— А я и думал про похабное изначально. — Хохотнул он, довольно глядя мне в глаза и дразняще пробигаясь пальцами по спине, и задержав руку на пояснице, мягко подтолкнул идти с ним в сторону дома. — Пока коров не увидел. Я до десяти лет у бабушки в деревне жил. Она уже тогда старенькая была, многое сама не могла делать. Я и коз и коров доить помогал. Потом мать забрала к себе в город, хотя уезжать от бабушки я не хотел, она меня с детства растила, пока мама в городе деньги зарабатывала и пересылала. — Он остановился и, стянув пиджак, накинул его мне на плечи в ответ на порыв прохладного ветра. Я отчего-то застыла под изумрудным потемневшим от воспоминаний взглядом. — Сейчас ехали, коров увидел, и ностальгия такая накатила… Пока к матери не переехал, не подозревал, что счастлив был…
Перехватило дыхание. Может быть, от тени в его глазах. Внутри что-то дрогнуло, посылая в одурманенный алкоголем и его влиянием мозг желание прильнуть к нему. Просто. Просто прижаться. Без цели. Странное желание. Идиотское какое-то. Он стряхнул с себя липкую, неприятную паутину воспоминания и как-то неожиданно шкодно мне улыбнувшись, снова потянул в сторону деревянного бревенчатого дома утопающего в цветах недалеко от дороги.
Когда мы сошли с шоссе на мощенную булыжником подъездную дорогу к дому, он повернулся ко мне лицом и дернул на себя, вынуждая прижаться к его груди. Улыбающиеся губы скользнули по моей скуле.
— Она химера в Vuitton’е и мой пьяный бред… — хриплым полушепотом на ухо, и одно движение, заставляющее меня повернуться к нему спиной, прижаться к его телу и скользнуть по его груди плечами, согласно подсказывающим пальцам, подчиниться слышимой только ему мелодии. — Химера в Vuitton’е и мой пьяный бред…В соборе так людно на фоне тусклых стен… фрау хочет в плен…*
Внутри вспыхнул жар ярким предзнаменованием грядущему сумасбродству, и вторя хриплому полушепоту над ухом, вызвал безотчетную улыбку, когда он мягко подтолкнул бедрами моим ягодицы, подсказывая сделать одно вызывающее, упоительное своим порочным акцентом движение.
— Что за песня? — усмехнулась я, поворачиваясь к нему, и пробегаясь языком по его улыбающимся губам.
— Не знаю. По радио играла, когда я в аэропорт ехал. В тот день, когда впервые встретились. — Фыркнул мне в губы, обхватив одной рукой мой затылок, а пальцами второй пробегаясь по спине от бедра к шее. — Надо бы найти… в голове постоянно крутится, когда я смотрю в твои кошачьи глаза.
— А ты сентиментален, я смотрю. — Должно было прозвучать насмешливо, но оттенка выверенного яда на это не хватило.
— Во мне вообще много хороших человеческих качеств. Ты удивишься. — Усмехнулся, снова направляясь к дому и потянув меня за руку.
Что-то определенно было в этом странном человеке. Что-то пугающее, затягивающее, непонятное. Что-то такое сумасбродное, бредовое, иррациональное, несмотря на его чаще прохладный облик. Диего бы никогда подобное на ум не пришло. Женьке уж тем более. А ему пришло. И я бы ни с Диего ни с Женькой ни в жизнь не согласилась. А с ним… Это что-то зарождалось в груди и будоражило чувства и сознание своей незаконченностью, неоформленностью, неопределнностью… Что-то, заставляющее меня покорно переставлять шпильки по темному, ровному швейцарскому асфальту и поддаваться сумасшествию обуявшему его дурную голову, ведущей его вместе со мной к большому бревенчатому дому, за котором виднелись ангары, а за ними восхитительные белоснежные пики Альпийских гор, которые нежно целовал такой теплый оранжевый закат.
— Слушай, ну я же в платье… — сама рассмеялась своей фразе, вслед за ним поднимаясь на бревенчатое крыльцо. — Господи, да я просто стюардесса и…
— А я костюме от Гуччи за три штуки баксов. Мне почти тридцатник, у меня нефтеналивная станция. — Фыркнул он. — И сейчас буду доить альпийскую корову на ферме Швейцарии. Да кис, я и сам хуею от происходящего. Но мне нравится.
