Но недавно нашему Колумбу пришлось пережить несколько неприятных минут.
Задержался подвоз продуктов для людей и собак. Несмотря на перебой, через день капитан с удивлением обнаружил, что все бойцы накормлены, сыты и собаки.
— Откуда продукты? — спросил капитан у старшего лейтенанта.
— Продукты? — невинно переспросил Христсфорчик. — От благодарного населения, товарищ капитан!
— От какого населения?
— От местного.
И прежде в подразделении иногда появлялось свежее мясо, яйца, когда в соседних частях в это же время их не было и в помине. Однако на сей раз Христофорчик побил все рекорды. Капитан сделал ему строжайшее предупреждение чтобы впредь не было подобного.
— А о собаках надо заботиться? Я спрашиваю, надо? — кипятился, отойдя от капитана, Христофорчик. — У человека есть энзэ, а у собаки что? Что же, прикажете ей голодной сидеть, да? А кто будет мину искать? Я? Да? Да я был бы последним человеком, если бы допустил это!
Не в оправдание Христофорчика, а справедливости ради надо заметить, что для благодарности у населения были веские причины: на минах подрываются не только военные. Это оружие не знает пощады.
У нас ЧП. Убило Затейку-московскую. Она нашла около семисот мин, но тут, видно, что-то ее отвлекло, и произошло несчастье.
Интересно подвести некоторые итоги.
Динка-черная нашла шестьсот тридцать пять мин и различных «сюрпризов». Динка-серая — четыреста пятьдесят. Альф — семьсот семьдесят. Дозор — без малого девятьсот. Чингиз — почти тысячу. «Доктор минных наук» Желтый — тысячу триста семьдесят четыре. Всего на счету нашего подразделения десятки тысяч найденных и обезвреженных мин, фугасов и прочей прелести.
После итого как не скажешь про наших помощников: герои!
Но собака работает успешно тогда, когда ею хорошо руководит человек. Не случайно все наши вожатые и инструкторы отмечены правительственными наградами. Вся рота минеров — орденоносцы. Среди них есть немало «тысячников», то есть имеющих на своем лицевом счету по тысяче мин и более.
Затейка — не первая наша потеря. Мы потеряли Динку-штопаную. Тоже подорвалась на мине. Очень глупо погибла Динка-тощая. Нелегкая занесла на минное поле дикую козулю. Динка-тощая не выдержала вида дичи, бросилась за нею, оставив конец оборванного поводка в руках вожатого. Не смогла совладать с ловчим инстинктом, который мы все время стараемся подавить дрессировкой, и была жестоко наказана за это.
Словно что-то оборвется в сердце, когда слышишь взрыв на минном поле. Взрыв — значит кто-то погиб. Кто; человек или животное? А может быть, оба сразу.
Хоть с применением собаки специальность минера стала менее опасной, но мина есть мина, доля риска всегда будет. Вот почему так суров капитан со всякими нарушителями порядка, установленного для минного поля, даже если отступление от этого порядка самое ничтожное.
Кого как, а меня не покидает чувство опасности, постоянно сопутствующее работе минера. Нервы непрерывно напряжены, иной раз везде начинают чудиться мины.
Выдался как-то кратковременный перерыв, можно заняться личными делами: почистить, починить обмундирование, постирать. На войне это — удовольствие. Здесь, как никогда, познаешь сладость мирных дел, которые раньше казались столь непривлекательными. Какие у нас у всех сейчас простые заветные мечты: посидеть вечером с книжкой на диване, сходить в театр, поужинать в семейном кругу… Но все это возможно только после войны…
Занимаюсь стиркой и вдруг слышу: тикают часы. А перед тем была статья во фронтовой газете, где описывалось, как фашисты замаскировали на мельнице мину с часовым механизмом.
Осмотрела весь дом. Часов нигде нет. Уж не галлюцинация ли? Прислушаюсь, затаю дыхание — нет, тикают.
Вышла на улицу. Сходила к бойцам, побывала у собак. Успокоилась вроде. Вернулась в дом — тикают!
Чувствую, что больше ни о чем другом думать не могу.
Принялась обшаривать дом. Наконец догадалась заглянуть под кровать — а там мина с часами. Мина разоружена. Накануне ее закладывали для тренировки, а потом принесли и сунули под широкую деревенскую кровать.
Вздохнула с облегчением. Чуть с ума не свело это тиканье! Бомбежку переношу нормально, артиллерийский обстрел, а вот тут — сдали нервы. И это объяснимо. Мы-то хорошо знаем, что сколько мин — столько и неожиданностей.
