Девочка уже скакала к ним по раскаляющемуся камню — руки полны свежих зелёных плодов. Волосы её чёрным знаменем реяли за спиной.
Солнце окаймило горизонт огнём. Воздух конвульсивно сжался и застонал.
Пещерники ринулись в свои норы, вопя, хватая упавших детей, сгибаясь под охапками плодов и травы. В мгновение ока долина опустела. Остался только ребёнок — один кем-то забытый маленький ребёнок. Он бежал по поляне, на другом конце долины… слабенький, беззащитный… а палящий зной уже тёк с утёсов, одним касанием испепеляя цветы. Травы втягивались обратно в камень, словно ошпаренные змеи. Семена кружились и вспархивали на дышавшем печным жаром ветру в надежде забиться в какую-нибудь расселину, дожить до заката, распуститься, родить и умереть — снова, всегда.
Отец провожал взглядом это одинокое бегущее дитя. Они с женой, Ночь и Сим стояли, спасшиеся, в устье тоннеля.
— Не добежит, — сказал он. — Не смотри на него, женщина. Нечего на такое смотреть.
Они отвернулись. Все, кроме Сима, который снова уловил дальний блеск металла на горе. Сердце глухо стукнуло о рёбра, перед глазами поплыло. На вершине невысокой горы металлическое зёрнышко из космоса отражало слепящую рябь солнца. Сбылся один из тех снов, что являлись ему до рождения. Стальное зерно, совершенное, нетронутое, возлежащее на каменном ложе! Вот оно, будущее! Вот она, надежда на жизнь! Вот куда он отправится всего через несколько дней, когда… — что, право, за странная мысль! — … когда вырастет.
Солнце хлынуло в долину, как жидкая лава.
Бегущее дитя закричало. Солнце обняло его, крик прекратился.
Шатаясь от боли, мать, сломленная внезапно навалившимся возрастом, заковыляла по коридору, потом остановилась и отломала две последние выросшие за ночь сосульки. Одну она подала мужу, вторую оставила себе.
— Наш последний тост, — сказала она. — За тебя, за детей.
— За тебя, — кивнул он. — За детей.
Они подняли сосульки. Расплавленный внешним теплом лёд потёк в их обожжённые жаждой рты.
Весь день солнце нещадно изливалось в долину. Сим его не видел, но живых картинок в памяти родителей вполне хватало, чтобы представить себе дневное пекло. День тёк, как ртуть, скворча и поджаривая скалы, заглядывая в пещеры, но не умея проникнуть достаточно глубоко внутрь. Зато в жилищах становилось светлее, а камень нагревался до приятной теплоты.
Сим изо всех сил старался продлить молодость родителей, но, несмотря на все его мысленные попытки, они неотвратимо превращались в мумии. Отец стремительно проваливался с одной ступени старости на другую. Скоро это произойдёт и со мной, в ужасе думал Сим.
Тем временем он всё больше радовался себе. Он с удовольствием ощущал, как переваривается пища, как организм извергает отходы. Каждое мгновение ему давали пищу, он ел, жевал, глотал. Одновременно он приклеивал понятия к образам и событиям окружающего мира. Одним из таких понятий была любовь, и она оказалась не абстракцией, а именно событием, действием, чем-то очень конкретным — шевельнувшимся от дыхания воздухом, запахом утра, трепетом сердца, изгибом держащей его руки, парящим вверху лицом матери. Сим наблюдал происходящее, затем тянулся вглубь, за лицо, в разум, и там находил готовое название. Горло уже готовилось говорить. Жизнь неуклонно толкала его, гнала вперёд, к взрослости… к забвению.
Он чувствовал, как растут и расширяются лопаточки ногтей, как клетки тела подгоняются друг к другу, как протыкают кожу волосы, как удлиняются кости и жилы, как бороздится извилинами мягкий белый воск мозга. При рождении разум его был чист, как ледышка, невинен, незапятнан, но уже мгновенье спустя в него будто камень попал — он треснул и разбежался миллионами новых мыслей и внезапных открытий.
Его сестра, Ночь, постоянно вбегала и выбегала вместе со стайкой других таких же быстро растущих, постоянно что-то жующих детей. Мать дрожала над ним и ничего не ела — у неё не было аппетита. Глаза её уже оплели морщины.
— Закат, — сказал, наконец, отец.
День подошёл к концу. Свет померк, запел ветер.
Мать встала.
— Как бы я хотела увидеть внешний мир ещё раз… ещё один только раз…
Она слепо уставилась туда, где за стенами пещеры спускалась ночь. Спина её мелко дрожала.
Отец лежал у стены с закрытыми глазами.
— Я не могу встать, — прошептал он. — Больше не могу…
— Ночь! — прокаркала мать, и девочка тут же вбежала в грот. — Присмотри за Симом, Ночь, корми его, береги.
И она в последний раз погладила сына.
Ночь не сказала ни слова и просто взяла Сима на руки. Её громадные зелёные глаза влажно сияли.
— Идите, — промолвила мать. — Вынеси его на воздух, пока садится солнце. Собирайте еду, ешьте, играйте. Веселитесь.
Ночь вышла, не оглядываясь. Сим извивался у неё на руках, силясь заглянуть через плечо, глядел, не веря, трагическим взглядом. Потом он заплакал, и каким-то образом из глубин горя на губы ему прыгнуло первое в его жизни слово:
— Почему?..
Мать замерла.
— Ребёнок заговорил!
— Ого! — подал голос отец. — Ты слышала, что он сказал?
— Да, — тихо ответила мать.
Последний раз, когда Сим видел своих родителей живыми, мать медленно, качаясь и едва переставляя ноги, шла в угол, чтобы лечь рядом со своим умолкнувшим мужем. Больше они не двигались.
Тьма пришла и ушла, за нею снова пришёл свет, и начался второй день.
Тела всех, кто умер за ночь, в траурной процессии вынесли на вершину холма. Процессия была длинна, а тела — многочисленны.
Ночь тоже шла со всеми, держа только что вставшего на ноги Сима за ручку. Ходить он научился за час до рассвета.
С холма Сим снова увидал дальний блеск металлического зерна. Никто туда не смотрел, никто не говорил о нём. Почему? Была ли какая-то причина? Может, это мираж? Почему они не бегут туда со всех ног? Почему не поклоняются ему? Не пытаются забраться в него и улететь прочь, в космос?
Тем временем произнесли погребальную речь. Тела положили на землю: через несколько минут их пожрёт солнце.
Затем процессия развернулась и бегом ринулась вниз с холма, не желая упустить ни мгновения свободы и свежего воздуха для смеха и игр.
Ночь и Сим паслись среди камней, щебеча, будто птицы, болтая о том, что успели узнать. Ему шёл второй день, ей — третий. Ртутная скорость жизни гнала и гнала их вперёд.
И тут новая картинка из калейдоскопа бытия решила распахнуться перед ними.
С окрестных скал ссыпались полсотни молодых мужчин с заострёнными камнями и кремнёвыми ножами в могучих руках. Истошно вопя, они кинулись к далёкой гряде невысоких чёрных утёсов.