Для строительства Фридман решил взять круглый строительный лес и поставить домик на опорные столбы. Выглядело все это очень мило, и дело оставалось лишь за малым: закупить стройматериалы на сумму… Ах, не заставляйте меня назвать ее! Как легко указать ее на бумаге, небось, бумага-то и не такое стерпит! Но если начать по-серьезному и попытаться осуществить весь этот план, то, ей богу, взвоешь! Но погодите-ка, не драматизируем ли мы порой события? Потому что уж коли кому везет, то во всем!
И вот вам, пожалуйста: проектный институт, в котором работал наш уважаемый Фридман, перевыполнил годовой план. Сотрудники получили заслуженные награды, а самую лучшую дали Фридману: начальство института, зная, что он строит дачу, безвозмездно выделило ему те самые брёвна, о которых он мечтал. Счастливый Фридман повез лес в Шатово.
Весна сорок первого была в самом разгаре, а дом задумали поставить к лету. Все складывалось удачно, и даже руководство строительного кооператива всячески его поощряло. Впрочем, важным обстоятельством в этом деле была, наверное, особая благосклонность к нему со стороны секретарши кооператива, миловидной Надежды Сергеевны. Именно Надежда Сергеевна сосватала ему бригаду Гаврилова, построившую почти весь этот дачный поселок. Стороны ударили по рукам, и работа закипела.
Все то время, пока строилась дача, Фридман каждый божий день наведывался в Шатово. Но понемногу он стал понимать, что ему это становится не под силу. И тогда он твердо решил — пускай сыновья помогают! Но не тут-то было! Те проявили полное равнодушие к планам отца. Хуже всего было то, что Розалия Семеновна категорически запретила использовать на строительстве «детский труд». Она с пафосом заявила: «Если у моего мужа появилась мания, это не значит, что дети должны бросить учебу!.. К тому же, экзамены на носу…» Нет уж, позвольте! Она, как мать, считает, что у мальчиков и без того хватает проблем, и они еще успеют хлебнуть на жизненном пути!..
Один из «мальчиков», Миша, прекрасно успевал и в школе, и в университете. Илюша же со скрипом переходил из класса в класс, а на учебу в университете, куда он поступил с большим трудом, вообще обращал мало внимания. Обычно он готовился к экзаменам пару дней, и провалив очередной предмет, вовсе не расстраивался, а как ни в чем не бывало бежал пересдавать. Илюша был искренне убежден: если он и на этот раз не пересдаст — не беда, мир не рухнет! Потому что его интересы были очень далеки от университетских. Весь ум и воображение младшего Фридмана занимала студентка Ольга, с которой он и проводил все свое время. Главное, что взгляды этих двух молодых людей на жизнь полностью совпадали.
Одно было плохо: Илья, как неуспевающий студент, не получал стипендию и, конечно, нуждался в деньгах. Между тем Ольга обожала дорогие тряпки и рестораны, вообще любила пошиковать. Вот и приходилось Розалии Семеновне, как любящей матери, выворачиваться наизнанку, чтобы Илюша, не дай бог, не оставался без денег. Строительство дачи требовало жертв, но она встала насмерть:
— Хоть головой об стенку, но детей не трогать!
— Да, но как быть, если нет средств?
— Если нет средств, дачу не строят!..
А пока суд да дело, рабочие успели поработать, — расчистили территорию, срубили мешавшие деревья, выкорчевали пни, подготовили бревна, отгородили участок и начали строить дом. Он рос буквально на глазах.
В один прекрасный день «строительные» конфликты и препирательства в семье прекратились: неожиданно для всех Илюша взял да и укатил в Шатово! Проведя там целый день, он вернулся поздно вечером голодный, но в приподнятом настроении. Отныне он стал часто наведываться в поселок. Между тем ларчик открывался просто: Илья повадился ездить туда с Ольгой. Что касается старшего брата, Миши, то он был так погружен в свои занятия, что, казалось, даже спит в очках. Дача была для него чем-то очень далеким, как луна…
Бежали дни, становилось теплее, и в Шатово начали наезжать москвичи, желая снять на лето дачу. Да и Розалия Семеновна подобрела, выглядела довольной и спокойной. Весенние ночи были короткими, и ранние солнечные лучи бесцеремонно вламывались в спальню сквозь тщательно отполированные оконные стекла и будили супругов. Обычно первой просыпалась Роза и прислушивалась к сопению своих великовозрастных деток в соседней комнате. Мишенька обычно спал тихо и сосредоточенно, как и полагалось прилежному мальчику. Илья же и во сне жил широко и шумно, время от времени его короткий но громкий всхрап распарывал тишину. Насладившись сопением сыновей, Роза тихонько спрашивала мужа:
— Ты спишь, Додя?
