Существовала ли в норвежских ВМФ контрразведка, как к примеру на нашем Северном и других флотах Союза? Проводилась ли какая никакая работа с личным составом, например лекции на тему: «Болтун находка для шпиона!»? Эти вопросы так и остались без ответа. Не могли мы, выросшие при Советской власти и с нашим историческими опытом вечного противостояния с соседними государствами. понять такую, мягко говоря, непринужденность в общении молодых норвежских военнослужащих с нами, вообщем то представителями «конкурирующей фирмы». Во первых для простых матросов они, что называется, слишком много знали, а это означало, что конфиденциальные разговоры велись командирами на командирском же мостике в присутствии вахтенных рулевых матросов. Во вторых и в третьих, наличие какого либо бардака не есть монополия только лишь русской нации.
Светлым полярным вечером, часов эдак в восемь, в нашем скромном, уютном, немного пропахшем мужским духом и рыбой матросском кубрике, возник наш новый корешок до гроба — Юрик Скелет. Вообще то, вчерашней ночью старший капрал представился, как Йорик Бриньюльф. Однако через пару часов общения с нашими северными альбатросами, это самое общение перешло в братание с элементами дружеских лобзаний. Бедный Йорик не страдавший избытком веса, зато имевший немалый избыток роста был скоропостижно перекрещен в Юрика Скелета. Иногда для разнообразия к нему обращались иначе. Например так: «Cлышь Юрок, дай я тя поцелую, нет погоди, сначала выпьем на брудершвахт, нет на брудершвайн, ну ты понял».
Не помню точно, действовал ли уже тогда в королевстве сухой закон или нет, но Йорик в этот вечер, как и в прошлый, его сторонником быть явно не собирался. Подмышкой тощего Йорика что-то булькало. Этим что-то оказалась завернутая, вы не поверите, в норвежский флаг, литровая бутылка виски «Катти Сарк». Так вышло, что еще вчера нетрезвый толмач Гена Эпельбаум сообщил о своем нынешнем дне рождения и от широты своей давно обрусевшей немецкой души пригласил к себе на днюху всю ораву дружелюбных варягов.
Следом шествовал белобрысый красавчик Фритьоф, вылитый Ди Каприо из «Титаника» (впрочем тогда Леонардо еще «под стол пешком ходил»). Парень был той самой звездой палубной самодеятельности, разыгравшей перед нами что-то вроде японских воинственных разборок со вспарыванием живота неприятеля. В Союзе в те годы был популярен японский боевик о средневековой Японии времён военных правителей сегунов «Знамена самураев». С легкой руки негласного лидера всех наших матросов Семена Анатольевича (Толяныча) парень получил гордое имя Ямамото, одного из главных персонажей фильма. Кроме них двоих явились еще трое или четверо незнакомых норвежских ребят, движимых естественным любопытством.
Но главный и самый приятный сюрприз был впереди. На трапе ведущем вниз в наши матросские покои знакомый девичий голос мелодично запел: «Хэпи бефдэй ту ю!» «Хэпи бефдэй ту ю!» На пороге матросского кубрика стояла и улыбалась моя Ленни. Она была одета в зауженные слегка расклешенные синие джинсы, подчеркивающих стройность ее ног и модную в те годы узкую блузку с логотипом шведского топквартета АББА. В руках она держала довольно большой и судя по запаху свежеиспеченный пирог овальной формы. Довершал этот кулинарный шедевр, восседающий посередине небольшой игрушечный клоун с красным носом и красной же торчащей во все стороны фирменной цирковой прической.
Ленни полагалось в третий раз пропеть Хэпи бефдэй, но уже с указанием имени потерпевшего. Она, улыбаясь потыкала пальчиком в сторону зардевшегося, что маков цвет именинника, призывая присутствующих подсказать ей его имя. — «Cволочь, сволочь рыжая!» подсказал кто-то из дорогих коллег-товарищей. Гену спасло улучшающееся на глазах владение Ленни нюансами русской речи. — «Най, най! Он не есть сволочь. Он есть, как это — найс соул?» — повернулась она ко мне. — «Душка!» — догадался я. — «Йа! Йа! Дущка!» — Ленни запрыгала на месте прелестной козочкой, рискуя уронить пирог на палубу. Доверив безопастность деликатеса моим надежным рукам, она приблизилась к новорожденному и нежно чмокнула его в пылающую, пунцовую щеку. — «Хэпи бефдэй ту дущка!» провозгласила она смеясь, победно подняв руки. Рыжего, видимо, проняло до глубины его арийско-русского естества.