Я расхохоталась, прикрывая ладонью глаза и облокачиваясь спиной о резной деревянный столбик на крыльце, пока Паша решительно звонил в дверной звонок. Вышедший фермер чем-то очень походил на героя из рекламы продукции «веселый молочник», что вызывало у меня неэтичное желание заражать в голос, пока Коваль на чистом немецком изъяснял свое сумасбродное желание. Я глумливо ожидала отказа. Но «веселый молочник» меня удивил. Он громко и добродушно рассмеялся, отказываясь от протянутых Пашей франков и наказав обождать пять минут зашел в дом.
Что говорить, но швейцарский коровник был нечета нашим отечественным. Здесь было даже чище, чем у меня в квартире. И пахло приятно. Широкий, деревянный, начищенный до зеркального блеска амбар. Лощенные от ухода и счастья коровки, как будто сошедшие с идеальной рекламы. Я, не веря происходящему, периодически прикрывала рукой рот, сдерживая рвущийся наружу смех.
Нас отвели в стойло к самой мирной, со слов «веселого молочника» корове, которая с живым интересом лиловыми глазами смотрела на красную от сдерживаемого хохота меня, и закатывающего рукава русского бизнесмена, о чем-то переговаривающегося с веселым молочником и отрицательно махающим головой в ответ на протянутую фермером странную штуку с канистрой шлангами и присосками.
Он реально решил подоить корову. Альпийскую корову в Швейцарии. Сел на табуретку, принесенную веселым молочником, и решительно протянул длинные, красивые пальцы к образцовому розовому вымени с шестью сосками. И самое странное — у него это получалась. Коровка, повернув к непроницаемому лицу Паши голову, с интересом смотрела как тот вполне себе уверенно тягает ее за соски.
У меня начался припадок. Я, прикусив до боли кулак, повисла на лакированной деревянной перегородке стойла, не в силах сдержать смеси восхищения, изумления и благоговейного ужаса от этого впечатляющего зрелища. Я от него могла чего угодно ожидать, но не этого. И едва устояла на ногах, когда он лукаво улыбнувшись изумрудами глаз, предложил мне тоже попробовать. Хотела было отказаться, но до меня вовремя дошло, что это, пожалуй, станет одним из ярчайших воспоминаний в жизни — в час ночи доить элитную корову на склоне Альп под руководством мужчины, которого я попеременно то неистового хочу, то ненавижу.
Я что-то сделала неправильно, потому что швейцарская буренка от возмущения попыталась хлестнуть меня по морде лица длинным хвостом, но веселый молочник крепко держал пушистую кисточку. Я на рефлексе попросила у своей жертвы прощения, чем заставила рассмеяться Пашу, ставившего мне руки на теплых, похожих на э-э-э… в общем, на коровьих сосках.
— Господи, Коваль, это просто бредовая ситуация же!.. — восторженно захихикала я, глядя как под моим первым правильным нажимом в ведро полетела молочная струйка. — Просто бредовая…
Он хрипло хохотнул над моим ухом, вскользь куснув за ухо и зажигая странное, томящее чувство. Я увлеклась и даже испытала некоторое смущение (хотя я и смущение априори несовместимы), когда Паша паскудно улыбаясь, мне сказал что я покраснела.
Я не сдерживаясь, иногда хохотала в голос, пока мы ехали в машине и Паша комментировал зрелище того, как я сначала опасливо, но заинтригованно приближалась к корове и мой детский восторг, когда у меня это получилось. Простила ему даже некоторую ехидцу в тоне, слишком уж безумным и классным будет это воспоминание, чтобы сейчас омрачать его перепалкой.
- Коваль, ты же ненормальный. Просто воплощение безумства. — Фыркала я, выбираясь из машины и принимая его протянутую руку.
