Лучше всего, когда метелишь парня, которого и не собирался метелить. Я как-то схлестнулся с одним, он со мной пререкаться полез. Я говорю: «Ладно. Давай выйдем». С ним вообще раз плюнуть было — я его легко отметелил. Он валяется такой на земле, из носу кровь, все дела, и говорит: «Боже, ты ж такой медленный, мужик. Я думал, тебя легко сделать, а как только махаться начали, я твоих рук и не видел, так быстро ты работаешь. Что было-то?» Я говорю: «Не знаю, чувак. Так уж вышло». Приберегаешь. Дожидаешься нужного момента.
Кот у меня, Бикер, — вот он боец. Иногда его треплют, но побеждает всегда он. Это я его всему научил, знаешь: веди левой, добивай правой.
О котах
Когда вокруг куча котов — это хорошо. Если тебе хреново, поглядишь на котов — и сразу полегчает, потому что они знают, что все таково, каково есть. Чего тут дергаться? Они понимают, и все. Они спасители. Чем больше у тебя кошек, тем дольше живешь. Если у тебя сто кошек, проживешь в десять раз дольше, чем если у тебя их десяток. Настанет день, когда сделают это открытие, и у людей будет по тысяче кошек, и они будут жить вечно. Обхохочешься.
О женщинах и гендере
Я их зову машинами для нытья. Их спроси — так в мужике никогда ничего хорошего нет. А уж если туда истеричность их добавить… что там говорить. Остается только выйти, забраться в машину и уехать. Куда угодно. Выпить кофе где-нибудь. Где угодно. Что угодно, только не другая баба. Они, наверное, просто устроены иначе, а? (Пошло-поехало.) Истерика начинается… и понеслась. Ты уходишь — они не понимают. (Визжит по-женски.) «ТЫ КУДА ЭТО ПОШЕЛ?» — «Я отсюда пошел к черту, крошка!» Меня считают женоненавистником, но я не он. Это сплошные тары-бары. Просто слышали, мол, «Буковски — свинья, мужской шовинист», а с источником не сверяются. Ну да, женщин я иногда изображаю плохо, но я и мужчин плохими вывожу. Я и себя вывожу плохо. Если я считаю, что это плохо, я и говорю, что плохо — без разницы, мужчина, женщина, ребенок или собака. Женщины такие ранимые, они считают, что к ним специально придираются. Это их проблема.
Первая
Ебать первую было страннее всего — я не знал: она меня научила есть пизду и вообще про еблю. Я ничего не знал. Она сказала: «Знаешь, Хэнк, ты замечательный писатель, но про женщин ты ни черта не знаешь!» — «Ты это о чем? Да я кучу женщин перееб». — «Нет, ты не знаешь. Давай я тебя кое-чему научу». Я говорю: «Ладно». Она говорит: «Ты хороший ученик, дядя. На лету схватываешь». Это все… (Ему чуточку неловко. Не от деталей, а скорее от сентиментальности воспоминаний.) Но лизать пизду — это ж не главное. Мне нравится их удовлетворять, но… такие дела переоцениваются, мужик. Секс — это здорово, только если у тебя его нет.
О сексе до СПИДа (и женитьбы)
Я раньше просто скакал из одной койки в другую. Не знаю, это был транс какой-то — ебический транс. Я просто как бы ебся и ебся… (Смеется.) Ну правда! (Смеется.)
А женщины, знаешь, — скажешь им пару слов и просто хватаешь за руку: «Пошли, малышка». Заводишь их в спальню и ебешь. И они согласны, мужик. Как только ритм поймаешь, пилишь и пилишь. Столько одиноких женщин, мужик! Выглядят хорошо, но сигналов не подают. Сидят там у себя в одиночестве, ходят на работу, с работы… для них это большое дело, если их кто-нибудь оприходует. А если парень сидит себе, пьет и разговаривает — это уже, знаешь, развлечение. Нормально было… и мне везло. Современные женщины… они тебе карманы не штопают… и не надейся.
О писательстве
Я написал рассказ с точки зрения насильника, который изнасиловал маленькую девочку. И люди кинулись меня обвинять. Брали интервью. Спрашивали: «Вам нравится насиловать маленьких девочек?» Я отвечал: «Конечно нет. Я фотографирую жизнь». Из-за писанины у меня было много неприятностей. С другой стороны, от неприятностей некоторые книги лучше продаются. Но суть все равно в том, что я пишу для себя. (Глубоко затягивается.) Вот так вот. Затяжка — мне, пепел — пепельнице… это и будет публикация.
Днем я никогда не пишу. Это как бегать голым по торговому центру. У всех на виду. А по ночам… вот тогда трюки-то и отмачиваешь… волшебные.
О поэзии
Я всегда вспоминаю школьные дворы в начальной школе: когда всплывало слово «поэт» или «поэзия», ребятки давай ржать и насмехаться. И я понимаю почему — это же липовый продукт. Он много веков был подделкой, снобской, выродившейся от кровосмешения. Сверхнежный. Сверхдрагоценный. Куча мусора. Уже много веков поэзия — почти сплошь отбросы. Надувалово, туфта.