Нет, Додя уже не спит, потому что солнечный свет залил комнату, и его так много, что не знаешь, куда от него деться. И вот супруги начинают шептаться в постели. О чем? Да все о том же, — Миша да Илья, Илья да Миша, а теперь еще и Ольга прибавилась, кукла размалеванная! Так считает Розалия Семеновна, — она панически боится, как бы Илюша и в самом деле не женился на этой гойке! Ибо тогда уже всё, сын окончательно оторвется от традиций семьи! Но Фридман-отец шепчет ей в ответ, что и он не в восторге от такой перспективы, но он уверен, — дитя повзрослеет, и сам решит свою судьбу. Потому что — разве ты не знаешь, какая нынче молодежь? Чем больше на них нажимаешь, тем больше они упрямятся…
Эти утренние перешептывания о судьбе двух балбесов заканчиваются все той же дачной темой:
— Если ты собираешься что-то сажать на участке, то сажай, уже пора! — напоминает ей муж. А ведь в таких делах Роза была мастерицей. Она родилась в местечке Тартаковичи, под Бобруйском, там и прошло ее босоногое детство. Когда ей исполнилось двенадцать лет, она переехала в большой город. Но любовь к земле, запахи детства, огород — это осталось в ней навсегда. И она была рада завести свой огород в Шатове, выращивать овощи и цветы. Она помнила, как надо работать на земле, ухаживать за ней. Муж предложил ей начать посевные работы в следующее воскресенье и привлечь к делу сыновей. На этот раз жена смолчала — а это означало, что она уже не возражает. Непривычно было видеть ее задумчиво-молчаливой.
Между тем она все чаще, с непонятной для себя тревогой, думала о будущем, о том, что их ждет… А муж решил, что теперь и его жена заразилась «дачной болезнью»… Она на самом деле полюбила эту дачу и часто представляла себе — вот мальчики женятся, и семья в полном составе соберется в Шатове. Они сидят на веранде, на столе белая скатерть, пыхтит пузатый самовар, стоят тарелки со свежей клубникой из своего сада… Теплый, чудный день, ветерок приносит полевые ароматы и звуки… Вздохнув, Розалия Семеновна встает с кровати, идет к туалетному столику…
Наконец настало воскресенье. Прозрачные белые облака легко наслаивались друг на друга и так же легко разлетались, и тогда между ними возникала глубокая слепящая синь. Семейство Фридманов в полном составе и боевом облачении с раннего утра направилось в свои владения. Воскресная электричка была набита до отказа. Шатово встретило их радушной приветливостью, мягким, напоенным полевыми запахами воздухом, ширью да раздольем. Господи, какое сравнение с духотой большого города! Гордые, Фридманы торопились к своей усадьбе, увешанные лопатами и граблями! Они выглядели так, словно шли в бой. А вот и их забор. Фридман открыл калитку своим ключом, они вошли на участок, побросав на молодую, проклюнувшуюся перед домом травку сумки со снедью и семенами. Рабочих не было, они не работали по воскресеньям. Ясное небо поднялось еще выше, в невесть какие высоты, — гуляй, семейство, наслаждайся!
Но — хозяйские заботы превыше всего! И вот, Фридман-отец с Илюшей обходят дом, с удовлетворением осматривая возникшую из мечты дачу. За ту неделю, что их не было здесь, строительство сильно продвинулось, уже поднялись стены, и зияют квадратные проемы дверей и окон. Пожалуй, еще несколько дней — и можно будет настилать крышу. Розалия Семеновна тоже не стала терять времени даром и отправилась на поиски подходящего места для грядок. Наконец нашла, что искала — место, где скапливается нужное количество света и воды. Сердце ее сильно забилось, когда она торжественно ударила лопатой по своей земле и показала выросшим на городском асфальте мальчикам, как следует держать ее в руках. Впрочем, мальчики без особого воодушевления приступили к исполнению своих обязанностей, хотя Илья поначалу хорохорился. «Тоже мне работа, чепуха!» — изрек он с видом бывалого землекопа и, молодцевато поплевав на ладони, принялся за дело. На удивление, у него и в самом деле неплохо получалось, чего нельзя было сказать о его старшем брате Мише. Тот сразу запыхтел, вспотел и утомился.
