Она засмеялась бы легко и недоверчиво:
- Горе? Ты шутишь, друг мой. Мы были всегда счастливы…
Я вдруг вспомнил свою прабабушку, умершую, когда я был совсем маленьким. Воспоминание всплыло из самых глубин памяти.
Я стою около ее кровати. Кровать огромная, темного дерева, и столбики по бокам спинки украшают деревянные же шары. У одного сколот бок. И комната кажется мне темной, и сама старуха. Я стою около нее - наверное, меня привела мать - и смотрю на ее верхнюю губу. Я никак не могу понять, почему у прабабушки растут усики. Может быть, она вовсе не прабабушка, а прадедушка. Мысль эта, наверное, показалась мне смешной, потому что я улыбнулся. Шумно дышавшая старуха посмотрела на меня, подмигнула и просипела:
- Ну вот, хоть один умный человек в семье нашелся.
- Почему? - пропищал я.
- Потому что ты улыбнулся. Понял, что нечего жалеть старуху, которая отправляется в приятное путешествие. Последнее и самое отрадное…
- Что значит «отрадное»?
- Отрадное? Как тебе объяснить, малыш? Которое дает тебе отраду, покой.
- Покой? Разве это хорошо? Покой - для покойников.
- Это ты хорошо сказал.
Старуха взяла колокольчик и стала звонить. Что она хочет?… Я вдруг сообразил, что задремал и звонит вовсе не старуха, собиравшаяся в последнее приятное путешествие, а телефон.
Я выполз из кресла и поежился. Так уютно было в тихой дремоте и так остро пронзила меня морозным сквозняком непоправимость случившегося. О господи…
- Слушаю, - сказал я.
- Мистер Карсон? - спросил незнакомый голос.
- Да.
- Добрый вечер, меня зовут Вендел Люшес, и мне бы хотелось поговорить с вами.
- К сожалению, мистер Люшес, я неважно себя чувствую и вряд ли смогу увидеть вас. Тем более что мне ничего не нужно: ни пылесоса, ни энциклопедии, ни даже нового издания Библии.
- Ну, насчет Библии я бы не был так уверен. - Мне показалось, что мой собеседник усмехнулся. Что за чертовщина? И что он хочет этим сказать? Откуда какой-то коммивояжер может знать о моих метастазах?
- Что вы хотите этим сказать? - довольно резко спросил я.
- Смею вас заверить, мистер Карсон, что вопрос, который я хотел бы обсудить с вами, чрезвычайно серьезен…
- Я ж вам сказал, что плохо себя чувствую, - раздраженно пробормотал я и положил трубку.
Через несколько секунд снова раздался звонок.
- Простите, мистер Карсон, - послышался все тот же голос, - боюсь, я неясно выразил свою мысль. Речь идет как раз о вашем здоровье.
- Что? - крикнул я. - Кто вы такой? Что вам нужно?
- Ради бога, успокойтесь. Меньше всего я бы хотел вывести вас из себя. Я представитель фонда Калеба Людвига, хотя боюсь, название это мало что говорит вам.
- Это тот Людвиг, который свел на бумагу половину всех лесов Амазонки?
- Ну, не будем преувеличивать, хотя мистер Людвиг, помимо всего прочего, действительно занимался производством целлюлозы.
- И что же я могу сделать вашему уважаемому фонду?
- Вы - ничего. Это мы можем оказать вам небольшую услугу.
- Мне снова почудилось, что мой собеседник усмехнулся на другом конце провода.
- А почему вы думаете, что меня могут интересовать предложения фонда Калеба Людвига?
- Потому что вы больны и речь идет о вашем здоровье.
- Боюсь, никто не сможет мне помочь. К тому же, откуда вы можете знать то, что я сам узнал несколько часов назад?
- Поразительно, однако, устроены люди. Вы, надеюсь, слышали выражение: «Утопающий хватается за соломинку»?
- Ну?
- Вам приготовили не соломинку, а спасательный круг, а вы, вместо того чтобы уцепиться за него, разговариваете со мной так, будто я действительно намерен продать вам пылесос. Я сую вам этот круг, а вы любым способом отталкиваете его от себя.
- Что значит «спасательный круг»? - почти крикнул я. - Это жестокие шутки.
- Я не шучу с вами, мистер Карсон, - очень тихо и очень проникновенно сказал мой собеседник. - Я никогда не позволил бы себе шутить с человеком, обреченным на мучительную и скорую смерть.
Я долго молчал. Голова моя шла кругом. Я ничего не понимал. Я боялся надежды. Помахать передо мной пустой, несуществующей надеждой было бы чересчур жестоко. Но в голосе таинственного представителя фонда Людвига звучало столько сострадания, что я позволил себе на мгновение безумную надежду. Он прав, в конце концов. В моем положении хватаются не только что за соломинку, даже за невозможную надежду.
- Когда вы сможете приехать? - спросил я.
- С вашего разрешения, мистер Карсон, я буду у вас через двадцать пять минут.
Представитель фонда Калеба Людвига оказался на редкость пунктуальным человеком: он приехал ко мне ровно через двадцать пять минут. Лет тридцати, он чем-то неуловимо напоминал манекена в витрине дорогого магазина. Может быть, тем, что казался удивительно чистеньким, только что тщательно вымытым, новеньким, что ли. И улыбка у него была аккуратненькая, и зубы сверкали дантистским нечеловеческим совершенством. И даже на костюме не было ни единой складочки или морщинки. Но при этом он производил впечатление человека, привыкшего, чтобы его слушали.
Посетитель несколько секунд довольно бесцеремонно рассматривал меня, потом кивнул, не столько, похоже, мне, сколько самому себе.