Иногда мы ходим днем на заезды чистокровок, а к вечеру перескакиваем и играем на упряжках. Восемнадцать заездов. Но это уже предел. Дико устаешь. Совсем скверно. У нас с подругой была жестокая неделя, но через несколько дней закрывается сезон, и все беды мои тоже закончатся. Ипподромы — это кошмар. Дайте мне волю, и я бы все их сжег, уничтожил. Не спрашивайте, зачем я туда хожу, — я не знаю; но из этих мучений набирается какой-то материал.
Бега что-то такое с тобой делают. Это как пьянство — вытряхивает из обычного представления о жизни. Как для Хемингуэя бой быков, так для меня бега. Конечно, если ходить туда каждый день, ниоткуда это не вытряхивает — сплошное расстройство.
Что вы думаете насчет недавнего решения Верховного суда о порнографии?
Я согласен почти со всеми остальными. Глупо было передавать это на места, в города. Ну то есть: человек снимает кино, тратит на него миллионы долларов — и не знает, куда его отправлять. В Голливуде его полюбят, а в Пасадине нет. Тут придется выяснять, как фильм воспримут в каждом конкретном городе. Насчет непристойности я вот что думаю: не надо давить. Пусть все будут непристойны сколько влезет, и тогда все рассосется. Те, кому надо, будут пользоваться. Так называемое зло получается, если что-то прячут, не пускают.
Непристойность, как правило, очень скучна. Плохо сделана. Посмотрите на порнокинотеатры — все они на грани банкротства. Это же очень быстро произошло, нет? Цены сбросили с пяти долларов до сорока девяти центов, но даже за такие деньги никто не хочет это смотреть. Я ни разу не видел хорошего порнофильма. Все они скучные. Огромные горы плоти шевелятся: вот хуй; парень имеет трех баб. Скукотища. Господи, сколько мяса. Знаете, возбуждает, когда женщина в одежде, а парень сдирает с нее юбку. У этих киношников никакого воображения. Они не умеют возбуждать. Конечно, если б умели, они были бы художниками, а не порнографами.
Я так понимаю, «Почтамт» могут экранизировать. Если да, вы сами напишете сценарий?
Я бы постарался этого избежать. Я бы лучше потратил энергию, что у меры есть — чуть не сказал «осталась», — на лист бумаги: начал бы новый роман, или закончил тот, что пишу, или сочинил стихотворение. Я ничем не отличаюсь от тех, кто по-своему делает то, что хочет.
Это такая новая для меня область, что, если я не буду контролировать ее целиком, лучше мне вообще туда не лезть; а я недостаточно известен, мне не дадут контролировать целиком. Если мне не дадут рулить, я этого делать не захочу; а если дадут, не захочется им. Я не хочу бороться с этими людьми, чтобы делать свою работу как полагается. Мой радар опять подсказывает мне, что будет очень много хлопот.
Над чем вы сейчас работаете?
Собираю роман. Выходит книга рассказов, и некоторые похожи на главы из романа. Поэтому я их вынимаю, залатываю и сшиваю снова. Хорошее упражнение. Роман называется «Мастак». Мастак — это на все руки мастер, человек множества занятий. Там рассказывается про все работы, что у меня были. Я изъял оттуда все зализанные главы, ну и ладно. Теперь можно оставить повседневную тягомотину низшего алкогольного класса, как называют тех рабочих, кто просто пытается выжить. Я это придумал после «Фунтов лиха в Париже и Лондоне». Я прочел и сказал: «Этот парень думает, будто что-то повидал? Да по сравнению со мной его лишь царапнуло». Нет, книга-то хорошая, но после нее я подумал, что мне есть что поинтереснее рассказать про то же самое.
Один последний вопрос: почему вы себя так опускаете в своих рассказах?
Отчасти это шутка такая. Остальное — потому, что я почти неизменно себя ощущаю скотиной. Если ты скотина, так и скажи. А то кто-нибудь другой скажет. Но если я скажу первым, они обезоружены.
Знаете, я действительно скотина, когда напиваюсь. Тогда я ко всем прикапываюсь. Так и не повзрослел. Я дешевая пьянь. Влейте в меня несколько стаканов, и я всему свету жопу надеру… пусть не залупается.
«The Free Press Symposium: Conversations with Charles Bukowski», Ben Pleasants, LA Free Press, October 31 — November 6, 1975, pp. 14–16.
Бен Плезантс: Много ли значит стиль жизни? Ну то есть: Уильям Карлос Уильямс был врачом; Стивенс — страховщиком; Локлин вот — преподаватель.
Чарльз Буковски: Может значить много в конечном итоге. Может догнать. Иногда не сразу. Стиль жизни важен. То, что делаешь, — важно. Например, поймаешь пса и отпилишь ему лапу на завтрак — вот что важно.
