— Дважды уже.
— Кто?
— Сначала пристав, потом ротмистр.
— Разбираешься в чинах! А для меня все они фараоны-кровопийцы… О чем спрашивали?
Михаил несколько раз затянулся дымом, стряхнул длинным почерневшим ногтем пепел с цигарки.
— О чем спрашивали… Понятное дело — о преступных кружках.
— Ну а ты?
— Что я! Никаких кружков не знаю.
— Молодец!.. А про Фому интересовались?
— Интересовались… И про Барышню спрашивали. Но я говорил, что не знаю ни Фомы, ни Еремы, ни барышни.
— Молодчина! — похвалил Кондратьев. — А об убийстве Павлухи?
Швецов сделал длинную затяжку, прокашлялся:
— С этого начали, значит.
— И что ты на это сказал?
— Но я ведь в самом деле ничего не знаю.
Двое суток просидели в одной камере Кондратьев и Швецов, о многом успели наговориться. Вспомнили прошлую жизнь, участие в тайных сходах, друзей-революционеров, вожаков, пропагандистов. Говорили шепотом, умолкали, заслышав шаги в тюремном коридоре. На третий день Швецова перевели в камеру к Петрову и Богатову.
Издерганные допросами, оба друга не скрывали радости, увидев входящего Швецова. Расспросам и воспоминаниям, казалось, не будет конца. Сизые клубы дымы плыли над головами трех арестантов.
— Мишка, — спросил Швецова Петров, — а почему же в ту ночь ты не пришел вместе с Павлухой на огород Буракова?
— Думаете, струсил? — Михаил посмотрел сначала на одного, потом на другого. — Нет, не испугался… Вот как дело было. Ждал Павлуху с фабрики, а подошел Митяй, школьный друг… И прилип как банный лист. Говорю ему: извини, дескать, жду, свиданье у нас. А он: «Посмотрю, что у тебя за краля». Вижу: Павлуха идет, а Митяй — чтоб ни дна ему ни покрышки — не отходит. Позвал Павлуху: вот, мол, дружка встретил, ты иди, а я с ним побалакаю немного и догоню. Павлуха пошел, а Митяй как клещ впился, хоть плачь. Я говорю ему: «Прости, спешу», а он: «Брось все к черту, пойдем в трактир, угощу». А время идет… Говорю Митяю: «В другой раз сходим в трактир», — и бегом от него. Он отстал. Подбегаю к валу, крик слышу. Понял, что мне там уже делать нечего. Бегом, значит, обратно. Пошел к сестре. А от нее домой…
Швецов сделал несколько крупных затяжек и виновато прибавил:
— Неловкость за себя чувствую… Могли подумать.
— Ничего не подумали, — успокоил его Богатов.
— За одно то, что ты раскусил Павлуху, мы все тебе благодарны.
— Да и твоей финкой сработали, — добавил Петров. — Так что можешь считать себя полным участником операции.
— «Соучастником»? — скривил рот в улыбке Швецов. — Кстати, а где финка?
— В Тьмаке отмывается…
Они провели одну ночь вместе, а утром Швецова вызвали на допрос, и он в эту камеру уже не возвращался.
В тот же вечер Щербович приказал дежурному жандарму доставить на допрос арестованного Соколова.
— Как чувствуете себя, господин Соколов? — с притворным участием поинтересовался ротмистр, когда тот вошел в кабинет. — Нет ли жалоб на условия содержания в тюремном замке?
— Холодно в камере, господин ротмистр, не топят.
— Э-э, мил человек. По свидетельству историков, даже Людовику XIV было холодно в Версальском дворце, а ведь у нас тюрьма, и вы, смею заметить, не король…
Соколов ничего нового не добавил. Тогда Щербович решил поразить его своей осведомленностью:
— А знаете, господин Соколов, ваши дружки по преступному сообществу, клянусь честью, оказались более разговорчивыми. Нам уже все известно.
Щербович смолк и, не увидев на лице допрашиваемого признаков растерянности (а на это он рассчитывал), сказал:
— Хотите, расскажу вам, как это было?
— Не интересуюсь, — равнодушно ответил Соколов.
— Нет уж вы послушайте!.. В 1902 году среди фабричных рабочих Товарищества Рождественской мануфактуры были образованы преступные кружки, цель которых состояла в том, чтобы сеять смуту на фабриках, отрицать религию и семью, пренебрегать законом, не повиноваться власти, глумиться над ней, готовить свержение законного правительства и государя. Кружки объединились под главенством Фомы. В одном из кружков верховодили вы. Преступные собрания проводились на Песках, в лесу у погоста Николы-Малицы, на квартире у мельника Гаврилы. Когда же один из членов кружка прозрел, увидел, в какую трясину его затягивают, пошел в полицию и обо всем рассказал, об этом стало известно вам, вы решили убить отступника.
Ротмистр неотрывно смотрел на Соколова. Тот ничем не выдавал душевного состояния. Щербович перелистал несколько страниц «Дела»:
— Совершалось убийство так. Подговорив Петрова, Богатова и Швецова, вы в ночь с 10 на 11 ноября устроили засаду Волнухину на огороде Буракова и там его убили. Получилось, как в евангелии от Марка. Помните: «А они возложили на него руки свои и взяли его… Один же из стоявших извлек меч, ударил раба первосвященникова, оставивши его, все бежали…»
Осведомленность ротмистра огнем обожгла воображение Соколова. Мелькнула мысль: «В кружке есть еще один шпион».
— «Если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в царство небесное», — пошутил Соколов, процитировав евангелие.
Ротмистр про себя заметил: «Антихрист, а помнит евангелие!»
— А заповедь «не убий» вы все-таки нарушили, — заметил он.
Щербович еще раз пошуршал страницами: