А по образованию Федя был инженером.
Вы не усмехайтесь. Там, на Абсолюте, это очень даже уважаемое занятие. Там все понимают, что без инженеров цивилизация существовать не может. Там не то что дети — там даже ответственные работники это понимают. И создают вокруг инженеров атмосферу всеобщего уважения. Чтобы хоть немного скрасить им существование, чтобы как-то отплатить за их самоотверженный труд на благо всей цивилизации.
Тут нам есть чему у абсолютийцев поучиться.
Феде тоже иногда помогали. Был у него друг школьный, которого звали… э-э-э… ну пусть Жора. Так вот, этот Жора в инженеры не пошел. Способностей у Жоры было маловато. Он и в школе-то с трудом учился, все контрольные у Феди списывал. И правильно делал, ничего в этом страшного нет — ведь у Феди знаний от этого не убыло. Федя это понимал и иногда даже сам списать давал. А если вдруг забывал, то Жора ему напоминал.
Но не в этом дело. В школе, конечно, всегда списать можно. А в жизни у кого списывать? Жора это понял и пошел скромно трудиться в сфере распределения. Чувствовал он к этому делу какое-то призвание. Вы не смейтесь, призвание во всяком деле не помешает. И в распределении тоже.
Да к тому же была там у Жоры рука.
И не одна.
В общем, стал этот Жора в столовке работать. Поваром. А иногда на раздаче стоял. И если Федя в тот день вдруг в ту самую столовку заходил, то Жора непременно ему самый лакомый кусочек клал. Знай, мол, наших, мы, мол, не жадные. Федя очень доволен был. Не часто ему перепадало.
Так вот, на Абсолюте этой каждый по потребностям получал, я уже говорил об этом. У Феди, например, потребности были маленькие. В отличие от способностей. А у Жоры наоборот. Так что все было по справедливости.
Так вот, однажды ночью Феде выспаться не удалось. Они там, на Абсолюте, тоже, знаете, по ночам спать любят. И Федя имел такую привычку — а вот поди ж ты, не выспался. Выспись он той ночью, может, и писать не о чем было бы. Хотя, с другой стороны, мы-то с вами знаем, что в обществе объективные закономерности проявляются через случайные поступки отдельных субъектов. Людей там или абсолютийцев. Так что все то, что с Федей приключилось, рано или поздно так или иначе произошло бы. Ночей много. Инженеров и прочей интеллигенции пока тоже хватает. Выспись Федя в ту ночь — какой-нибудь Гриша через месяц не выспался бы. Чему быть, того не миновать, как учит нас прогрессивная общественная мысль. Все, конечно, произошло бы совсем не так, даже, может, совсем по-другому все произошло бы, но в итоге получилось бы то же самое, в этом я вас уверяю. Это как с пороховой бочкой: все равно ведь, чем ее поджечь — спичкой или факелом. Так шарахнет, что костей не соберешь.
Вот Федя и шарахнул.
А дело так было. Притащился в тот вечер Федя домой голодный и усталый. Даже пообедать днем не успел. Что-то там у него на фабрике случилось. Сломалось там у него что-то. А запчастей, конечно, не было. Не полагалось ему в том году запчастей, на следующий год такая поломка ему планировалась. Вот он и возился до темноты, даже поесть не успел.
И пришел домой совершенно голодный.
А дома, сами понимаете, шаром покати. Он же не в столовой работал, а на фабрике. Это из столовой можно всего вкусного понатаскать домой — всегда ведь что-то остается. А с фабрики что утащишь? Федина фабрика шайбы всякие выпускала — шайбы даже Федя есть не стал бы. Их и в рот-то брать противно.
И вот передохнул Федя немного в родных стенах, почитал политэкономию, чтобы отвлечься от мыслей грустных, потом оделся и потащился в забегаловку какую-нибудь, потому что чувствовал, что ни за что голодным не заснет. Конечно, он с удовольствием и в ресторан бы отправился — он слышал, что в ресторанах хорошо кормят, да и открыты они всегда допоздна — но там же никогда мест свободных не бывает. Да и одежда, надо признаться, у Феди для ресторана ну никак не подходила. Хорошую-то одежду ведь как-то доставать надо, а он не любил, знаете, по пунктам распределения шататься да в очередях стоять. Вот и не мог себе никак гардероб хороший справить. Правда, он по этому поводу не переживал особенно — раз не хочется ему эту одежду добывать, значит, думал Федя, нет у него в одежде разумной потребности.
У Феди логика железно работала.
А потому пошел он на поиски забегаловки попроще. И надо же было такому случиться — в забегаловке, которую он, наконец, отыскал, совсем недавно ревизия была. Ну буквально на днях. Ну чуть ли не вчера. И следующая, значит, не скоро ожидалась. А потому кормили там в тот вечер гадостью несусветной — даже по Фединым понятиям. Да и чем, скажите на милость, стали бы они кормить, если ревизоров было много, и каждый еще что-то с собой унес? Так что работников этой забегаловки и понять можно, и простить. И Федя, конечно, и понял бы, и простил, и даже съел бы то, что ему на раздаче выдали. Если бы только колышки в той забегаловке хорошо наточены были. Они там, на Абсолюте этой, привыкли, знаете, на колышках во время еды сидеть. Не то это пищеварению способствует, не то просто обычай такой — врать не буду, не знаю. И вот Федя, как ни старался, не мог на колышке как следует устроиться. Мучился-мучился, наконец плюнул и ушел домой голодным. Даже дверью хлопнул с досады.