Плезантс: Это — стиль жизни?
Буковски: Да, это хороший стиль жизни. Не для пса — для охотника. Одинокого охотника.
Плезантс: Как на вас, ребята, Буковски подействовал? Как писатель? Когда вы впервые на него наткнулись?
Стив Ричмонд: Я начал писать, когда о Буковски и не слышал. Мне сказали: рассылай стишки по журналам. Одним был «Уормвуд ревью» — вместе с «Кеньон» и «Партизан». И в «Уормвуде» были стихи Буковски. «Оле» тоже среди этих журналов был. Это случилось десять лет назад. Я выпустил маленькую книжицу и отправил ее Буковски (мне кто-то дал его адрес); он в ответ прислал мне короткую записку с благодарностью. Одно потянуло за собой другое, и какое-то воздействие оказалось.
Бен Плезантс
Рон Кёрчи: Я тоже начал писать, еще ничего не зная о Буковски. Потому что пишу я с пяти лет — вот почему. В университете Аризоны Локлин показал мне номер «Уормвуд ревью». Там я впервые и прочел Буковски. И я не могу не повторить того, что сказал Стив. Я не знаю, какое тут влияние, но оно есть. Без вопросов.
Джеральд Локлин: Да, это уже звучит рекламой «Уормвуд ревью», но и я там впервые Буковски увидел. И сам печатался там. И прочел пару его стихотворений. Вообще-то, эти первые мне вообще не понравились как стихи. Но мне понравилось то, что он делает, — мне показалось, это не похоже на то, чем занимаются многие другие. Мне понравилась спонтанность, и близость автора к теме, и честность этих стихов.
А пару лет спустя в Лонг-Бич захотели, чтобы я кого-нибудь им нашел и устроил чтения. Я уже кое-что слышал о Буковски и сказал, что попробую связаться с ним, — ну и связался. Он пришел на чтения, и я с тех пор его читаю.
Плезантс: Кстати, о чтениях. Поэзия лучше со страницы или со сцены?
Буковски: Мне кажется, нечего стихи читать перед публикой, если это не вопрос жизни и смерти. Заплатить за квартиру надо, или колесо поменять, или машину купить. Я считаю, в чтении на публику много тщеславия. Мне кажется, творческий акт — это когда оно только из машинки выходит. Вот и все. У меня большие опасения перед чтениями. Всякий раз на чтениях я… наверно, поэтому мне приходится брать публику за грудки. У меня ощущение, будто они — враг. Пришли поглазеть на жертвоприношение. Я, конечно, читаю, но я против.
Локлин: Я так и не понял до конца, как отношусь к чтению со сцены. Иногда мне нравится, иногда нет. Но я совершенно точно согласен с Буковски: все начинается с пишущей машинки. Чтения — вторичны.
Плезантс: Стив, ты с полгода назад читал в «Чаттертоне». Как тебе?
Ричмонд: Первый раз лет за пять-шесть. Только чтобы пропихнуть вышедшую у меня книгу, денег подзаработать, поменять колесо. А так тоска смертная.
Буковски: А на фемину впечатление произвести?
Ричмонд: Ну, это единственная весомая причина.
Плезантс: Секс как-то влияет на работу — и действует ли на то, что вы говорите, эмансипация?
Кёрчи: Пожалуй. Будь я уверен, что вот прочту скверный стишок — и мне кто-нибудь даст, я бы прочел в ту же минуту.
Буковски: Даже если бы стишок был на три минуты, да?
Кёрчи: А насчет эмансипации — я, наверное, за феминизм. Мне много феминисток нравится. По-моему, это правильно. Это по-ангельски.
Плезантс: А так надежнее.
Кёрчи: Когда за тебя много ангелов. По-моему, в этом и дело. Ни одно мое стихотворение не напечатают в женских журналах, но в некоторых звучит сочувствие к тяжелой женской доле. Насколько я понимаю, это просто точка опоры, чтобы залезть к ним под юбку.
«Симпозиум Буковски» в «Л.-А. фри пресс», 1975 г.
Слева направо: Рон Кёрчи, Бен Плезантс, Чарльз Буковски, Стив Ричмонд, Джеральд Локлин
Плезантс: Стив, ты много работаешь в плане сексуальности.
Ричмонд: Теперь планету никак уже не исследовать — разве что молекулы, может, переставлять. Что творится в этой яме… У тебя есть палка, у них есть ямка — и эмоции, которые возникают от такого взаимодействия. Что же там происходит такого, что можно исследовать?..
Буковски: И писать об этом?
Плезантс: Почему все молодые поэты, за исключением Ричмонда, хотят стать романистами?
Буковски: По-моему, это неправда.