И вдруг наступило затишье. Какое-то время про меня словно позабыли. Потому что прошла ночь, одна, другая, и следующая, а меня все не зовут! Но зато я получил возможность отоспаться. Через несколько дней, однако, меня снова увели. Готовый ко всему, я сел на свое обычное место. Дверь отворилась, и в комнату вошел… Вайсфиш! Сережа, мой бывший ученик и гость! Но, похоже, он не был заключенным. Он вошел в комнату как свободный человек, как входил в нее сам следователь! И я должен был немедленно подняться, что и сделал. Он же, бросив на меня быстрый взгляд, спокойно сел рядом со следователем.
— Ты знаешь его? — спросил меня следователь. Напрягшись внутренне, я что-то промямлил, — мне надо было понять роль Вайсфиша.
— Он будет твоим переводчиком! — сказал следователь. Я удивился: подумать только, на всем пространстве могучей организации не нашлось никого, кроме этого подонка, которого я, зря не послушавшись своего внутреннего голоса, в свое время не прогнал взашей.
— Очень, очень приятно, — произнес я на иврите, — приятно поговорить с человеком на языке, которому я же его и научил! Впрочем, — добавил я едко, — не уверен, что ты справишься со своими обязанностями, ты не был успевающим учеником!..
Вайсфишу пришлось проглотить эту пилюлю и в точности перевести следователю мои слова. Допрос начался.
— Сколько у тебя было учеников?
— Сергей Владимирович хорошо знает, что он был моим единственным учеником.
Потом следователь спросил, слушал ли я «голоса», какие, с кем и когда…
— Да, — отвечал я, — слушал часто по просьбе Сергея Владимировича и в его присутствии.
Вайсфиш при переводе последние слова опустил.
— Переведите полностью, Сережа! — потребовал я. Отведя глаза, он быстро проговорил:
— Последняя фраза непонятна…
— Тогда не играйте в переводчика! Мне кажется, я ясно выразился: вы сами хотели слушать «голоса»!
Вайсфиш перевел мои слова следователю, но добавил:
— Врет он все!
— Видишь, друга оговаривает! — укоряюще заметил следователь. «Друга», — это уже было чересчур! Это уже было похуже мата! Оно меня сильно обожгло, это слово, но я был вынужден сдержаться. И вдруг подумал: а что, если они потешаются надо мной, вот, мол, дурак, выучил нашего человека ивриту!..
Между тем следователь не сходил с этих «голосов». Я настаивал на том, что только слушал, а Вайсфиш обстоятельно комментировал их. Следователь сатанел, и допрос кончался побоями. Мой переводчик сидел, закинув ногу на ногу, и равнодушно глядел на происходящее.
Ай-я-яй! Надо ж было такому случиться! Человек целых два года два раза в неделю аккуратно являлся ко мне в дом, и, оказывается, после каждого своего посещения передавал в органы очередное донесение. Вот она, разбухшая папка его доносов, на столе!.. Да, пожалуй, допрос с этим «другом» сделался для меня горше всех карцеров и побоев!..
В тот день, когда меня уже перед самым рассветом вернули в камеру, я долго обдумывал свое положение. Со времени своего ареста я успел перевидать сотни заключенных, многие из которых, не выдержав, согнулись под тяжелой рукой своих следователей. А их семьи, раздавленные и оплеванные, с застывшим в глазах страхом!.. А крики из карцера!.. И еще этот негодяй — вон он! — сидит себе рядом со следователем, как ни в чем не бывало, и спокойно курит!.. И ведь я сам вырастил им помощничка! Выходит, что он, «работая» теперь со мной, еще и упражняется в языке! Потому что там, на свободе, я занимался с ним два раза в неделю, теперь же я еженощно работаю на них, улучшая его язык!.. Ярость душила меня, и тогда я твердо решил отомстить этому слизняку.
Но как? Запустить в него стулом? Смешно и наивно… Оружие? Где ж его возьмешь? Каждая мелочь, все что режет и колет, было у меня отобрано, даже пуговицы, и те, были срезаны. Нет, так не годится! Нужно немного поостыть и взять себя в руки. Да и вообще надо быть с ними начеку, как бы чего не заподозрили!.. И я долго и мучительно пытался вспомнить, где же это я читал, что какая-то женщина ногтями вырвала глаз у своего обидчика! А, Гамсун! Ну, конечно, он! Нет, не годится этот пример из литературы!.. И вдруг мне в голову пришла простая мысль: а что, если мне удастся ударить его ногой в пах и сделать навсегда инвалидом!
Итак, у меня родилась идея, и отныне я начал жить ею. На дворе все еще стояли холода — Вайсфиш приходил в теплом пальто, и оно, это пальто, мешало мне. «А вот в мае… — мечтательно думал я, — когда он снимет это толстое пальто… Ну, а пока, брат, тренируй ногу!»
