Пимпренетта сразу же горячо возразила, задетая за живое:
— Я не хочу, чтобы о моих родителях говорили плохо!
Инспектор вздохнул:
— Ты слышишь, Бруно? Скажи, Памела, ты любишь или не любишь своего жениха?
— Конечно, люблю! Что за глупый вопрос? Ой, извините!
— Ну а если ты его любишь, то почему же делаешь все для того, чтобы расстаться с ним?
Она изумленно уставилась на инспектора.
— Я?
— Неужели ты воображаешь своей ослиной башкой, что законы не применимы к мадемуазель Памеле Адоль и что я позволю тебе и дальше красть у людей?
— А я не краду, я просто беру что плохо лежит.
— Отлично! Можешь рассчитывать на судью Рукероль, он тоже просто отберет у тебя несколько лет твоей молодости, дурочка ты! То, что твой отец закончит свои дни в тюрьме, это его дело! Но ты не имеешь права вести себя, как он, поскольку тебе выпала огромная удача: тебя любит Бруно! Вообще-то мне лучше, пожалуй, уйти, а не то я не сдержусь и задам трепку, какую заслуживает эта соплячка!
После таких крепких выражений инспектор покинул парочку, слегка смущенную его внезапной выходкой. Первой пришла в себя Пимпренетта:
— Бруно… почему ты позволяешь ему со мной так говорить?
— Потому что он прав.
— О!
— Послушай, Пимпренетта. Я хочу гордиться своей женой, хочу, чтобы она могла появляться везде с высоко поднятой головой.
С обезоруживающим простодушием девушка произнесла:
— Никто не может сказать обо мне ничего дурного. А если скажет, то это будет ложь, клянусь Божьей Матерью!
Обескураженный Бруно Маспи не стал настаивать. Он обнял за талию свою возлюбленную.
— Давай отложим этот разговор до той поры, когда мой отец скажет «да» и твой отец даст согласие.
— О! Мой папа всегда делает то, что я хочу, но твой отец, ты считаешь, что он согласится видеть меня своей снохой?
— А почему бы отцу не согласиться?
— Но потому что твой отец — это не кто-нибудь. Это сам Элуа Маспи.
Действительно, Элуа Маспи был значительной фигурой в марсельском уголовном мире. Все, кто жил вне закона, признавали в нем своего вожака. Кроме, конечно, убийц, торговцев наркотиками, сутенеров, словом, всех тех, кого Элуа считал людьми без чести и без совести и не хотел с ними иметь дела. Не раз, бывало, эти душегубы и торговцы живым товаром и наркотиками пытались силой сломить Маспи, его непререкаемый авторитет, но наталкивались на преданную ему пехоту воровского мира Марселя, на те его нижние слои, которым всякий раз удавалось сурово образумить противников Элуа. Полиция же безучастно наблюдала за этим, ожидая конца столкновений, чтобы отправить побежденных в больницу, а победителей — в тюрьму. Вот уже несколько лет оба клана старательно игнорировали друг друга и сохраняли нечто вроде мирного сосуществования. Окрепшее за эти годы господствующее положение Элуа Маспи никто больше не решался оспаривать.
Он родился сорок пять лет назад в одном из кварталов марсельского Старого Порта, который уничтожили нацисты. Это был высокий, худощавый человек, преисполненный самомнения. Его родители, деды и прадеды были прекрасно знакомы с тюрьмами всех режимов и всегда рассматривали имперские и республиканские застенки как своеобразное место отдыха, которое хотя и было невеселым, но в него нельзя было не попасть. И они готовили себя к пребыванию в нем с детства, что несколько обуздывало их строптивый нрав.
Сменялись поколения семейства Маспи, которых сажали в тюрьму. Соответственно сменялись и поколения тюремщиков, которые их стерегли. Эта преемственность поколений стала прочной традицией и создавала если не уважение, то нечто вроде дружеских уз. Адель Маспи, мать Элуа, познакомилась в тюрьме с Селестиной, которая стала потом ее невесткой. Обе женщины спали рядом в одной камере. И после долгих ночей, проведенных в подробных, откровенных беседах, Адель решила, что эта молодая воровка, у которой не хватало еще сноровки, будет, если ее обучить, прекрасной женой для ее Элуа, чья репутация уже начинала утверждаться, и все предчувствовали, что он станет Великим Маспи. Элуа полностью доверял опыту своей матери и никоим образом не возражал против женитьбы на хорошенькой Селестине, которая полностью оправдала все ожидания Адель. Супруги жили мирной семейной жизнью, исключая, конечно, периоды их внезапных расставаний, когда их поочередно разлучали на месяцы, а то и на годы. Но мать и жена Элуа никогда не исчезали одновременно. То одна, то другая оставались дома, и дело не доходило до отправки детей в приют. Регулярные разлуки не давали Элуа пресытиться Селестиной, а Селестине устать от мужа. Всякий раз, обретая друг друга, они как бы заново переживали медовый месяц. Появившиеся один за другим Бруно, Эстель, Фелиси и Илэр стали живым воплощением их радостных чувств.
