- Нет.
- Тебя что, опять твои комсомольцы перебороли?
- Нет.
- Да что ты, голуба моя, заладила? Все нет да нет!
- Неправильно все, Прасковья Семеновна.
- Что неправильно?
- Говорят одно, а делают другое.
- Да кто делает-то?
- Да хоть тот же отец Николай. Больше дома отсиживается, а в церкви заправляют ловкачи и хапуги.
- Это кого же ты называешь хапугами?
- Молодых попов. Я наблюдала. У них одно на уме: побольше получить, поскорей отслужить, скинуть рясу и - в гастроном…
- Грех так говорить!
- Да ведь правда!
- Не нам судить пастырей…
- А я не сужу, я только кон-ста-ти-ру-ю.
Таня охотно согласилась поехать с Прасковьей Семеновной на кладбище.
Мужа Прасковья Семеновна похоронила давно, но вспоминала о нем постоянно. То-то случилось при Архипе Петровиче, то-то после него, то-то нравилось ему, то-то не нравилось. Архип Петрович оставался для Прасковьи Семеновны высшим, так сказать, судьей в оценке явлений жизни.
По дороге заехали в цветочный магазин. Прасковья Семеновна на свою зарплату живет в обрез, но для Архипа Петровича ничего не жаль, купила горшочек цикламенов.
На кладбище голо, пустынно. Апрельский ветерок подсушил дорожки, кое-где зеленеет ранняя травка, могилы и клумбочки обложены прошлогодним пожухлым дерном. Посетителей мало.
Дошли до кладбищенского захолустья, где ни купцов, ни статских советников, где сплошь невзрачные памятники и кресты, могилы последних десятилетий. Добрались до Архипа Петровича.
Деревянный заборчик синего цвета, ажурный чугунный крестик, купленный Прасковьей Семеновной у какого-то проходимца, вернее всего, позаимствованный продавцом с чьей-то заброшенной могилы, фотография в черной металлической рамке, веночек из жестяных листьев…
Прасковья Семеновна принялась вкапывать в землю горшочек с цветком. Таня пошла побродить по сырым дорожкам. Грустно вокруг, а на душе еще грустнее. Прочитала надписи на памятниках, вернулась обратно.
Прасковья Семеновна замерла на скамеечке, лицо у нее отсутствующее, должно быть, молится, земля сырая, на коленях сейчас не постоишь.
Чтобы не потревожить ее, Таня опустилась на скамеечку по соседству, - молится и не молится, но тоже задумалась, не сразу поняла, что ее о чем-то спрашивают.
- Кого, девушка, похоронили?
Даже вздрогнула от неожиданности. Не заметила, как возле нее очутилась эта женщина. В сизом пальто. В клетчатом шерстяном платочке. Лет сорока. Лицо простое и какое-то очень участливое.
- Простите. Спрашиваю: кого похоронили?
- Не хоронила я…
- Значит, еще хуже. Надежду похоронили. Обманул кто или обидел?
- Никто меня…
- Очень уж вы туманная…
Подошла Прасковья Семеновна:
- С кем это ты, Танюша?
Незнакомка встрепенулась:
- Это мама ваша?
- Нет, соседка, в одной квартире живем.
- Говорю, больно грустная ваша Таня. Думала, похоронила кого. Чего ж она сюда?
- Я на мужнину могилку, а Таня за компанию.
- И я к мужу. Рядом с вашим лежит.
Завязался общий разговор - об уходе за могилками, о мужьях - какие это были хорошие люди, как внимательны были к женам.
С кладбища поехали втроем. Незнакомка проводила новых знакомых до самого их дома.
- Очень мне Танюша понравилась, - сказала она на прощанье. - Только чего-то сильно печальна. Не иначе как на душе обида.
- Может, зайдете? - забеспокоилась Прасковья Семеновна. - Чайку сообразим…
Незнакомка отказалась: