У вас есть собственная любимая книга?
Каждая последняя книга, которую я пишу, — любимая.
Хорошо известно, что вы любите классическую музыку. Кто у вас в любимцах и почему именно?
Сибелиус. Долгая глубокая тональность. И страсть, которая тебе все фары вышибает.
Вы по-прежнему часто ездите на скачки? Вы же давно это делаете, да?
Я ездил на ипподром в попытке заменить им пьянство. Не сработало. Потом они у меня совмещались. На бегах меня никто не достает. Когда планируешь ставки и ставишь, узнаёшь много чего о себе, а также о других. Например, одно знание без его углубления хуже незнания. Это хорошая школа, хоть и скучная иногда, но она позволяет не думать, будто ты писатель — или чем еще ты пытаешься быть.
У вас бывают идеальные условия для работы? Вы каждый день пишете?
Идеальные условия — это между десятью вечера и двумя часами ночи. Бутылка вина, что покурить, по радио классика. Я пишу две-три ночи в неделю. Это лучшее шоу в городе.
Вы еще приедете в Европу? Несколько лет назад говорили, что вы будете на Лондонской книжной ярмарке!
Вряд ли я буду еще путешествовать. От путешествий одни неудобства. Хлопот хватает и там, где ты есть.
Можете намекнуть про свою следующую книгу?
Обычно у меня выходит одна книга в год. Я знаю, что ужасно так говорить, но, по-моему, сейчас я пишу лучше некуда.
Что вас ждет в будущем? Будете и дальше писать?
Если я перестану писать, значит, я умер. Умру — вот и остановлюсь.
«Bukowski Reflects: The Street Smart Sage Discusses Skid Row, Women, and Life at 70», Mary Ann Swissler, Village View: The Westside Weekly, Vol 5, No. 17, November 30 — December 6, 1990, pp. 20–21. Изыскания — Мэт Глисон.
У него лицо — как песня Тома Уэйтса о горечи и кулачных драках, затеянных и проигранных. Его искристые глаза — цвета ничто и очень глубоко посажены. Нос, распухший от более чем полувекового запойного пьянства, — фирменный знак того стиля жизни, который поэт и романист Чарльз Буковски запротоколировал в сорока пяти поэтических и прозаических книгах, а также в фильме 1987 года «Пьянь».
Цвет кожи у него ровный, а от ежедневных поездок на лос-анджелесские ипподромы — легкий румянец. От подросткового фурункулеза, хуже которого его врач в жизни не видел, осталось лишь несколько нарывов. Воспоминания о болезни ему неприятны до сих пор.
— Смотря какого-нибудь «Человека-слона» или «Горбуна из Нотр-Дама», я до некоторой степени отождествляю себя с этими несчастными.
Поэт и романист Чарльз Буковски (и Генри Чинаски, его литературное альтер эго) ни на гран не поменял свой имидж летописца алкоголизма и трущоб либо поэта из преисподней в книге этого года — «Рагу седьмого десятка: рассказы и стихи», где он привычно колошматит исправляющихся алкоголиков, феминистов и средний класс. Для упрочения собственной репутации «Хэнк» не так давно своим медленным блюзовым голосом начитал закадровый текст к документальному фильму «Эйч-би-оу» о завсегдатаях дна «Лучший отель в Сволочном ряду»: премьера состоится 4 декабря в 9.30 вечера. Детище кинематографистов Рене Тадзимы-Пенья и Кристины Чой («Кто убил Винсента Чина?»), «Отель» был принят к показу на Каннском кинофестивале. Сопродюсером часового фильма выступил Питер Дэвис («Сердца и умы»).
В сравнении с сегодняшними забулдыгами, считает Буковски, припоминая собственные «скитания по дну», ему повезло. Он объясняет:
— Я не слишком мыкался по улицам. Я жил в ночлежках и немного ночевал на парковых скамейках в разных городах, поэтому нельзя сказать, что я совсем уж трущобный бродяга. Я просто скитался по самому краю… Подходил как мог близко, но за кромку не сваливался.
Буковски не уподобился тем потерянным душам, о которых пишет, а после публикации первой книги «Цветок, кулак и зверский вой» в 1960 году стал зарабатывать себе всемирную репутацию. Большинство его поклонников живут не здесь, а в Германии, где он родился.
Вечер с семидесятилетним Буковски уже не являет нам того тирана, которым писатель казался раньше: теперь он предстает величественным старым львом. Однако он, как и прежде, упорен в своих нападках на исправляющихся алкоголиков — не за то, что бросают пить, а за то, что не выпили столько, чтобы теперь всерьез оплакивать годы пьянства.
— Я выпил больше алкоголя, чем иные пьют воды, — похваляется он.
