а когда я стала рассказывать о том, как шейх Салман опустился на колени и объявил о чуде, он расхохотался. Я почувствовала себя оскорбленной за старика. В Саудовской Аравии я многажды описывала этот момент, и никто ни разу не засмеялся. Зви Авриль понял выражение на моем лице и извинился, сказав, что я, должно быть, очень испугалась в этот момент.
Когда я закончила, он долго молчал. Затем сказал: