— Катарина… — говорю я.
Все оборачиваются ко мне. На меня, видимо, тяжело смотреть.
— Разве ты не сказала ему, что уходишь? — сурово опрашивает Краус.
— Я же не знала, — тихо отвечает Катарина.
— Она не знала, — подтверждает блондин.
Никто теперь не смотрит на меня.
— Катарина… — говорю я. — Разве ты забыла?
— Мы опаздываем, — мягко говорит блондин.
Я смотрю на его отвратительные усики.
— Вы не опоздаете, — говорю я. — Вы всюду успеете. Вы чертовски аккуратны.
— Ну-ну, малыш… — улыбаясь, говорит блондин, но глаза у него холодные.
Я делаю шаг вперед.
— Алеша!.. — громко говорит Катарина.
Я смотрю на нее. В глазах Катарины отчаяние.
И тогда я ухожу.
Я сбегаю по лестнице, выскакиваю из парадного и, остановившись у ворот, затравленно оглядываюсь по сторонам. Сумрачный вечер в переулке. Черная «эмка» стоит у ворот. Булыжники мостовой текут вниз по переулку и сворачивают за угол. Я стискиваю кулаки. Из ворот выходит Краус с Катариной и блондин. Красавец мужчина подходит к черной «эмке», отворяет дверцу, и Катарина, не глядя на меня, садится в машину. Ко мне подходит Краус.
— Того, о чем ты думаешь, — не бойся, — говорит он. — Я тебя в обиду не дам. Ты мне веришь?
Я смотрю в землю.
— Красавец мужчина, — говорю я. — Кто этот тип?
— Случайный знакомый. Проездом на один день. Надо его сводить в театр. Будь молодцом, Алеша.
Краус пожимает мне локоть и идет к машине. А я направляюсь домой и слышу, как у меня за спиной, фырча, отъезжает в противоположную сторону машина, увозящая Катарину.
«Случайный знакомый», — сказал тогда Краус. Несмотря на эсэсовскую форму, я узнал его сразу, когда он вошел в мою хату с краю. А есть ли вообще такая хата?..
Раннее утро. Деревья стоят в росе. Школа еще пустая. Дверь в радиоузел, где я вожусь с радиолой, отворилась, и вошла Катарина.
— Здравствуй, — сказала она. — Не сердись на меня. Я не хотела, но я не могла иначе.
Она пришла ко мне в это раннее утро, свежая и веселая. Попросила завести «Я люблю тебя, Вена». Закружилась по комнате. Мне больно смотреть на нее, так она хороша, и я отвожу глаза. Она останавливается.
— Я бы этот вальс до смерти танцевала, — говорит она. — Самый мой любимый вальс… А твой?
— Конечно, — отвечаю я.
— Обещай мне… если ты когда-нибудь будешь в Вене, прийти к памятнику Штраусу.
— Разве мы не вместе придем? — спрашиваю я. — Когда произойдет мировая революция…
— Конечно, — быстро отвечает Катарина. — Знаешь что? Хочешь меня поцеловать?
Я не сразу понимаю услышанное и смотрю на нее почти испуганно.
— Ну?.. — говорит она.
Я поднимаюсь и медленно иду к ней непослушными ногами. Катарина закрывает глаза. Я обнимаю ее, и она откидывает голову. И тогда мы целуемся долго-долго, пока не задыхаемся…
…Раздается удар колокола, и мы отрываемся друг от друга. Слезы катятся у нее из глаз. Мы стоим на платформе вокзала, и вагоны окутаны легким туманом. Перрон блестит, как зеркало. Катарина уезжает. Куда мне не сказали. Я мог бы даже не знать, что она уезжает. Но Катарина настояла.
— Прощай, — говорит Катарина. — Последний звонок… Помни меня…
— Всегда… — говорю я.
Она поворачивается и бежит к поезду, где ее ждет Краус в мокром плаще и в берете. Она входит в вагон. Поезд тихо трогается. Стоящий поодаль военный подходит ко мне. Обняв меня за плечи, военный ведет меня к вокзалу по опустевшему перрону.
Это случилось весной, когда в школе был первомайский вечер. В тот вечер меня приняли в комсомол. В зале горит свет. Школьники стоят между рядов. «Это есть наш последний и решительный бой, — поют школьники. — С Интернационалом воспрянет род людской…» Гимн заканчивается. Стулья расставляют по стенкам.
— Вальс! Вальс! — кричат веселые голоса.
Я мчусь в радиорубку.
В зал входит строгий человек. Это директор школы. К нему подходит моя учительница Анастасия Григорьевна.
Директор смотрит на нее.
— Катарина погибла, — говорит он.
Они все хорошо знали Катарину. Директор был знаком с Краусом.