Не зря говорят. что многие немцы сентиментальны. Гена позднее весь вечер не сводил с Ленни голубых преданных глаз. Изрядно же, разогревшись с помощью очередной бутылки с чайным клипером на этикетке (у норвежцев за душой оказался целый ящик) именинник принялся угрожать несуществующим обидчикам девушки, используя при этом оба доступных ему языка. Касаемо пирога, то он оказался не только с рыбой, что не удивило, но и с ревенем и в этом была некая скандинавская пикантность. Испекла его Ленни при мощной поддержке пышнотелой Марты, чьим оригинальным предложением о кормлении я так и не воспользовался. Чего уж там, опыт приходит со временем, а тогда молодой был, глупый!
В кубрике было очень тесно и очень весело. Помню ощущение распирающей юношеской гордости, когда дивно пахнущая Ленни уютно расположилась у меня на коленях. Я тут же неимоверно вырос в собственных глазах. Моя обычная застенчивость мгновенно скрылась в волнах гормонального шторма и я обозрел товарищей по застолью взглядом бывалого морского орла. Меня охладила и даже несколько привела в чувство чуть заметная и чуть презрительная полуулыбка нордического красавца Фритьофа, явно адресованная нашей паре. Я с язвительной неприязнью подумал, что ему весьма пошла бы эсэсовская фуражка с высокой тульей. И еще я был почти уверен, что выскажи я ему это в лицо, он принял бы это как комплимент.
Незаметно дело дошло до культурной программы. Старшина Толяныч достал свою семиструнку и настроив ее, взял несколько виртуозных аккордов. Семен Анатольевич давал свою любимую ' Вершину ' из фильма ' Вертикаль'.
В 1967 году он молодой инструктор по альпинизму познакомился с великим Высоцким на съемках фильма ' Вертикаль'. Они были, что называется родственные души и даже внешне чем то похожи. Только Семен был повыше ростом и как признавался сам Владимир Семенович лучше, профессиональнее играл на гитаре. Лучше, не значит талантливее, парировал Семен Анатольевич. Через два месяца, в конце июля он выйдет под бодрую песенку о Московской Олимпиаде из радиорубки, сжимая в кисти с побелевшими костяшками смятую радиограмму. Семёныч умер, почти прошепчет он пересохшими губами и замолчит надолго, уставившись на сидящую у кромки фальшборта серую чайку.
А в тот вечер тесный кубрик набитый людьми захватила мощная энергетика великой песни, не нуждающейся в переводе. Всякий раз услышав ее, я вижу лицо Семена вдохновенно поющего эти строки, строки ставшие его судьбой: «Нет скорбных речей и траурных лент и не похож на монумент тот камень, что покой тебе подарил. Как вечным огнем сверкает в нем вершина изумрудным днем, которую ты так и не покорил». Семен погиб через год, на Кавказе, спасая в буран группу неопытных альпинистов.
Как обычно бывает в застолье самое интересное происходит в течении первых двух часов. Здесь следует несколько стадий. Стадия первая — выпивающие и закусывающие душевники. Стадия вторая — выпивающие и поющие душевники. Стадия третья — регулярно выпивающие душевники, нерегулярно выпивающие душевники — интеллектуалы и забывающие выпивать интеллектуалы — задушевники. Успешно преодолев две первые стадии ваш скромный Парис и его юная Елена бежали от пирующих друзей по трапу к воздуху свободы. Здесь на верхней палубе мы встретили группу лирически настроенных мужчин.
Поистине не знаешь, с кем найдешь, с кем потеряешь. На круглых бухтах швартовных тросов, укрытых чистой ветошью., у возвышения трюмного люка, накрытого чистым куском парусины, словно за столиком уличного кафе сидели четверо. Главой квартета в силу естественной харизмы ощущался покинувший загулявшую молодежь, старшина Толяныч, тихо напевающий что-то под перебор своей семиструнной. Седобородым и суровым посаженным отцом грузно восседал капитан Владлен Георгиевич. Со светлой печалью в серых поморских глазах покачивал седеющей головой старпом Савва Кондратьевич в такт гитарным аккордам. Довершал живописную группу колоритных мужчин незаменимый и вездесущий боцман Друзь.
