Теперь он не мог злорадствовать, из-за своей личной победы. Его личная победа не была отделена от того, с чем они столкнулись, и потому они избрали его сенатором-инквизитором, и он взвалил на себя их горе и убрал подальше свой мелкий триумф. Он стоял перед ними, лицом к вернувшемуся Римскому солдату, Римский солдат поднявшийся и воспитанный улицами и переулками города, но теперь впервые в своей жизни, стоящий перед августейшим Сенатом, узколицый, темноглазый мужчина, испуганный беглец, один глаз дергается, от волнения он облизывал языком свои губы снова и снова, все еще в своих доспехах, без оружия, лишь один предстает перед Сенатом, выбритый и, по крайней мере, частично вымытый, но с пропитанной кровью повязкой на одной руке и очень усталый. Гракх сделал то, чего другие бы не сделали. Прежде чем он начал формальный опрос, он попросил принести вина и поставить его на столик рядом с солдатом. Человек был слаб, и Гракх не хотел, чтобы он упал в обморок. Это не поможет. Мужчина держал в руках маленький жезл легата, сделанный из слоновой кости, жезл, который был — как они привыкли говорить — более могущественным в своей силе, чем вторгшаяся армия, рука, власть и сила Сената.
— Ты можешь отдать его мне, — начал Гракх.
Солдат сначала не понял его, а затем Гракх взял жезл из его рук и положил на алтарь, чувствуя, как его горло сжалось, и боль сдавила сердце. Он мог презирать людей, людей — такими, какие они есть, но он не презирал этот маленький жезл, представлявший все достоинство, силу и славу его жизни, и которые были передан Варинию всего несколько дней назад.
Теперь он спросил солдата: — Твое имя, вначале?
— Арал Порт.
— Порт?
— Арал Порт, — повторил солдат.
Один из сенаторов повернулся к нему ухом и сказал, — Громче, разве ты не можешь говорить громче? Не слышно. — Говори, — сказал Гракх. — Тебе не причинят вреда. Здесь ты находишься в Священной палате Сената, говори всю правду во имя бессмертных богов. Высказывайся!
Солдат кивнул.
— Возьми вина, — сказал Гракх.
Солдат переводил взгляд с одного лица на другое, ряды бесстрастных, одетых в белые одежды мужчин, каменные сиденья, на которых они сидели, как истуканы, а затем налил дрожащей рукой стакан вина, пролил, когда он переполнился, выпил его и снова облизнул губы.
— Сколько тебе лет? — спросил Гракх.
— Двадцать пять лет.
— А где ты родился?
— Здесь, в пригороде.
— У тебя есть профессия?
Мужчина покачал головой.
— Я хочу, чтобы ты ответил на каждый вопрос. Я хочу, чтобы ты сказал «да» или «нет», по крайней мере. Если ты можешь ответить более подробно, сделай это.
— Нет, у меня нет другой профессии, кроме войны, — сказал солдат.
— Из какого ты регимента?
— Из третьей когорты.
— И как долго ты был солдатом Третьей Когорты?
— Два года и два месяца.
— До того?
— Я жил на пособие по безработице.
— Кто был твоим командиром в Третьем?
— Сильвий Гай Сальварий.
— А твоей сотни?
— Марий Гракх Альвио.
— Очень хорошо, Арал Порт. Теперь я хочу, чтобы ты сказал мне, и уважаемые сенаторы собрались здесь именно для этого, что произошло после того, как твоя когорта и другие пять когорт двинулись на юг от Капуи. Ты должен сказать это мне напрямую и ясно. Ничто, о чем ты расскажешь, не будет использовано против тебя, и здесь, в этой священной палате тебе не причинят вреда.
Тем не менее, солдату было нелегко говорить последовательно, и Гракху, спустя годы, сидя нежным весенним утром на террасе Вилла Салария, помнилось, что пронзительные и зловещие картины, вызванные словами солдата были яснее слов. Это была не очень довольная или веселая армия, марширующая на юг от Капуи под руководством Вариния Глабра. Погода превратилась в непогоду, и Городские Когорты, не использовавшиеся для постоянного марша, сильно пострадали. Хоть они и тащили на двадцать фунтов меньше на человека, чем должен легионер на марше, все же они несли вес шлема и брони, щита, копья и меча. Они натерли язвы, там, где края горячего металла терлись об их плоть, и они обнаружили, что мягкие и красивые парадные башмаки, которыми они так гордо щеголяли, когда метались взад и вперед по Большому Цирку, оказались им менее полезны на дорогах и полях. Послеполуденные дожди поливали их, и когда наступил вечер, они почувствовали себя ожесточенными и угрюмыми.
Гракх мог очень хорошо их представить, длинная колонна солдат, плетущаяся по Аппиевой дороге, тянущиеся по проселочной дороге фургоны, мокрые плюмажи, свисающие с медных шлемов, даже голоса жалоб тонут в их усталости. Тогда-то они поймали четырех полевых рабов и убили их — трех мужчин и одну женщину.
— Почему вы убили их? — прервал Гракх.
— Мы чувствовали, что каждый раб в этой местности или стране был против нас.
— Если они были против вас, почему они спускались с холмов на дорогу, смотреть на марширующие колонны?
— Я не знаю. Это была Вторая Когорта, они сделали это. Они вышли из строя и схватили женщину. Мужчины пытались защитить ее, поэтому они пронзили мужчин копьями. Всего минута, и люди были мертвы. Когда я добрался туда…
— Ты хочешь сказать, что твой регимент тоже сломал строй? — спросил Гракх.
— Да, сэр. Вся армия. Мы толпились вокруг — те из нас, кто мог подойти поближе к происходящему. Они стянули с нее одежду и разложили голой на земле. Затем один за другим они…
— Тебе не нужно углубляться в подробности, — прервал его Гракх. — Твои офицеры вмешались?
— Нет, сэр.
— Ты хочешь сказать, что они позволили это без помех?
Солдат постоял немного, не отвечая.
— Я хочу, чтобы ты сказал правду. Я не хочу, чтобы ты боялся отвечать правду.
— Офицеры не вмешивались.