Буковски чем-то может нравиться: это видно по стенам его гостиной, где висят открытки в рамочках, сделанные им жене на день рождения и День святого Валентина. Как у множества писателей со скверной репутацией, один из самых чарующих аспектов жизни Буковски — его женитьба на Линде, давней обитательнице лос-анджелесского района Саут-Бэй, взбунтовавшейся в юности против своего богатого филадельфийского семейства. В девичестве Линда Бегли уехала из дому и основала ресторанчик здоровой пищи — такие во множестве усеивали весь Л.-А. в 1970-х годах. Хотя свое заведение в Редондо-Бич Линда закрыла в 1978 году, за два месяца до того, как «Хэнк» сделал ей предложение, она утверждает, что по сию пору дает супругу советы о правильном питании. Ей удалось убедить его отказаться от красного мяса и существенно ограничить жидкий рацион вином и пивом.
— Он будет здоров еще много лет, — утверждает она.
Почему вы решили начитывать текст для «Лучшего отеля в Сволочном ряду»?
Из-за денег. А особенно когда понял, о чем фильм. Знаете, я же сам бывший бродяга и жил на дне, я просто люблю эту тему. Мне сказали, что им нужен закадровый рассказчик, и я согласился. Мы немного спорили, потому что я говорю очень медленно, а следовало укладываться во время. Поэтому я пил, а Питер Дэвис довольно мило меня обрабатывал и мною помыкал. И у нас все получилось. Это как укрощать грязного и шелудивого старого льва. Чтобы трюки выполнял — и он все сделал хорошо.
Чарльз Буковски нарисовал это меню
для ресторана здоровой пищи Линды Ли Буковски
«Таверна „Росинка"» в Редондо-Бич
Чем нынешнее дно отличается от того, что было при вас?
Теперь все гораздо хуже с наркотиками, больше безработицы, меньше сочувствия к бездомным, да и выходов у них не так много. Поэтому все гораздо печальнее. В мое время было весело. Знаете, загулять в трущобы на пару недель. Оттуда можно было выскочить. Теперь же на дне оказываются и женщины, и целые семьи, и там наркотики, и эти люди друг друга убивают, и все это отвратительно и кошмарно, черт возьми.
А в мое время там просто мужики, знаете, пили вино. И некоторые таким манером прекрасно проводили время: им казалось, это приключение. Теперь же никакого авантюризма нет и в помине. На дне оказываешься просто потому, что больше тебе нигде нет места. Не знаю. Стыд и позор, что так все происходит, и я не знаю, что с этим делать.
Раньше для тех, у кого нет профессии, возможностей было больше. Если человеку хотелось работать, он, в общем, мог пойти на фабрику или устроиться на какую-нибудь неквалифицированную работу. Теперь таких возможностей больше нет. Все автомобильные заводы закрылись. Все просто взяло и закрылось. Одни «Макдональдсы» и быстрое питание. Так называемая сфера обслуживания, которая не нанимает население [в центре города].
Теперь, если попадаешь на дно, там и остаешься. И все.
Вы могли бы что-нибудь посоветовать тому, кто оказался на дне?
Нет, я бы только сказал: «Если нужно тепло, бери лучше вино, а не наркотики, да и то старайся растянуть».
Вы хотите, чтобы вас услышали с этим фильмом?
Я лишь мелкая часть целого. Просто рассказчик в фильме «Лучший отель в Сволочном ряду». Просто голос. Я ничего не пытался сказать. Меня наняли. Свои заявления я делаю на пишущей машинке.
Вам полезно жить на окраине Лос-Анджелеса?
Еще как! Может, не надо бы рекламировать, как замечательно тут прятаться, а то все понабегут. Здесь очень мало поэтов, очень мало художников, очень мало киношников, всех тут очень мало, кроме обычных средних людей. И это бодрит — не встречаться с так называемыми артистами. От так называемых артистов, знаете, сплошной геморрой. Даже хорошие художники хороши лишь на время: год, скажем, полтора, два, три года. Их одолевают слава, или деньги, или женщины, или наркотики, или что угодно может их одолеть. Обычно тот, кто считает себя художником, — это человек, бывший художником в прошлом, ему тогда чуток повезло, а Теперь его взяли в заложники агенты по рекламе. Я всегда говорил, что можно лечь спать писателем, а проснуться пустым местом. Это потому, что не жил как должно, не действовал как должно или маловато пил. Мне кажется, я продержался потому, что поздно начал, — вот и наверстываю до сих пор. Если станешь знаменитым, к примеру, в двадцать три, дожить до тридцати двух будет трудновато. А когда всплеск славы настигнет тебя в пятьдесят три, с нею справиться легче. И вот теперь мне семьдесят и совсем не кажется, что мне вскружило голову. Пишущая машинка еще жужжит и выдает, по-моему, совсем неплохую писанину.
По-вашему, женщины сильно изменились с тех пор, как вы писали роман «Женщины»?
Я живу с одной уже двенадцать лет, веду себя как хороший мальчик и ее не обманываю, [поэтому] тут у нас дела давно минувшие. Сомневаюсь, что женщины так уж сильно изменились. Очень трудные, капризные существа. Очень изменчивые. Мужчины не так изменчивы, и в этом, мне кажется, главная разница.