Фридман-старший почувствовал, как волны радости заливают его душу. Его земля! Каждое дерево, каждый цветок, травинка, стебелек — здесь все принадлежит ему!.. И даже тени от деревьев — тоже его! И этот кусочек неба над головой!.. А мальчики между тем все копают. Миша уже набил себе волдыри и шишки на руках, но все это мелочи по сравнению с радостью, которую подарила им судьба, сделав их владельцами дачи!
— Все, хватит, перерыв! — сжалился над семейством Давид Александрович. Сыновья одобрительно загудели. Под деревом развернули скатерть, разложили еду и дружно заработали челюстями. Основательно подкрепившись, они растянулись на мягкой траве. Теперь можно отдохнуть и покурить, а солнце пусть себе стоит над ними и приветливо улыбается…
В тот день, когда строители взялись настилать крышу, началась война. В одночасье были забыты и отодвинулись куда-то в прошлое и дача с ее грядками, и все эти маленькие человеческие радости, — словно ничего этого и не было! Мальчиков призвали: Илью послали на фронт, Мишу направили в военное училище куда-то на Волгу. А проектный институт, в котором работал старший Фридман, эвакуировал своих сотрудников с семьями в город Молотов.
В день отъезда Фридман с утра пораньше поехал в Шатово — стояло то же солнце, и пряный воздух, и темные мохнатые сосны, первые свидетели великих перемен в жизни инженера Фридмана, сделавшегося на пороге старости владельцем дачного участка. Он толкнул калитку и вошел. На грядках нежно блестели влажные листья. Еще совсем немного, и эти посадки, взлелеянные добрыми руками счастливых хозяев, взорвутся разноцветными узорами, и появятся волшебные творения земли и рук человеческих… Фридман почувствовал, как липкий, жуткий холод сжимает его горло. Он забил и заколотил окна и двери. Ну вот, теперь все! Теперь это дом, в котором никто не живет! Кто знает, какая судьба ему уготована, этому детищу его поздней любви!.. Давид Александрович молча стоит посреди умолкающего великолепия. Он прощается с дачей, медленно идет к калитке, заколачивает ее досками… Сердце его уже помертвело, и он глядит на дом безучастными глазами…
По дороге на станцию Фридман заходит в правление дачного кооператива. Милая Надежда Сергеевна, она по-прежнему ласкова и обходительна с ним, и он, по давней инерции, безучастно фиксирует ее потаенное женское внимание. Из всех членов поселкового совета в Шатове остаются лишь Надежда Сергеевна и еще двое, остальные — кто на фронт, а кто на восток. Оставшиеся организуют охрану дач. Фридман оставляет им свой новый адрес в городе Молотове, где они будут жить отныне, и идет на станцию. Дорога тянется вдоль соседских заборов, за которыми съежились заколоченные и обезлюдевшие дачи. Вдруг появилась курица, — она медленно и важно шагает, лениво склевывает и тотчас же смешно запрокидывает голову, некоторое время деловито рассматривает небо, и снова шагает…
До отправления электрички оставался еще час, и ноги понесли Фридмана к озеру. Он минует пустой рынок и вскоре выходит к задумчивой глади воды. Растущие вдоль берега деревья отражаются в озере, и нет здесь никого, ни одной души! Словно метлой все повымели! Торопливо скинув с себя одежду, Фридман идет к воде. Холодно, но он делает несколько движений, и ему становится тепло. Вода чистая, прозрачная, дачники еще не успели ее замутить, не сезон. Не сезон?.. Он лег на спину и посмотрел в небо. Ах, если б можно было лежать так долго-долго! И не пить до самого дна из той чаши, которая будет ему уготована!.. Пусть бы она потерялась где-нибудь на предначертанном ему судьбой пути!.. Разбилась на мелкие кусочки!..