И я, с отвращением смотревший на тюремное пойло, отныне решил не брезговать, есть все подряд, набираться сил, укреплять мускулы. И повнимательнее присмотреться к переводчику, чтобы правильно рассчитать удар. Словом, перспектива покалечить его подняла мое настроение, смягчив отчаяние, в котором я пребывал… А пока что «контора» наша работала, следователь спрашивал, я отвечал на иврите, а Вайсфиш переводил.
Однажды следователь спросил меня:
— Почему ты не печатал свои рассказы здесь?
— В нашей стране иврит запрещен!
— Ты на вопрос отвечай!
— Чего он хочет, этот гой? — сказал я Вайсфишу, намеренно решив внести нотку близости в наши с ним отношения. Но мой бывший ученик на это не купился. Более того, он в точности перевел мои слова следователю, подчеркнув, что я ухожу от ответа.
— Вы неверно поняли меня, — попытался я спасти положение. — Я не печатался здесь, потому что не знал адреса издательства.
— Ах, адреса не знал! — процедил следователь.
Наступило время, когда они обычно уходили на обед, что и сделали, оставив со мной солдата. Мы с ним посидели молча с полчаса, но молчание это не было мне в тягость. Солдаты нас не били — это было привилегией начальства. Вскоре они вернулись с полными желудками и выражением удовлетворения на лице. Движения их сделались замедленными. Я не спускал глаз с Вайсфиша, и когда он на миг задержался у дверей, чтобы закурить, еле сдержал себя, чтобы не броситься на него. Я еще не был к этому готов, а он, как назло, словно подначивая меня, стоял так, что мне трудно было удержаться от искушения, тем более, что руки его были заняты…
— Сядь! — бросил мне следователь, когда я поднялся. Следователь ковырял в зубах спичкой, Вайсфиш докуривал свой «Казбек». Внутри у меня все клокотало, но внешне я оставался спокоен. В ту и в последующие ночи следователь интересовался только моими рассказами. Но это была наша, так называемая ночная жизнь. В дневное же время я упражнял ногу, ухитряясь делать это так, чтобы не заметил надзиратель. Благо, мне теперь было чем заполнить тянувшееся, как резина, тюремное время. Предо мной стояла определенная задача, теперь все мои помыслы занимал Вайсфиш да моя правая нога. Вот поднялся «глазок» — это надзиратель интересуется, не заснул ли я, чего доброго! Но я тут как тут, мои глаза послушно устремлены в его сторону. «Глазок» упал, тюремщик ушел, а я продолжил упражнения. Так, день за днем, неделя за неделей, я тренировал ногу и наконец пришел день, когда я решил, что можно действовать. Нога, подчинившись моей воле, научилась проделывать самое невероятное. Я смог зарядить ее своей яростью, и она мгновенно, по первому же моему знаку, выбрасывалась вперед…
Той ночью все произошло быстрее, чем я мог представить. Когда этот подонок вошел, я встал. Я понял, что вся моя жизнь сконцентрировалась в моей правой ноге.
— Здравствуй, Сережа! — и в тот же миг я молниеносно ударил его в пах. Он тотчас же согнулся, и я успел заметить, как он неестественно побледнел, открыв рот. Следователь, опешив, вскочил с места. Вбежал солдат и поволок меня в карцер. И только по тому, как долго болели после пальцы у меня на ногах, я понял, с какой силой ударил его!
Через пять дней меня выволокли из карцера и повели на допрос. Следователь, как всегда, сидел, погрузившись с головой в кипу бумаг.
— Ну? Будешь говорить по-русски или снова позвать твоего Вайсфиша?
— Вайсфиша!
— Сволочь! Ты за это поплатишься! Вайсфиш в больнице!
Меня удивило, что следователь произнес это без особой злобы, не меняясь в лице и не брызгая слюной. И даже не делая страшных глаз.
— А! — обрадовался я. — В больнице? Давайте протокол! Теперь можно и по-русски поговорить!..
Прошли годы, с тех пор утекло много воды, пришли новые люди, исчезли старые, и у каждого оказался свой собственный путь, уготованный ему одному.
Ушли в прошлое долгие годы лагерей, где вьюжные ночи сменялись яркими сполохами на северном небе. Многое было в моей жизни — набитые людьми бараки, каторжная работа, отчаяние и надежды, но в то же время было и много душевного тепла от друзей по несчастью… Слава Богу, мы дождались своего часа, настали новые времена…
Однажды, прогуливаясь как-то вечерком по улице, я увидел его. Но нет, не тот уже гусь был Сергей Владимирович, изменили переводчика новые времена! Я даже с трудом узнал его! Согбенный и потухший, он шел неспеша, опираясь на палку.
— Шалом, Сергей! — крикнул я. Его мышиные глаза на миг остановились на мне, и вдруг он резво повернулся и побежал, припадая на ногу и стуча палкой по асфальту. На меня напал приступ смеха, я прямо-таки зашелся, а он все бежал… Мимо проходила старушка, она остановилась, поглядела на меня и, перекрестившись, поспешила прочь.
Адар — шестой месяц года по еврейскому календарю. Приходится на февраль-март.