К нашему с Ленни внезапному появлению компания отнеслась вполне доброжелательно. Суровый доселе Владлен заулыбался и даже слегка разрумянился, отчего стал походить на подтаявшего деда Мороза. — «Ситдаун, доча». — похлопал он на место подле себя. — «О, май гад. Как похож на мой деда Урхо!» — прошептала мне Ленни. — «Ну, не совсем гад» — сострил я не то, чтоб удачно. Изрядно поддатый Устиныч, что называется: «Снял тапочки и полез в душу».
Не без труда повернувшись к нам, с легкой слезой в голосе он стал причитать: — «Ребята мои дорогие, смотрю я на вас и душа рыдает. Вы же классика — Рома и Юля, Орфей и Эвредика, вечный сюжет». — Он бы еще чего наговорил, но мужика захлестнули эмоции и он всхлипнув, с влажным носом полез целоваться. Полез естественно не ко мне. Ленни, прижав к груди сжатые кулачки, со смущенной улыбкой попыталась спрятаться за моей надежной спиной. Спасая свою Сюзанну от расчувствовашегося старца, я сам бросился в его благоухающие объятья. — «Устиныч, стихи почитаешь? Что — нибудь из классиков, свои например». — пришёл нам на помощь Семен
Бронислав Устиныч окинул публику вмиг прояснившимся взором. — «Вальдамир!» — боцман вскинул голову с благородством достойным предводителя уездного дворянства. — «Алене, если затрудниться с пониманием все поясню сам». — «На языке Шекспира и Бернса?» — догадался я. — «Именно!» — не без вызова подтвердил седоусый стихотворец, приняв позу Наполеона на берегу Святой Елены. — «Поэма в белом верлибре» — посуровев лицом и голосом провозгласил декламатор. — «Раскинулся залив широкий» — «Раскинулся залив широкий, на много милей врезался он в землю! От брака с солнцем и луной полярной рожден им был на побережье город».
Тут я живо представил себе картину, как на некое побережье ползет на четвереньках, хронически нетрезвый мужчина с роковой фамилией в паспорте — Залив. Мужчина обременен огромным животом. Несчастный басом стенает и охает, явно собираясь рожать и не каких — то там мальчиков, девочек, а целый город! Несколько смущала проблема отцовства, кто же собственно из двоих небесных полярников — луна или солнце собирается отвечать за содеяное.
— «Яай шеонер икке! Я не понимай!» — забеспокоилась Ленни. — «Я тоже».- поспешил успокоить я девушку. Тут зазвучали патриотические мотивы, правда уже не в белом, а скорее в военно — морском верлибре — «В борта союзного конвоя, торпеды крупповский металл, вгрызался хищно, за собою надежды он не оставлял. Но след пиратской субмарины не растворялся в глубине — качались траурные пятна на русской северной волне!» Вот это уже лучше, народу должно нравиться. «Глубине — волне», даже как-то захлестывает. — «Йа, таккь. Я понимай. Cтихи про война с Гитлер. Итс ноу бэд. Этто не плохо». — подтвердила мое впечатление Ленни.
Далее последовали производственные сонеты аля Шекспир: — «Постыла жизнь и незачем стараться достоинства хоть каплю сохранить. Несчастный человек, я должен унижаться, лишб что — нибудь на складе получить». Частица лишб, произнесенная с нервическим скрежетом зубовным впечатляла особо. Драматически прозвучало стихотворение «Под судом». Реальная история из жизни Устиныча, когда на траулере «Краснознаменск» (в народе прозванным «Измена») на старика попытались повесить крупную недостачу и даже открыли уголовное дело, грозившее ему немалым сроком за хищение социмущества.
Особенно эффектно звучала кульминация — «Бьют склянки, значит срок отмерен, в глазах уж меркнет жизни свет и старый боцман на „Измене“ к виску подносит пистолет…» Какой системы, калибра, откуда взялся и куда подевался этот самый пистолет история умалчивает, зато известно, что за старого работягу заступились все капитаны флота и «поставив на уши» транспортную прокуратуру, заставили последнюю спустить «дело на тормозах».
Постепенно стихла стихия советско — норвежской дружбы. Я проводил Ленни по трапу ровно до границы ее территории. Все таки военный корабль не прогулочная яхта, да и демократичности наши северные соседи выказали более чем достаточно. Опустели палубы обоих бортов и из своей каптерки под полубаком появился все тот же Устиныч. Не удивительно, судно это такое место, где постоянно мелькают одни и те же персонажи. Я заступил на вахту у трапа до утра. Старого боцмана (это пятидесяти шестилетний мужчина, мне юнцу, казался тогда дедом) так же в сон явно не клонило. Он любил выпить и частенько перебирал, но совершенно не был пьяницей.