Паша рассмеялся и бросил на меня выразительный взгляд, съязвив что мой «полупокер» явно бы до такого не додумался, он же может маникюр себе попортить. Мне опять стало смешно, но я его резко одернула, сказав не трогать Женьку. И все. Какая-то сказочность происходящего была заморожена. Да и похер. Я вырвала из его лап свою руку, собираясь повернуть из лобби в сторону лифта, но этот козел взвалил меня на плечо и понес в сторону ресторана. Начало уже обещало быть интригующим. Может, на кухню понесет, чистить швейцарскую картошку, или птицу щипать. Но он мои глумливые предположения оставил без внимания, войдя в ресторан (наполовину заполненный, между прочим) и понес к дальнему столику в углу зала.
Плюхнул на стул, и я обнаружила, что не одна. При виде Пашиных партнеров, которых он сам метко и достаточно исчерпывающе утром обозвал Тимоном и Пумбой, у меня мигом пропало настроение. Однако они, казалось бы, совсем не были удивлены происходящим. Ну а мне тогда чего теряться?
— Доброго вечера, уважаемые пассажиры, — хохотнула я, скрещивая ноги под столом и стараясь выглядеть классически доброжелательной стюардессой.
Лысый заржал, одобрительно на меня посмотрев, а вот тощий и модный, делал вид, что меня тут как бы и нет, спросив у Паши, севшего рядом со мной, как все прошло. Тот ответил, что все идеально и подозвал официанта.
Лысый Костя оказался вполне себе нормальным мужиком, любящим отпустить довольно смешные шутки. Второй бокал вина, явившийся нехилым таким довеском к уже выпитому за вечер алкоголю развязал мне язык и я выдала историю про альпийских коров ухохатывающемуся от этого до слез Косте, несмотря на недовольное выражение лица Паши. Не покидало ощущение, что Паша мог в любой момент меня заткнуть и оборвать гогот своих дружком парой емких фраз, но либо Коваль тоже захмелел и позволил мне насладиться своим звездным часом, либо этот зеленоглазый мудак тоже иногда бывает человеком и может посмеяться над собой. Вообще, атмосфера за столом мне приходилась по вкусу. Даже тощий нравился. В основном от того, что он явно любил прибухнуть, что доказывал шестой опрокинутый в него бокал виски, когда Паша только первый допивал. Костя мне стал казаться большим и дружелюбным медведем, и я по доброте душевной даже высказала свои милостивое прощение ему за домогательство при первой нашей встрече, вызвав у него отчего-то быстрый взгляд в непроницаемое лицо Паши. В голову закрались было нечистые подозрения, что не все тогда было так просто, но поющее в крови вино мне не дало логически поразмыслить.
Я спросила у Кости, перед кем так он распинался лежа на диване перед перелетом в Цюрих и черные глаза громилы вспыхнули какой-то неуемной нежностью, едва не спровоцировавшей своим несоответствием с его внешним видом моим громовой раскат хохота. Он продемонстрировал фото своей супруги, миловидной рыжеволосой девушки, явно ниже даже меня на голову. И воспоминание о заискивающем тоне Кости при разговоре с ней по телефону заставило меня сентиментально улыбнуться. Потом Костя увлекся и стал показывать фотки своей собаки и двух очаровательных дочек близняшек, слава богу, пошедших в мать милой внешностью.
Я умиленно вздыхала, с искренним интересом разглядывая фотки счастливой четы во французском Диснейленде, и ностальгировала о своих чудесных воспоминаниях первого посещения этого обалденного парка развлечений.
Время и алкоголь текли незаметно. Я Костю считала уже своим другом и даже пьяно улыбающийся тощий мне нравился, когда Паша возвестил, что время позднее и он решил идти спать. Со мной. Я возмущенно вырвала руку из плена его пальцев, заявив, что пойду тогда, когда считаю нужным. Видимо, неосторожно заявив. Ибо его опричники дружно соболезнующе на меня посмотрели, что возмутило еще сильнее. Но Паша, смекнув, что я сдаваться не собираюсь, закатил глаза, и нагло оповестив меня, что номер его комнаты пятьсот шестнадцать царственно удалился. Я хотела было разразиться пространственной гневной речью на тему, какой же Паша козел, но тощий, сочувствующе вздохнув, попросил официанта еще один бокал для меня и щедро плеснул туда виски, чем свел все мое возмущение на нет оказанием такой человеческой поддержкой и пониманием.