А вообще-то он очень вежливым был.
Он даже хотел вернуться и извиниться.
А потом передумал.
Пришел домой и принял ложку цианистого калия, чтобы успокоиться. Потом зацепил веревку за крюк в потолке, сунул голову в петлю и спрыгнул со стремянки.
Только не надо пугаться.
Это он не покончить с жизнью хотел. Вовсе нет.
Это они так спят на Абсолюте этой.
А что, очень даже удобно. Места совсем немного занимают. Кровати, опять же, не нужны.
Только вот веревка всегда в дефиците.
И мыло.
Ну без мыла Федя как-то еще обходился. Привык. А вот веревка у него была… Одно название, что веревка. Вся из обрывков разных, растрепанная, узел на узле. То и дело рвалась.
В общем, грохнулся он на пол.
Ушибся, конечно. Не то чтобы очень сильно, но все равно обидно. Так ему обидно стало, что он даже вставать не стал. Лежал себе и лежал на полу. И думал. Мысли, значит, его одолели.
Вот ведь, думал он, как все нескладно в мире получается. Работать, конечно, интересно, но иногда и есть хочется. И спать. Попробуй-ка не поесть и не поспать — никакая работа мила не будет.
В общем, начал Федя размышлять. Вопросы сам себе стал задавать всякие.
Почему, скажем, он работает изо всех сил, план, сверху спускаемый, выполняет по мере возможности, а иногда так и перевыполняет, если приходит такое указание, и все равно в какой-то дыре обитает да еще голодный в эту дыру заползает? Вон Жора — тот никогда, наверное, не бывает голодным. Всегда сыт и всегда всем доволен. А если внимательно «Труды и речи» почитать, то ясно становится, что все должны довольными быть, что не может он, Федя, недовольным оставаться. Противоречие получается. Выходит, он, Федя, несознательный, потому что недоволен. А Жора, наоборот, сознательный. Хотя Жора, сказать по правде, «Труды и речи» и не открывал никогда, а политэкономию так и вовсе не учил. А всем и всегда доволен, на него смотреть приятно. И одет Жора всегда шикарно, Феде такая одежда и не снилась. И живет в отличном доме. И экипаж у него самодвижущийся последней модели. Хотя он совсем рядом с работой живет, ему не надо, как Феде, куда-то на окраину ездить. А вот поди ж ты, решили при распределении, что ему, Жоре, экипаж нужнее.
Почему?
Думал Федя, думал и, представьте себе, додумался.
Понял он, откуда у Жоры все берется. Только не надо над его открытием смеяться. Это нам с вами все заранее понятно, потому что мы в другом мире живем и по-другому воспитаны. А абсолютийцы в своем общественном развитии нас здорово обогнали, так что для них все в этих вопросах туманом покрыто было. Неудивительно — мы же с вами тоже кое что позабыли. Не каждый, скажем, сумеет мамонта выследить.
К тому же Федя инженером был. А на Абсолюте инженеры — это вообще особенные существа. Не от мира сего. Их такими долго делали и многого добились. Вот потому для Феди его открытие и было совершенно неожиданным.
В общем, догадался он, что Жора свои сэкономленные продукты выменивает. И на одежду, и на места в лучших ресторанах, и на путевки всякие — любил он на курортах свое цветущее здоровье поправлять. Вот почему он с собой постоянно кастрюлю таскал. И не один Жора такой — их таких много. Тех, у кого потребности высокие. А потому Федя, куда бы он ни пошел, везде отказ получает.
А Жора наоборот.
И стало Феде как-то очень обидно.
Нет, он Жоре не завидовал. И не стал бы меняться с ним местами. Он свою работу ни на какую другую не променял бы. Нравилось ему работать. И думать нравилось. А поскольку все равно не спалось, он стал думать дальше.
И до того, представьте себе, додумался, что целую систему разработал. Мол, для того, чтобы по потребностям получать, надо что-то на обмен приносить. Скажем, Жора всюду с собой продукты таскает — Жоре везде почет. Кто-то еще одежду носит — и перед ним все двери раскрыты. А вот что он, Федя, на обмен предложить может? Не шайбы же свои. Кому они больно нужны, его шайбы? Можно было бы, конечно, начать сувениры штамповать. Но и сувениры не всем нужны. Скажем, принесет он на пункт распределения одежды сувенир и получит в обмен куртку. А потом брюки потребуются — что делать? Тому, кто на пункте этом работает, второй сувенир уже ни к чему.
Значит, надо такую штуку придумать, которая бы в любых количествах нужна была. Даже пища и то тут не подойдет.
В общем, додумался он к утру до всеобщего эквивалента. До денег то есть. Правда, деньгами он их, конечно, не назвал. Деньги у них там, на Абсолюте, страшным ругательством были. Хотя никто, конечно, не знал, что это такое, но в «Трудах и речах» ясно было сказано, что деньги — это фу, гадость. Так что назвал Федя свое изобретение по-другому. Кругляшами он их, деньги то есть, назвал.