Когда Бронислав Устиныч был при деле, а это бывало в девяноста случаев из ста, к спиртному он становился равнодушен. Я невольно описываю те моменты его жизни когда он бывал разговорчив или расслаблен вынужденным бездельем и будучи человеком веселым и общительным иной раз, что назывется «играл клоуна». Люди, хорошо его знавшие (а среди его друзей дураков не было) понимали, что эти дивертисменты всего лишь проявление артистичности одаренного человека, его стиль борьбы с серостью будней.
Как говаривал сам Устиныч: «Не водись с дураком, он скушен и тосклив, а в его суждениях столько же логики, сколько у матроса денег в конце стоянки. А вот если тебе с дураком весело, то стало быть и не дурак он вовсе, а только притворяется для удовольствия или по какой другой надобности».
Боцман — опытный человек никогда не страдал похмельем. Даже если накануне изрядно выпивал. Секрет в том, что он никогда не ложился спать пьяным. Перед сном Устиныч выпивал кружку — другую крепчайшего и сладчайшего собачьего чаю (смотри в гл.1) Хотя, говоря по научному тут имеются противопоказания. Необходима сильная и устойчивая нервная система, каковой я похвастаться не мог. Когда я попытался собезьянничать и влил в свое паганельское нутро кружку такого чая (после дозы спиртного), то утром похмелья таки не было, поскольку ночью не было сна, а была хорошенькая аритмия, украшенная приступами морской болезни на берегу.
Между тем эта ночь, как и прошлая судя по всему сна мне не обещала. Наш дорогой именинник Гоша Эпельбаум на подошедшую ему по графику ночную вахту с 4 до 8 утра заступить был явно не способен и мне, как самому молодому по негласной традиции доверили это, впрочем не слишком тяжкое бремя. Да и не особо спалось мне теми светлыми незабываемыми ночами, ну а друг мой Устиныч по ставшей уже доброй традицией привычке, примостился у моего вахтенного поста — переходного трапа.
«Вот что я тебе скажу, май диа янг фрэнд». — Начал боцман в своей излюбленной слегка витиеватой манере. — «Ты что же думаешь Бронислав Устиныч старый болтун, не спиться ему по ночам вот он и шарахается по пароходу в поисках свободных ушей. Так то оно так, да не совсем так. Вон видишь в рубке вахтенный второй штурман маячит, между прочим вдвое старше тебя и жизни хлебал поболее твоего, а я к нему с разговорами не полезу, потому как не интересны мы друг другу. Мужик он неглупый, бывалый, да только разные мы. Ему всякие разговоры о космосе или литературе параллельны. Ты с ним о видах на выполнение плана поговори, да о стратегии рыбного промысла или любимая тема — в каком порту выгоднее авто-секонд хэнд прикупить. А с тобой пацаном зелёным, хоть ты и жизни ещё не видел, да на девок телячьими глазами хлопаешь, мне чудаку старому интересно».
Ты пойми, Паганюха, что настоящих дураков, как и людей по настоящему умных не так уж и много. Бывают разные виды ума. Кто-то практичный к деланию реальному способный, на таких мир держится, им почёт и уважение, а кто-то артист в английском смысле этого слова — художник по натуре. Это тебе и актёры и живописцы-скульпторы и режиссёры, писатели с поэтами.
Есть еще и такая порода людей — созерцатели, это как мы с тобой. Эти все книжки разные читают, да мир божий созерцают, особливо самую интересную его часть, своего брата, то есть человека да и себя самого любимого. В жизни то оно конечно сложнее, четкой градации, как говориться не прослеживается. Есть деятели с артистическими наклонностями, а есть артисты с деятельными. А вот скажем врач, если он врач от бога, а не фуфло какое, это ведь художник-деятель, а в особых случаях и подмастерье Бога. Бывает и такое, был человек — созерцатель в чистом виде, да получил от судьбы гаком полупудовым по башке, оклемался и глядишь, совсем другой человек. Помер созерцатель и родился типичный деятель.
