— А он?
— Перестал вздыхать. Потом другие поглядывали…
Перед тем, как лечь в кровать, я сделала несколько важных дел. Во-первых, положила в прозрачный кулёк с десяток оладушек и записку: «Великому изобретателю и лимоноведу! Отведай и мои кулинарные шедевры. Л. А». Перевязала кулёк ниткой, прикрепила к леске и отправила гостинец к далёкому балкону. Второе дело заняло времени не больше минуты. Закрылась в ванной на крючок, отсыпала в банку ещё немного порошка, размешала в воде. Банку отнесла к себе в комнату. И последнее — будильник. Снова поставила его на стул и накрыла «Анюткой». Потом выключила свет и легла. Надо было снова хорошенько обдумать операцию. В прошлый раз не всё получилось: забрызгала мелом пол. А выход-то простой — подстелить газету. Их, старых газет, полно в кухонной тумбочке-табурете. Тумбочку тоже папа сделал. Удобно: открываешь сиденье, а внутри — эти самые газеты, которые когда-то из почтового отделения приносили и в ящик бросали… Да, не забыть ещё после «операции» стрелку будильника сдвинуть хотя бы на цифру «8». Чтобы мама не догадалась. Ну всё, теперь закрыть глаза и спать, спать… Да не тут-то было — вместо этого неожиданно вспомнились мамины слова: «У него свой интерес». Про Митю сказала. Правильно, тут и спорить нечего. Но согласиться с тем, что кто-то разбил бы ему нос, пусть до крови, и Митя после этого перестал бы разговаривать со мной, звонить, пускать в окно солнечный зайчик, — в такое верить я не хотела…
Будильник сработал точно — зазвонил в четыре утра. Теперь дело за мной. Что ж, постараюсь. И на этот раз пошла босиком. Каменные ступени за ночь остыли, но холода я не чувствовала. Волновалась. А тут еще со страху подумала: не встречу ли внизу этих самых злодеев? Спускалась я тихонько-тихонько. И даже вздрогнула, когда случайно задела газетой деревянные перила. Фу, трусиха! На площадке у лифта никого не было. Тотчас расстелила газету, поболтала концом удочки в банке. А забелить три пятна и того проще. Вот и всё, закончила. Я осторожно сложила газету. Быстро как. А столько времени готовилась. Может быть, рискнуть и в соседний Юркин подъезд зайти? Тогда уж никто на меня не подумает.
Я открыла дверь, выглянула во двор. Уже рассвело. И — никого. Конечно, все спят. Если только собаку кто вывел… Но и собаки не заметила. Решилась. Подъезд же рядом, шагов двадцать. Прошла мимо тополя, на который Юрка залезал. Вот трава, где лежали деньги. Откуда у него деньги?.. Однако подумать об этом было некогда. Открыла чуть скрипнувшую в подъезде дверь. Не обманул Юрка — потолок в таких же чёрных пятнах. Да сколько их! В своём подъезде было не так страшно. А здесь здорово трусила. Вожу кистью по потолку, вожу, в пятый или шестой раз обмакиваю её в банку. Казалось, и конца не будет. И с огромным облегчением вздохнула, когда сделала последний мазок. Сложила мокрую газету, засунула её за батарею. Совсем легко стало. Прислушалась. Тихо. Лишь вверху, где-то, наверное, в трубе журчит вода. Не у бабушки ли Марьи? Вот подняться бы, постучать к ней. Может, всё у неё в голове перепуталось, ведь совсем древняя. Днём, например, крепко спит, а ночью, наоборот, — вспоминает молодые годы, старые карточки в альбоме пересматривает. Бабушка Марья добрая, сидит на лавочке у подъезда, каждому поклонится.
Неожиданно щёлкнул выключатель. Не поняла, где, но услышала так отчётливо, будто рядом. Я чуть не задрожала. Быстренько подхватила банку и — в дверь.