Их старший сын Бруно с самых ранних лет вызывал беспокойство родителей своей тягой к учению и заботой о чистоте тела и одежды. Элуа и Селестина тешили себя мечтой, что, повзрослев, их мальчик станет благодаря своей образованности одним из тех великих мошенников, чьи подвиги будут воспеваться в марсельских преданиях и хрониках. Но вопреки этим надеждам, которые они лелеяли (или только делали вид, что лелеяли), их не покидала глухая тревога. Они опасались, что, несмотря на все примеры, которые имеет перед глазами Бруно, он может плохо кончить, что означало: он может встать на сторону правопорядка и закона. К счастью, остальные дети Маспи полностью устраивали своих родителей. Уже в пятнадцать лет Эстель проявила себя как первоклассная карманница. А Фелиси, с ее наивным детским личиком, удавалось с двенадцатилетнего возраста вытягивать деньги у совершенно ни в чем не повинных богатых господ, которых она обвиняла в том, что они намеревались вести себя отвратительно по отношению к ней. И они платили, дабы избежать скандала, неизбежного в таких случаях, несмотря даже на самые искренние заверения в невиновности. Что же касается Илэра, то едва он достиг восьмилетнего возраста, как можно было прекратить заботиться о его пропитании и его карманных деньгах. Он добывал их себе способами, секрет которых был известен лишь ему одному.
Уже почти пять лет Элуа с супругой вели степенный образ жизни. Они утверждали, что для их возраста пребывание в тюрьме уже слишком тягостно, особенно зимой. А лето они предпочитали проводить в их деревенском домике в Сормиу. Поэтому они довольствовались тем, что давали работу другим, получая проценты в оплату за оказанные услуги. Все дебютанты и дебютантки приходили за советами к мужу и жене Маспи, которые использовали весь свой опыт, чтобы улучшить, отшлифовать предложенные планы, постоянно обращая внимание своих учеников на опасность применения какого бы то ни было оружия. Элуа с женой установил твердые тарифы для своих консультаций и получал определенные проценты с удавшихся дел. Им платили также и скупщики краденого, чьи адреса они давали. Нередко они выступали в роли посредников в крупных контрабандных аферах, и при всем том вели тихий, спокойный образ жизни в своей небольшой квартирке на улице Лонг де Капюсин. Элуа не допускал, чтобы его дети пренебрегали хорошими манерами или обращались бы без должного почтения с дедушкой и бабушкой. У них непременно спрашивали совета, который выслушивали, но не для того, чтобы ему следовать. Однако Элуа, дороживший своими родителями и их внушительным списком судимостей, старался сделать все возможное, чтобы они не почувствовали, что уже вышли в тираж.
Пимпренетта была права: Элуа Маспи — это личность.
В этот сентябрьский вечер в доме Маспи была большая суматоха, что особенно было заметно в гостиной, служившей одновременно и столовой. Все были одеты по-праздничному. В креслах, стоящих с двух сторон аквариума, сидели дедушка Сезар, свежевыбритый, с высоким целлулоидным пристяжным воротником, и бабушка Адель в черном платье, на котором сиял золотой крест, украденный в свое время в одном соборе у немецких паломников. Они оба как бы символизировали достойную старость людей, во всех отношениях удовлетворенных своим потомством. Эстель, свежая и улыбающаяся, в свои восемнадцать лет совершенно справедливо слыла самой хорошенькой девушкой в своей среде и имела массу поклонников. Но ее мать никак не могла допустить, чтобы ее зятем стал бы какой-нибудь ничтожный, мелкий мошенник. Дело в том, что в уголовном мире существует своеобразная иерархия знатности, измеряемая количеством лет, проведенных в тюрьмах, да еще имеет значение и каких именно. Пятнадцатилетняя Фелиси в белом тюлевом платье со своим ангельским видом (хотя ангелам довольно часто приходилось стыдливо отворачиваться) присматривала за тем, чтобы ее младший брат Илэр, слишком высокомерный для своих двенадцати лет, вел себя как хорошо воспитанный ребенок, а не как самоуверенный уличный хулиган.
Приглашения были разосланы на семнадцать часов, ожидали прихода еще нескольких близких друзей, из числа тех, в «знатности» которых не было никаких сомнений. Все шло как надо. Элуа окинул помещение царственным взором и соблаговолил высказать свое удовлетворение. Услышав похвалу, Селестина, которую бывало не могли смутить ни свора полицейских, ни многочисленные допросы, покраснела, как красная девица. Растроганный Маспи покровительственно и в то же время нежно обнял жену за плечи и обвел вокруг широким жестом:
— Ну как, Тина? Не считаешь ли, что кое-чего мы добились?
Мадам Маспи, которую зовут молодой, чтобы отличать от старшей Маспи, удовлетворенно хихикнула. Элуа повернулся к родителям:
— А вы как все это находите?
Адель не ответила, предоставив, будучи почтительной супругой, возможность мужу высказать свое мнение:
— Все прекрасно, сынок. Ты хороший мальчик, и мы тобой довольны. Это будет великолепный праздник.
— Он станет особенно замечательным, когда мы объявим о помолвке молодых.
Селестина робко (а она всегда казалась робкой дома, как будто еще не привыкла к чести принадлежать к клану Маспи) осведомилась:
— Ты действительно уверен, Элуа, что наш Бруно хочет взять в жены Пимпренетту?
— Ах ты моя несчастная женушка, ведь уже скоро будет семь или восемь лет, как Бруно крутится около нее. А поскольку он хорошо знает, что я с моралью шутить не люблю, он вынужден это делать с самыми серьезными намерениями. Впрочем, можешь расспросить Эстель…
Эстель подтвердила, что ее подружка Памела (то есть Пимпренетта) была сильно влюблена в Бруно и берегла себя для него, несмотря на все притязания Ипполита Доле, который все время вьется вокруг нее. Элуа заверил:
— Лучше ему вести себя потише, если не хочет неприятностей.
Фелиси, которая завидовала Пимпренетте, явно более хорошенькой, чем она, сухо заметила:
— А Пимпренетта очень боится, что ты ей откажешь, папа!