Вот так и с Витей Шептицким вышло, ты помнишь, я тебе давеча, прошлой ночью рассказывал как он по своей созерцательской дури возле Готхоба гренландского с айсбергом швартоваться надумал? «Так это же самое интересное!» — оживился я, несколько осоловев от боцманских философствований — «Что у вас там дальше то было с эскимосами этими гренландскими?» «Да уж было». — Усмехнулся боцман в сивые усы — «И с эскимосами и с эскимосками. Как налетели мы на махину ту ледяную, и как поставили тогда в Готхобе, Нууке по эскимосски, нашего рыбачка в сухой док, я тебе уже рассказывал».
Должен уже ремонт начаться, а капитан наш Ромуальд Никанорыч, ну махонький такой на француза Де Фюнеса шибко похожий (хотя сам из коренных беломорских поморов) поутру получает радиограмму, а в ней говориться, что траулер наш под фрахт пойдет к датчанам на период летнего рыбного промысла. Экипаж мол наш остаётся, датчане же не дураки — русская рабсила она завсегда ценилась и работать умели (чтобы там не говорили) и стоит не дорого — по их понятиям считай даром.
Ну экипаж, как узнал — возрадовался. Это же удача то какая под фрахтом у капиталистов поработать. Да на материке, чтобы под этот самый фрахт попасть надо хитропопейшим жуком быть и нужные знакомства иметь и нужных людей из рыбного министерства (не меньше) уметь крутым заморским презентом растрогать. А всё почему, да потому, что простой матрос за полгода иной раз тысячу долларов получал, а капитан порой и больше двух тысяч зелёных американских денег.
На штурманца этого молодого после того, как он судовую обшивку ниже ватерлинии в стиральную доску превратил, с айсбергом поцеловавшись, поначалу экипаж злился. Ну как-же заработка лишил. Сиди, мол, теперь в ремонте. А тут получается, что своим расфиздяйством он удачу экипажу принёс. Прям не пацан, а талисман. И ведь будущее показало, что Витька Шептицкий и взаправду редкий удачник и как рыбак и вообще по жизни.
Меня капитоша наш Ромуальд тогда в толмачи-переводчики произвел. Для датчан немецкий язык (уж не знаю, как сейчас), что второй родной был. А я то по германски свободно шпрехаю ещё с войны, со школы юнг. Нас старшина Зельдович сурово по языку гонял — сто слов за неделю не освоишь, месяц без увольнения просидишь и девок поселковых на танцах в клубе не пощупаешь. А после войны я еще служил три года и с немцами пленными вдоволь напрактиковался. Помню даже Лили Марлен на праздник первомайский певали. Слава богу до особиста не дошло, а то ведь оприходовали бы дурачка-морячка на Колыму за такую солидарность трудящихся.
Вызвали нас с капитаном в сопровождении представителя Министерства рыбхоза в датский офис, частной конторы, фирма по ихнему, артель значит. Называлась она «Урсус» и герб у них был — белый медведь на задних лапах с огромной рыбиной в обнимку, чуть не с него ростом и держит он её как-то странно, будто целует. Оттого создается такое неприличное впечатление, что мишка этот вроде-как рыбу с медведицей перепутал и вот вот её болезную оприходует, как дельфин русалку.
Поговорили мы с датчанами. Этот в фетровой шляпе из министерства нашего рыбного всё со своим, как-бы, английским встревал: «Тел ми плиз, да тел ми плиз». У датчан от него аж зубы заныли — такой нудник, ведь подробностей не догоняет, зато имеет право главной подписи в контракте с артелью этой «Урсус». Я и перешел на немецкий к их датскому удовольствию и выяснилась одна интереснейшая подробность. В контракте том указано, что минимальная месячная зарплата (без премии) «фишарбайтера», по нашему матроса-рыбообработчика, ты не поверишь — 750 американских долларов, а с премией до полутора тысяч и еще 1750 долларов каждому на пять ежемесячных заходов в порт, по трое суток на заход, для отдыха экипажа. И при этом питание и одежда за счёт «Урсуса» этого.
И вдруг эта шляпа министерская как давай руками махать: «Что вы, что вы мистеры! Ноу, ноу, итс импосибл! Тут в контракте сказано, что наши советские моряки будут от представителя „Урсуса“ все деньги ежемесячно кэшэм, то есть наличными получать, поскольку личных банковских счетов у них, как ни странно, не имеется. Однако я, как представитель советской договаривающейся стороны настаиваю на том, чтобы деньги экипажу выдавал наш советский гражданин, в противном случае суммы выплат экипажу нам категорически не подходят!»