Не пойми меня неправильно, было несколько очень хороших поэтов. Такой китаец, например, Ли Бо. В четыре-пять простых строк он вмещал больше чувства, реализма, страсти, чем многие развозят на двенадцать-четырнадцать страниц своей срани. И вино пил. Он свои стихи жег, пускал по реке и пил вино. Его любили императоры — они понимали, что он говорит… Но сжигал он, конечно, только плохие стихи. (Смеется.)
А я пытался, если ты меня простишь, ввести в поэзию жизнь фабричных рабочих… жена вопит, когда он с работы приходит. Какие-то основы существования простого человека… такое, что редко встретишь в поэзии прошлых веков. Ты просто запиши, что я сказал: поэзия веков — говно. Стыдоба.
О Селине
Когда впервые читал Селина, я лег в постель с большой коробкой крекеров «Риц». Начал читать и лопать эти крекеры — и ржал, и лопал. И весь роман прочел от начала до конца. И коробка, мужик, опустела. Потом встал и давай воду пить. Видел бы ты меня. Да я пошевелиться не мог. Вот что с человеком делает хороший писатель. Чуть не убивает… плохой, впрочем, тоже.
О Шекспире
Нечитабелен и перехвален. Только люди этого слышать не желают. Видишь ли, нельзя нападать на святилища. Шекспир пустил корни в века. Можно сказать: «Такой-то — паршивый актер!» А сказать, что Шекспир — говно, нельзя. Чем дольше оно держится, тем больше снобы присасываются, как прилипалы. А когда что-то безопасно для снобов… их не оторвать. Только заикнешься им о правде, они звереют. Это им не по силам. Покушение на их мыслительные процессы. Мерзость.
О любимом чтении
Я читал в «Нэшнл инкуайрер» статью «Гомосексуален ли ваш муж?». Линда мне раньше говорила: «У тебя голос как у педика!» Я говорю: «А, ну да. То-то я думаю». (Смеется.) Там в статье сказано, как узнать: «Он выщипывает себе брови?» И я подумал: «Бля. Я же все время так делаю. Вот, оказывается, что я такое. Я выщипываю брови… Я ж педик! Нормально». Очень мило, что «Нэшнл инкуайрер» мне об этом сообщил.
О юморе и смерти
Его очень мало. Чуть ли не последним лучшим юмористом был парень по имени Джеймс Тёрбер. Но юмор у него такой здоровский, что его, само собой, не понимали. Мужик этот был, что называется, психологом-психиатром на все времена. Он так умел с мужчинами-женщинами — ну, знаешь, когда каждый свое видит. Эдакая панацея. Юмор у него такой реальный, что от хохота чуть не ревешь, хохот сам из тебя рвется. Кроме Тёрбера, никого не вспомню… есть во мне что-то от него… только иначе. То, что у меня есть, я и юмором-то назвать не могу. Я бы назвал… «комическим штришком». Я на этом комическом штришке чуть не свихнулся. Что бы ни происходило… смехотворно. Почти все смехотворно. Понимаешь, мы каждый день срем. Это смехотворно. Тебе не кажется? Мы вынуждены постоянно ссать, пихать в рот еду, у нас в ушах копится сера, волосы. Чесаться надо опять же. Уроды, тупые уроды, понимаешь? И сиськи бесполезны, если только…
Понимаешь, мы же чудовища. Увидеть бы нам это, мы бы себя полюбили… осознали бы, как мы смешны, у нас внутри кишки накручены, по ним медленно течет говно, а мы смотрим друг другу в глаза и говорим: «Я тебя люблю», и все это барахло коксуется, превращается в говно, а мы в присутствии друг друга никогда не пердим. Куда ни кинь, сплошь комические штришки…
А потом умираем. Только смерть нас не заслужила. Верительных грамот не показала — их предъявляем только мы. И рождением своим мы заслуживаем жизни? Вообще-то нет, но нас эта ебучка так увлекает… Я все это презираю. Смерть презираю. Жизнь презираю. Мне не нравится, что я попался между тем и другим. Знаешь, сколько раз я пытался покончить с собой?
Линда: Пытался?
Дай мне время, мне всего шестьдесят шесть. Я над этим еще работаю.
Когда одержим самоубийством, тебя ничего не беспокоит… кроме проигрыша на бегах. Это тебя почему-то беспокоит. Почему так?.. Потому что [на скачках] включаешь ум, а не сердце.
Я никогда не ездил на лошади.
Меня не столько лошадь интересует, сколько собственная правота или неправота… выборочно.
О скачках
Одно время я пытался зарабатывать на бегах. Это мучительно. Это воодушевляет. От этого все зависит — квартплата, все. Но тогда начинаешь осторожничать… а это уже совсем другое.
Сидел я однажды на самом повороте. В заезде участвовали двенадцать лошадей, все шли, сбившись в кучу. На атаку кавалерии похоже. И я видел только крупы — вверх-вниз ходили. Как у диких коней. Посмотрел я на эти конские жопы и думаю: «Это безумие, это же тотальное безумие!» Но бывают и такие дни, когда выигрываешь четыреста-пятьсот долларов — восемь-девять заездов подряд, и чувствуешь себя Господом Богом все знающим. Все совпадает. (Затем мне.) У тебя же бывают плохие дни, правда?
ШП: Правда.
Но и хорошие бывают?
ШП: Ага.
Много?
ШП: Ну.
(Пауза, потом удивленный смех.)
Я думал, ты скажешь: «Не очень…» Обидно!
О людях