Страх словно острыми коготками вцепился в меня и не отпускал до той самой секунды, пока не переступила порог своей комнаты. Лишь там успокоилась, несколько раз глубоко вздохнула и с насмешкой подумала о себе: «Ой, и трусиха же!»
Я очень долго не могла уснуть. О чём только не передумала. Наверно, это хорошо, когда много думаешь. Полезно. Всякие интересные мысли появляются. Почему, например, у Юрки столько денег было в кармане? Мама его никак с долгами не расплатится, а он чуть не выбрасывает ассигнации. И бахвалится: «Если надо, ещё добуду!» Спички откуда? Тоже странно. Я рукой карман чуть тронула, они и забрякали. Ясно: коробок был не полный. Остальные что, истратил? Такой заядлый курильщик? Да врёт он. Никогда не видела его с сигаретой…
Не знаю, когда уснула. На будильник последний раз смотрела — без четверти пять было.
А проснулась, глазам не поверила: одиннадцатый час. Ну и ну! Значит, ни солнечный зайчик, сиявший в зеленоватых листочках лимонного отростка, не стал мне помехой, ни позднее время. Действительно, соня-засоня.
Бывает, за целый день ничего не происходит. А сегодня — сразу столько событий! И даже не за день, а всего лишь в утренние часы, пока я спала. Открыла глаза, наклонилась — взять шлёпанцы под кроватью, глядь — банки нет. Мама взяла? А кто же ещё? Ох, вполне могла догадаться: там же остатки мела были. Глупая тетеря! Надо было на улице выкинуть. Вымытую банку нашла на кухне. Потом заглянула в кладовку. Удочку мама не увидела. Это хорошо. А если всё же спросит про банку, можно сказать: свои белые босоножки чистила. Но поверит ли? Она ведь не могла не удивиться, когда выходила из лифта, что пятна на потолке снова пропали…
Я могла бы и дальше ломать над этим голову, но тут одно за другим обнаружились такие обстоятельства, что мигом забыла про банку с мелом. Сначала посмотрела на знакомое окно противоположного дома, откуда ярко светил зайчик, потом — на Митин балкон: вдруг не заметил мешочка с оладушками и те до сих пор висят? Мешочка нет. Но… и самой лески… Точно, нет лески. Вечером была, а сейчас… Я поспешила на свой балкон. Да, исчезла. Только какая-то царапина белеет на крашеных перилах. Не успела удивиться этой новости, как обратила внимание на соседний подъезд, где толпился народ. Человек пятнадцать собралось, что-то обсуждают. Уж не о чудесах ли с чёрными пятнами?
Навострила уши. Что-то не очень похоже. Говорят тихо, лица печальные. Неужели?.. Я не успела додумать, раздался телефонный звонок. Я тотчас прошла в переднюю.
— Слышала? — сказал Митя. — Бабушка в вашем доме умерла. Подъезд рядом с твоим.
— Бабушка Марья? — Я догадалась об этом минуту назад.
— Ходил сейчас туда, но в квартиру никого не пускают. Ей, говорят, восемьдесят два года было. Больная. А ещё говорят, — я услышала, как Митя испуганно понизил голос, — не от болезни умерла, а с голоду. Несколько дней не ела. Ты меня слышишь?
Я задохнулась, не могла и слова вымолвить.
— Говорят, никакой-никакой пищи у неё не было.
— Но дочь… — вспомнила я, — в Северном районе живёт. Разве не могла что-нибудь принести?
— Не знаю. Мне Юрка сказал: у неё даже сухой корочки хлеба не было.
— Когда же бабушка умерла?
— Юрка сказал: может, вчера, может, и два дня назад. Она давно никому не открывала дверь.
— А Юрку откуда ты знаешь? — подавленно и не к месту спросила я.
— Ну, в одном дворе всё-таки живём. И в школе сколько раз видел. Шустрый. Слышал, что он даже машины моет.