Ну как ведется из всей его речи на министерском инглише датчане хорошо поняли только последний пассаж, ну и зачесали затылки свои рыжие да белобрысые. Что же говорят мы пожалуй согласны, что наша бухгалтерия проявила так сказать излишнюю экономию на выплатах советским морякам и мы, мол, сходу согласны поднять ежемесячный минимум до 1000 долларов американских, но более не цента.
А шляпа опять руками машет: «Вы не совсем поняли. Для нас главное, чтобы всю сумму заработанную экипажем наш советский представитель получал, вот он всё советским морякам и заплатит, как положено по нашим советским законам. А если вы категорически не согласны, тогда наша советская сторона просит уменьшить ежемесячный минимум зарплаты моряка до 250, нет даже до 200 долларов США».
Тут то у принцев наших датских челюсти и отвалились. Товарищ этот министерский в натуральный шок ввёл проклятых капиталистов, озадачил их не по детски. А те когда в себя немного пришли, то обратились ко мне за повторным переводом, дескать что-то мы несмотря на замечательный английский советского господина не совсем «андестенд». Я им всю диспозицию этого министерского херра в шляпе по немецки и повторил, а у самого аж скулы сводит, как я себе и друзьям своим прошу заработок урезать, чтобы господа капиталисты на нашем брате советском работяге побольше прибавочной стоимости поимели.
Тут один пожилой датчанин, как потом оказалось вице-президент артели этой рыбье-медвежьей «Урсуса» и говорит эдак с волнением датские, немецкие и английские слова мешая, но вообщем понятно. Я, говорит, потомственный марксист-социалист, еще дед мой лично знал товарища Каутского и ценности социализма, говорит, во многом разделяю. А то, что предлагает уважаемый советский товарищ имеет отношение не марксизму-социализму, а скорее к кретинизму-идиотизму, так и сказал — идиотие, глупость по немецки.
По законам, говорит, датского королевства заработок работника выплачивает непосредственно фирма- работодатель и всяческие посредники запрещены, дабы не было махинаций и уголовщины. И вообще Урсус честная фирма и работают в ней честные предприниматели, которые простых честных тружеников моря обсчитывать и обманывать не приучены. И вообще, да будет вам известно, что основатель предприятия Урсус Симсон, 120 лет назад начавший дело с одним рыбацким баркасом «Глад Дракар», имел почётное прозвище честный Урсус, а посему и нынешний Урсус честный и уважаемый торговый знак и работает на него честный и компетентный персонал, который простых и честных тружеников моря обсчитывать и обманывать не приучен. Говорит, а у самого аж кожа на голове под седым бобриком от негодования покраснела. Сильно зауважал я тогда капиталиста этого.
Тут капитан наш Ромуальдыч вмешался. Хоть и росточком не вышел, а умом бог не обидел. Отвёл он эту шляпу в сторонку и тихонько эдак советует: «Вы, дорогой товарищ, на компромисс пойдите». А тот долдон отвечает: «Какой, дескать, может быть компромисс с министерской инструкцией. Мол, в инструкции этой сказано, что согласно закрытому постановлению ЦК КПСС месячный заработок в иностранной валюте для рядовых советских работников за границей не может превышать 250 долларов США. Почему, да потому, что у ЦК распоряжений не уточняют, а берут под козырёк».
Ромуальдыч опять за своё: «Да вы на компромисс пойдите не с капиталистами-социалистами этими или не дай боже с инструкцией ЦК, а с экипажем. Договоритесь с моряками, что после получения месячного довольствия в 750 долларов 500 из них они будут возвращать вашему представителю c письменной гарантией возврата в рублях по гос. курсу. Это же ежемесячная прибавка к рейсовой зарплате в 380 полноценных ярких советских рублей, а не долларов там каких то серо-зелёных. Какой же дурак откажется».
Сдвинул министерский шляпу на лоб, зачесал в затылке. А ведь дельное предложение, нам работникам министерства премию за экономию валюты выписывают в чеках Внешторгбанка и если дело выгорит, то сэкономим мы Родине 15000 серо-зелёных в месяц или 90000 за полгода, а это чревато уже не премией — благодарностью от ЦК, что посерьёзнее любых денег. Вообщем ударили все по рукам и контракт с этим честным Урсусом подписали. Знать бы мне тогда, что ждёт меня впереди теплое знакомство с настоящими гренландскими урсусами.