Зал уже почти полностью опустел, и я вдруг прислушалась к записи оркестра, играющей из колонок под сводчатым потолком ненавязчивым фоном. И разочарованно вздохнула.
— Что? — тут же спросил Костя, толкнув локтем Тимона, засыпающего и пытающегося упасть лицом в недоеденный салат.
— Видел фильм «правдивая ложь»? Думала, оттуда мелодия танго заиграла. Надо себе на телефон скачать. — Я усмехнулась и придержала руку Кости, когда Рамиль снова начал засыпать и крениться вперед.
Тимон, без поддержки пакостно улыбнувшегося Пумбы, упал-таки лицом в тарелку. Но не проснулся. Костя давилась смехом достал телефон, чтобы запечатлеть это на долгую память. У меня внезапно возникла идея. Весьма дурацкая, надо заметить, но в тот момент она показалась мне гениальной, а после того, как я высказала ее Косте и он ее одобрил, я посчитала себя явно умной и веселой женщиной, которую были недостойный всякие зеленоглазые мудилы.
Мы с ним вдвоем посреди небольшой площадки отведенной под танцпол пытались повторить заключительный финишный танец Джейми Ли Кертис И Шварцнеггера из моего любимого фильма. И были даже уверены, что у нас получалось. Вместо розы мы использовали стыбренную из вазы на нашем столе лилию, но Костя, увлекшись, случайно ее перекусил. И вторую тоже. Я его не осуждала, ибо он следил в основном за тем, чтобы не отдавить мне ноги, а с учетом того, что весил он почти в три раза больше меня, это могло бы быть причиной травмы, и приоритет его внимания нашим ногам был вполне оправдан. Через несколько минут, когда мы уже вполне себе сносно танцевали без всяких заглядываний для подсказок в загруженное в телефон видео, сотрудники ресторана объявили разочарованным нам, что они закрываются.
Я напоследок искренне обняла Костю, и первая покинула ресторан. Зайдя в лифт, я хотела было нажать на второй этаж, но палец почему-то ткнул в кнопку пятого.
Пятьсот шестнадцатый номер. Пять один шесть. Паша знал, что приду. И приду! Живем один раз, и сегодня я хочу жить на полную катушку. А он мне в этом поможет. И плевать я хотела на то, что он станет выдрючиваться и пытаться переубедить меня отдать бразды правления в постели мне. Нихрена подобного не позволю. Этой ночью я рулю ситуацией. И я его хочу. Сегодня. Сейчас. И я его получу.
Завтра летим домой, забуду, сотру из памяти как страшный сон. Оставлю все здесь, в уютном отеле в Швейцарии. Вместе с воспоминанием о дойке коров. О его чудовищном на меня влиянии. О его голосе, глазах, губах…
Рассмеялась, глядя на свое отражение в зеркальной двери лифта. Такой возбужденной от одной мысли о мужчине, я себя еще не видела. И мне это нравилось. А сейчас я утолю свой дикий голод, и наверное, больше такой себя не увижу. Наверное.
Пальцы отчего-то подрагивали, когда я костяшками стучалась в его дверь. Открыл через пару мгновений и удовлетворенно улыбнулся, без труда считав мою решимость в глазах.
— Один раз. Первый и последний. — Хрипло выдохнула я, почти не слыша своего голоса из-за бешенного набата сердца в ушах. — И я сверху.
Удивленно приподнял бровь. Я твердо сжала челюсть, всем своим видом выказывая, что только так и никак больше. Дверь захлопнулась. У меня отпала челюсть. Не поняла. Это что сейчас было?.. Да он охуел!
— Да ты охуел! — потрясенно выдохнула я закрытой двери его номера. — Открывай, чудище! Я тебе глаз на жопу натяну! Ишь чего удумал, сволота! Дверь передо мной закрывать! Свинья! Хамло гребанное!
Пока я распалено призывала на честный бой гада, забившегося в свою пещерку, и требовательно пинала и колотила закрытую дверь, по коридору охеревая от моей страсти шел Костян с Рамилем на плече.