Комнату украшали зеркала, расставленные друг против друга, и, отражаясь одно в другом, выстраивали бесконечный коридор изображений.
Рама зеркала над камином выглядела как модель Прадье, великолепного скульптора, способного изобразить вызывающе саму невинность.
Дверь в туалетную комнату также была завешана алым бархатом. Маленькое оконце освещало ее, тепло шло от камина, находящегося в комнате. Устройства, находящиеся в ней, были последними английскими новинками, требующими для эксплуатации лишь воду.
В диване прятался талик, и ножки, отдыхавшие в нем, становились еще белее от лежащей на полу огромной шкуры бурого медведя.
Квартиру в чистоте содержала прелестная горничная. Она не имела других забот, жила в комнате неподалеку и выполняла прихоти калейдоскопа дам. Утром она должна была обеспечить меня ванной, не побеспокоив при этом спящую девушку.
Войдя, я зажег лишь ночник и, отвернувшись, подождал, пока крошка ляжет в постель. С очаровательной непосредственностью она проделала это прямо передо мной. Я коснулся губами ее глаз, пожелал спокойной ночи и вернулся к себе.
Ночные приключения ничуть не лишили ее сна. По-кошачьи свернувшись в постели, зевнув и пожелав мне спокойной ночи, она вскоре заснула. Удивительно, она совсем не беспокоилась о том, где именно ей пришлось ночевать.
Я ушел. В отличие от Виолетты, мне не было покоя. Я все еще чувствовал ее грудь под моей рукой, губы, прижимавшиеся к моим, почти расстегнутая сорочка, под которой смог увидеть достаточно.
Чувства, взыгравшие во мне, я не в силах был обуздать. Но мне надо объяснить читателям, почему я остановился в самом начале пути. Мужчины, думаю, все поймут, а вот любознательным женщинам я хочу кое-что сказать.
Желание вовсе не покинуло меня, но Виолетте было лишь пятнадцать. Ее непорочность, ее доверчивость останавливали меня. Отдавшись, она даже не осознала бы, что произошло. С моей стороны это было бы преступлением. И потом, я люблю побаловать себя любовными деликатесами и чувственными удовольствиями. А сейчас в руки мне попало невинное создание. А невинность — цветок, и обрывать его следует постепенно, лепесток за лепестком.
Я готов был ждать, пока раскроется розовый бутон. К тому же я не хотел испытывать сожаления по поводу того, что огорчу некоего ветерана, жившего со мной в одном городе и во время войны храбро сражавшегося.
Я думаю, он славный человек, и без колебаний умер бы за свою старшую дочь. Ну а младшая? К ней он наверняка испытывал еще большую нежность, лелеял радужные планы, представлял будущее замужество. Я не хотел огорчать его, да и, возможно, все еще сможет устроиться на радость всем.
До самого утра я размышлял таким образом. Проспав в результате час или два, вскочил, совершенно разбитый, в восемь утра.
Уже час назад Виолетта должна была бы проснуться у господина Берюша. И потому я отказался от завтрака, быстро спустился и, поймав извозчика, уже через час приехал на улицу Сент-Опостен.
Сердце мое билось, будто при первой влюбленности. Перепрыгивая через несколько ступеней, я взлетел наверх.
Ванну только что принесли молодые люди. Я, стараясь шуметь как можно меньше, открыл дверь и увидел Виолетту все там же. Она спала в той же позе, лишь раскинув руки, от жары отбросив простыни и покрывала. Грудь ее была видна полностью, благодаря тому, что сорочка наполовину расстегнулась.
Это было будто полотно Джорджоне. Восхитительная грудь, облако волос, окутавшее очаровательную головку, немного откинутую назад. Грудь, белоснежная и круглая, напоминала очаровательную впадину, что оставила в пепле Помпеи грудь рабыни Диомеда.
Я тихо-тихо наклонился и поцеловал один из ярко-красных сосков. Она была брюнетка, но соски у нее, на удивление, были клубничного цвета. От моего прикосновения кончики грудей сразу стали твердыми, она слегка задрожала, но не проснулась. Я поправил покрывало и накрыл ее.
Как мне хотелось, чтобы она проснулась!
Свет не проникал в комнату, и было неудивительно, что Виолетта до сих пор спала. А если бы и проснулась, что подумала, что сейчас до сих пор ночь.
Я взял ее за руку и присел рядом.
Рука ее была маленькой, но аккуратной, немного короткая, как у испанок, с розовыми удлиненными ногтями, только указательный хранил следы работы с иглой. Я внимательно рассматривал ее руку в свете ночника, и она наконец проснулась. Возможно, ее разбудило прикосновение наших рук.
— Как я рада! — радостно вскрикнула она. — Вы здесь! Я могла бы подумать, что все — сон, если б не увидела Вас! Вы уходили?
— Да, я уходил часов на пять, но поторопился вернуться, чтобы Вы, проснувшись, увидели меня.
— И давно Вы здесь?
— Полчаса.
— Надо было меня разбудить.
— Я всеми силами сдерживал себя, чтобы этого не сделать.
— И Вы ни разу не поцеловали меня?
— В губы? Нет. Но Вы лежали с обнаженной грудью, и я позволил себе поцеловать один из бутончиков.
— Какой именно?
— Левый.
Ее невинность была восхитительна. Она приоткрыла рот и попыталась дотронуться губами до соска.
— О! Не получается поцеловать. Как досадно!
— Почему Вы хотите сделать это?
— Хочу прикоснуться там, где были Ваши губы.
Она сделала еще одну попытку.
— Не могу! Ну, хорошо! — она приблизила свою грудь к моим губам: — Вы целовали ее от себя, а теперь сделайте то же и от меня.
— Тогда ложитесь.
Она послушалась, а я наклонился, сжал сосок губами и потеребил языком. Тихий вскрик наслаждения слетел с ее губ.
— Как это чудесно!
— Похоже на ночной поцелуй?
— Ах, это было так давно, что я и не помню.
— Хотите повторить?