Я очень удивилась, но сказала о другом:
— Нашу леску кто-то оборвал. Вчера была, а сегодня…
— Да, видел: оборвана. Я уже смотал её. Ворона могла сесть. Она тяжёлая, как курица. А если сразу две…
— Вороны?.. А ты оладьи мои видел? Вороны не склевали?
— Ишь чего, перебьются! Мы сами с братишкой съели. Спасибо! Понравились. Получше, чем «двойной слой шоколада «Кэддбери».
— Не надо, Митя, шутить. — Я вздохнула. — Бабушку очень жалко.
Страшная новость будто камнем придавила меня. Ещё утром, несколько часов назад, я думала о бабушке Марье как о живой, будто сидит она, молодость вспоминает, карточки в альбоме смотрит. А в это самое время лежала мёртвая. Исхудала, наверно, без еды, без сухой корочки.
Надев босоножки, я отправилась во двор. Мысли о неожиданной смерти бабушки так давили, что, выйдя из лифта, забыла посмотреть на потолок. У соседнего подъезда всё ещё стояли люди. И молодые, и дети, а больше старушки. Тихие. Грустные. Ничего нового я не услышала. Лишь узнала, что покойницу недавно увезли на санитарной машине и что глядеть на умершую было страшно — до того исхудала и почернела.
Кое-что без всяких моих расспросов сообщил Юрка: он видел, как в присутствии милиционера вскрывали дверь квартиры бабушки Марьи. Ему даже удалось побывать там. В самом деле, никакой еды не обнаружили, дверца в пустом холодильнике была открыта. Бабушка лежала на кровати лицом вверх, руки на груди сложены. Дочь бабушки разыскать не смогли, потому что уехала за какими-то товарами в Турцию. И вообще, дочь — пьяница, у матери не была с самой зимы.
Грустно-грустно мне стало, чуть не до слёз, и говорить о несчастной бабушке я просто не могла. Потом я усмехнулась через силу и сказала:
— Что ж ты, Юра, меня обманул? Нет у вас в подъезде никаких чёрных пятен.
— Ага, сейчас-то нет, — охотно подтвердил Юрка. — А вчера были. Сам видел. Потом куда-то подевались. Но я догадался: кто-то их вытер. Газету за батареей нашёл. Это утром нашёл, когда дверь у бабушки ещё не вскрыли. Газета мокрая была, в мелу.
«Эх, — обругала я себя, — тетеря! Опять сплоховала. И банку поставила под кровать, и газету сунула за батарею. Ну почему же не могу до конца всё продумать?»
Я совсем расстроилась, даже позабыла спросить Юрку о машинах. А ведь очень хотелось узнать — правда ли, что моет их на стоянке?..
Дедушка Леонтий сидел на лавочке перед подъездом и смотрел на небо. О чём-то думал. И солнышку, наверно, радовался — оно такое тёплое, ласковое. Ещё миллионы лет сиять ему на синем небе и дарить людям вечную благодать. Всем людям — детям, старикам. И бабушка Марья радовалась бы сейчас солнцу, да нет её теперь, кончилась жизнь, завтра зароют в землю.
Всё это как-то мигом представилось мне, когда на лавочке увидела сухонькую фигуру седого дедушки Леонтия. Я видела его и у подъезда среди печальных людей. Я могла бы пройти сейчас мимо и ничего не сказать, но отчего-то показалось это неудобным. Я чуть наклонила голову:
— Здравствуйте, дедушка.
— Здравствуй, золотая, — ответил он и посмотрел на меня зрячим глазом.
Хороший человек дедушка Леонтий. Это он починил нашей соседке кран на кухне.
Теперь спешить было некуда, я вошла в подъезд и оглядела потолок. Чистенький. Приятно… Ну, а вдруг завтра опять? Они же не успокоятся. Им лишь бы напакостить. Знать бы точно — кто? Наверно, тут милиционер нужен с натренированной собакой. Она бы по следу нашла… Хотя вот дедушка Леонтий… если бы захотел… Вон его дверь с номером «41». Чуть приоткрыть дверь, самую малую щёлочку оставить — можно и увидеть.