Она ничего больше не сказала, забыв уже о причине их спора, и, слегка прижавшись к нему, выдохнула:
— Расскажи мне, что мы будем делать, когда поженимся?
— Ну так вот…
— Нет! Сначала расскажи мне о нашей свадьбе.
— Это произойдет в Сент-Жане… Но для этого нужно, чтобы ты исповедалась.
— Ну и как ты думал? Я же и без того причащаюсь три раза в год!
Бруно подумал, что если Пимпренетта была искренней, а это явно было так, она не относила к грехам содеянное ею, и ее духовнику, должно быть, пришлось выслушать много интересного. Не догадываясь о мыслях своего возлюбленного, Пимпренетта щебетала:
— Папа мне подарит чудное свадебное платье, которое он привез из Италии, а мама обещала свое жемчужное колье, ты его помнишь…
— …То, что было украдено пятнадцать лет назад в Каннах и потом Доминик Фонтен, по прозвищу Богач, продал твоему папочке?
— Ага, оно! Ну просто замечательная у тебя память!
— Я опасаюсь, как бы полиция о нем тоже не вспомнила…
— Полиция? Какое дело до этого полиции? Папа ведь заплатил за это колье, так? Что у тебя за дурацкие идеи, Бруно?
Он в ответ на это только улыбнулся и сказал наставительным тоном:
— И все-таки… Я боюсь, что на нашей свадьбе будет изрядное количество полицейских…
Она порывисто отодвинулась:
— Полицейские на нашей свадьбе? Это кто же их туда пригласит?
— Их никто никогда и не будет приглашать, дорогая, они сами приходят… Ты же понимаешь, что если все друзья наших родителей будут присутствовать на нашем бракосочетании, это будет самое великолепное сборище «багаленти» за последние тридцать лет! Не думай, что полиция упустит возможность проверить, не утратили ли их «протеже» свою былую спортивную форму, и освежить в памяти их лица. Мой тебе совет: носи свое колье дома за закрытыми дверями, иначе ты рискуешь провести свой медовый месяц в Бометте…
— Это было бы несправедливо.
— А та, у которой стянули колье в Каннах, ты думаешь, она находит это справедливым?
Заметно растеряв свою уверенность, Пимпренетта задумалась:
— Но ведь прошло уже так много времени…
— А если у тебя украдут твое колье, тебе что, будет наплевать на это через пятнадцать лет?
— О, нет.
Недовольно надувшись, она добавила:
— Ты меня совсем запутал своими историями! Чего же ты хочешь в конце концов?
— Ты считаешь, что будет лучше, если я совсем ничего не буду делать?
— Можешь ты работать?
— А чем же я занимаюсь, по-твоему?
Он взял ее руки в свои.
— Послушай меня, Пимпренетта. Я люблю тебя больше всего на свете и не хочу тебя потерять… А ведь это произойдет когда-нибудь, если ты будешь продолжать этим заниматься. Сколько лет твой отец провел в тюрьме?
— Я не знаю…
— А твоя мать?
— О, мама! Не очень много… Наверное, меньше, чем твоя.
— Да, я свою мать почти не знаю. По воскресеньям бабушка водила нас посмотреть на нее через решетку… и ты хочешь, чтобы наши дети жили, как мы?
— Н…е-т.
— Чтобы они стали ворами, как все наши родственники?
Потрясенная, она поднялась.
— Повтори, что ты сказал, — произнесла она, пылая румянцем.
— Что наши родители и вся наша родня — сплошные воры.
— А!.. Теперь я поняла… Это… это ужасно! Ты просто чудовище, Бруно! Как ты смеешь оскорблять тех, кто произвел нас на свет? И ты еще утверждаешь, что почитаешь Богоматерь, которую ее божественный сын целовал у подножия своего креста?
Он с раздражением всплеснул руками:
— Ну при чем тут это?
— Как говорится: «Почитай отца и мать своих».
— Когда они достойны почитания.