Это в начале войны мины были в основном нажимного действия: ступишь на нее — взорвется, не ступишь — будет лежать хоть до скончания века. Потом появились мины со всякими дополнительными хитроумными устройствами: с взрывателем на боку, с несколькими взрывателями, с проволочками, протянутыми в сторону от мины так, что можно пройти в нескольких метрах от нее, а она все равно взорвется. Прыгающие мины. Крылатые. Плавучие, которые течением прибивает к берегу. Иногда мины бывают незаметно соединены между собой: заденешь одну — взорвется и другая.
Могут быть целые комбинации мин. «Пасьянс», — говорят минеры. Все чаще попадаются глубинные мины замедленного действия, с часовым механизмом. Они могут взорваться через час, через сутки, через неделю. Мины с химическим механизмом еще страшнее. В такой мине идет химическая реакция, а когда переест волосок, который приведет в действие взрыватель, — никто не знает.
Поэтому нашим минерам, невзирая на постоянную боевую практику, приходится еще тренироваться, учиться, чтобы уметь разгадать любую вражескую уловку, быть всегда во всеоружии.
Можно восхищаться мужеством и самоотверженностью наших людей, которые достигли в минном деле виртуозного мастерства. Есть у нас боец Лепендин. Он разоружит любую мину, разгадает любой секрет, зачастую по одной детали безошибочно определит все ее устройство.
Руки у минеров удивительно чуткие. А посмотреть на них — заскорузлые, черные, как у землероба. Впрочем, все наши люди, от рядового до командира, и есть землеробы: постоянно роются в земле, ощупывают, оглаживают ее.
Нашпиговали матушку-кормилицу всякой нечистью — теперь очищай!
И собакам тоже приходится постоянно совершенствовать свое искусство. Для тренировки чутья закладывают разоруженную мину на дороге. Неделю по ней ездят, льют на нее дожди. Этого нам и надо. Ждем, чтобы пропал всякий запах. Только после этого пускаем собаку. Найди!
Мины без взрывателя прячем также под лежневку, в болото. Опять — найди!
Собаки научились работать и на тиканье часового механизма. Как услышат знакомый звук — сразу садятся!
Наступление! Минула небольшая передышка — и опять: вперед, на запад!
Погода — жара, сушь. Пыль клубится до небес. Масса техники, которая выплеснулась из всех окрестных перелесков, где укрывалась до поры до времени, теперь неудержимой лавиной катится на врага.
Идет сила, сметающая перед собой все преграды, ломающая отчаянное сопротивление врага, сила, выкованная героическим трудом советских людей в тылу, на заводах Урала и Сибири.
Идут и едут люди, шагают коренастые армейские лошадки, загорелые ездовые весело потряхивают вожжами, воздух сотрясается от непрерывного рокота моторов, и где-то среди этого нескончаемого невообразимого потока — наше подразделение, собаки.
Ночью — яркие сполохи по горизонту: бьет артиллерия. Она бьет и близко, и далеко. Иногда среди ночи подъедет батарея, займет огневую позицию и начнет обстрел противника. Проснешься и уже больше не спишь. А собаки — ничего, даже не лают. Привыкли.
Они уже настолько втянулись в такую жизнь, что, кажется, перестали замечать и грохот орудийной пальбы, и тысячи других резких раздражителей. Никакие отвлечения для них не существуют. Они преображаются только, когда раздается команда: «Мины! Ищи!»
Ездим на шести грузовиках. Стоит крикнуть: «По машинам!» — собаки начинают бешено лаять. Альф сломя голову бросается в кабину. Любит ездить в кабине, а не в кузове. Ему тесно, неудобно, нельзя лечь, но он терпит. Только время от времени лизнет капитана, словно спрашивая: «Скоро приедем? Когда кончится это мучение?»
Работы больше, чем когда-либо. За разминированием каждый проходит минимум двадцать пять километров в день.
Альф исхудал. Он никогда не был особенно толстым, а теперь просто приходится удивляться, как еще его ноги носят. Солдаты прозвали его по-украински «шкедлой». Сильно отощали и остальные собаки.
Маршрут следования нашей колонны отмечен на местности колышками с дощечками с дорогой для всех нас надписью: «Мин нет!» За постановкой их усердно наблюдает Христофорчик. Одно время старший лейтенант не был так внимателен к этой заключительной детали нашей работы. Считали: разминировано — и ладно. Но после того, как ему однажды пришлось вернуться из-за этого километров на семьдесят назад, он научился их ставить.