Фридман вышел из воды и не спеша стал одеваться.
В конце сорок пятого я поехал к брату в Шатово. Я шел по давно знакомой улице, на которой жил мой брат. Вдруг кто-то окликнул меня из-за забора.
— Давид Александрович! — обрадовался я и поспешил к нему. Забор его дачи так и остался невыкрашенным, да и дача была недостроена. За те годы, что хозяева отсутствовали, домик и весь участок пришли в запустение, на них лег покров печали, хотя сосны были по-прежнему пушисты и хороши. Я заметил во дворе двух сидевших женщин, и в одной из них узнал Розалию Семеновну, хотя, как мне показалось, она была, вроде, и не очень-то похожа на себя, прежнюю. Вторую женщину, как я ни силился, не мог припомнить. Фридман слабо улыбнулся мне в знак приветствия. Оказывается, они недавно вернулись в Москву и вот теперь приехали взглянуть, что тут стало с их дачей.
— А как ребята? — спросил я.
Ребята, которые были… Илюша погиб еще в сорок первом. Миша закончил военное училище и в начале сорок четвертого успел навестить родителей. А в ноябре того же года в Молотов пришло извещение…
Я не знал, что мне делать и как себя вести, и что говорить… И спросил:
— Вы хотите достроить дачу?
Давид Александрович на удивление спокойно ответил:
— Думаю, что да, надо же что-то делать, как то доживать!..
«Зачем?» — подумал я и испугался, как будто осиротевшие родители могли прочесть мои мысли. Впрочем, кто знает, может, для них это и вправду имело какой-то смысл! Ибо теперь у них наверняка прибавилось родни, потерявшей в войну крышу над головой. И, словно угадав то, о чем я думал, Фридман сказал:
— Ты помнишь старого Менахема? Он уже десять лет живет в Москве и все еще не имеет своего угла…
Пока мы разговаривали, Розалия Семеновна не произнесла ни одного слова. Передо мной сидела старуха с отрешенно-безумными глазами. Но кто же та, другая? — мучительно думал я, как вдруг меня осенило: да ведь это Ольга, Илюшкина девушка, та самая расфуфыренная красотка! Что-то трогательное появилось в ее лице, видно, и ее война сильно обожгла, и вот теперь она нашла приют у этих несчастных… Как неожиданно круто все меняется…
Только солнце оставалось по-прежнему ослепительно-вечным, и все также безмятежно-прекрасны были сосны и озеро. Стояло лето, вокруг было море цветов…
от он и пришел, этот страшный день. Гершон Лурье заглянул в спальню и сел у окна, выходившего в сад. Стояло холодное снежное утро. Здесь, в саду, широко гулял месяц кислев, накрывший землю толстым слоем снега. А снежинки все кружились и падали, плотно залепив пространство между небом и землей.
Через какую-нибудь пару часов семье Лурье нужно будет идти к зданию полиции, где должны собраться все евреи, жители городка. Каждого, нарушившего приказ, ждала смерть — так объявил вчера местный полицай, зачитавший его. Он ронял слова с выражением удивления, словно сам впервые слышит об этом, и лично к нему это не имеет отношения, а отвечают за все немцы и бургомистр.
Лурье понял, что это ловушка, что ни в какое гетто их не повезут, а потащат на убой, — он понял, что это конец. Ибо разве не так произошло в Прилуках, Ромнах, Полтаве, Конотопе?.. Беженцы рассказывали: все было сработано так гладко, что, когда евреев повезли, они до последнего мгновения не понимали, что идут на смерть… Накануне Лурье и его жена Бася собрали вещи, что-то укладывали, перекладывали. «Может быть, все обойдется!.. — думал про себя каждый. — Может быть!..» Ибо разве не до самого конца своего земного пути человек сохраняет надежду?..
Но вот вещи собраны, кончилась бессонная ночь, и настало это зловещее утро.
— Я еще посижу немного? — просительно улыбнулся Лурье заглянувшей в спальню Басе.
— Посиди! — кивнула жена. Она и в эти последние минуты все еще продолжала хозяйничать и заниматься домашними делами. В кухне гудела раскаленная печь, и в трех котелках варился обед.