— Обижаешь начальник, — добродушно пробасил потомственный ветеран полицейско-народного сопротивления Башир, чьи предки по всей спокон века мятежной территории известны были тем, что в качестве хананеев, иудеев, римлян, христиан, арабов, турков, англичан, а теперь вот, в его лице, палестинцев на протяжении столетий последовательно сопротивлялись в этих местах иудейским, римским, христианским, арабским, турецким, английским и сионистским захватчикам. Такая родословная обязывала к особому усердию. Многие товарищи, в том числе и ответственные, не без оснований подозревали Башира в том, что его ближайшие потомки вполне могут оказаться сионистами, чтобы героически противостоять здесь, только Аллах знает, кому еще следующему.
— Та — а- ак, — оставаясь чем-то недовольным, несмотря на бодрый рапорт подчиненного, зловеще растянул слово старший. — Значит, уже висит, говоришь. Тогда по какому случаю такая мертвая тишина? Интересно, что думают по этому поводу вроде бы и наши кровные, но запятнавшие себя чуждым гражданством худших из наших непримиримых врагов дети? Не скрою, хотелось бы надеяться, что они испытали прилив самых святых и благородных чувств.
Однако дети не выражали никаких признаков энтузиазма в связи с участью, постигшей их неформального солиста Раяда.
— Так я и предполагал, — печально констатировал старший. — Полное отсутствие здоровой реакции на справедливое и неминуемое возмездие, постигшее вполне сознательного коллаборациониста. Что, действительно никакого желания ни спеть, ни сплясать по этому случаю не испытываете?
— Смущаются, — пытаясь загладить неловкость, вступился за детей Башир. — Мало они, видать, в жизни добра видели. Ну, что тут здесь и сейчас поделаешь. Пускай останутся, поразмыслят, чьи они. Еще и шофера им оставим. А транспорт конфискуем в целях компенсации превентивного ущерба от незаконной оккупации исконно палестинских земель. Поехали, что ли, начальник? А то как бы в натуре не накрыли. Война-то у нас, конечно, пока что скорее чисто духовная, чем, строго говоря, материальная, но, и то сказать, при таких обстоятельствах береженного тем более Аллах бережет.
— Сматываемся, быстро! — вняв доводам подчиненного, скомандовал старший. — И впрямь, на войне, как на войне, а на духовной особенно.
По дороге в полицейский участок арестованный Моше Рак размышлял о том, как трудно приходится в Израиле простому или даже высокопоставленному, но честному труженику. Сколько незаслуженных обид и прямых несправедливостей падает на его голову по вине соплеменников. И как же все-таки нестерпимо много в стране жуликов, лжесвидетелей, коррумпированных чиновников, сутенеров, расхитителей государственной собственности, скандалистов, грубиянов, зануд, лиц с невыносимым характером, и все они евреи, и такое впечатление, что именно им живется в Израиле намного легче всех прочих. Вдали показались белые мазанки Бальхилии. «Не мазанки, конечно, — подумал Моше Рак, — а как там их? До чего же мы невнимательны к соседней культуре, как, порой, высокомерны по отношению к ней…». Он почувствовал, что его бьет мелкая дрожь и вспомнил своего очень старого и очень доброго пуделя Джима, которого точно так же стало трясти, когда хозяин вез его, уже неизлечимо больного, на последний укол в ветеринарную клинику…
Через несколько часов над двухэтажным зданием полицейского участка Балькилии завис шагающий вертолет Армии Обороны Израиля. Вокруг него, то приподнимаясь, то опускаясь, то резко уходя в сторону, словно осы сновали легкие вертолеты телевизионщиков. Кадры внесудебной расправы над ненавистным оккупантом Моше Раком уже успели обойти мир и вновь появлялись на экранах каждые пятнадцать-двадцать минут. Даже цунами, обрушившееся на один из берегов филиппинских, не смогло затмить собой это событие, ставшее безусловно главной информационной изюминкой дня, а то и недели.
Завороженные телезрители разных стран и культур не могли оторвать глаз от созерцания толпы простолюдинов накрывшей площадь перед зданием полицейского участка. Каждый наблюдатель, независимо от национальной принадлежности, вероисповедания и социального положения, обходясь без всяких журналистских комментариев, почему-то доподлинно знал настроения такой далекой от него толпы и ее ближайшие планы. Некоторых тошнило. Иные падали в обморок, словно они находились на месте злосчастного Моше Рака. Впрочем, падал ли в обморок сам Моше Рак при виде толпы явившейся по его душу, доподлинно неизвестно, поскольку подробности последних минут его жизни навеки остались за кадром. Зато телезрители, захлебываясь адреналином, стали свидетелями того, как из окна второго этажа выбрасывают обезглавленное тело бывшего инспектора арабского сектора воспитания министерства образования государства Израиль, а затем и саму его голову. Теперь, разумеется, все ждали акции возмездия. Но с нею что-то не торопились. Журналисты в легких вертолетах заметно нервничали: неужели отменят? И вот, наконец, из шагающего вертолета разнесся громогласный призыв на литературном арабском всем, всем, всем немедленно покинуть здание полицейского участка и прилегающую площадь. Просьба прозвучала столь убедительно, что если бы в это время в здании или на площади и впрямь находился хоть один человек, то он, скорее всего, как минимум, внимательно к ней прислушался.
Несколько снизившись, вертолет испустил из своего чрева тросы, и по ним заскользили десантники. Возглавлял десант тот самый офицер, с которым не так уж давно беседовал Моше Рак. Солдаты вслед за своим командиром скрылись внутри здания и принялись за работу. Сантиметр за сантиметром они тщательно обследовали все, что только могли и вскоре один из них радостно закричал: «Есть командир!». Офицер осмотрел находку. Это был замаскированный под обычный грифельный карандаш указательный палец правой руки Моше Рака.
— Сматываемся, быстро, — приказал офицер.
В лаборатории шагающего вертолета находку передали облаченному во все штатское раввину объединенного научного отдела армии, авиации и военно-морского флота. Проведя все необходимые анализы, он подтвердил подлинность находки и дал благословение на исполнение акции возмездия. С вертолета еще раз прогремела настоятельная просьба всем, всем, всем покинуть указанный квадрат, и ровно через пять минут одна за другой по направлению к площади устремились две ракеты.
— Хватило бы и одной, — задумчиво произнес офицер, наблюдая, как облако пыли медленно оседает в воронку, оставшуюся на месте здания полицейского участка.
— Да, — поддержал разговор раввин. — Самого страшного удалось избежать. Конечно, борьба за тело и душу покойного предстоит еще долгая, но, полагаю, тут мы не оплошаем. А вот если бы собственными ракетами мы уничтожили часть плоти своего соплеменника, да еще столь знаковую, как указательный палец… — и он умолк, задумавшись о перипетиях той, подлинной войны, тысячелетиями идущей в скрытом от глаз непосвященных мире, о чем, конечно, подозревают, догадываются и даже, порой, знают сами непосвященные участники земных сражений.
— Но послушайте, — не выдержал офицер, — нельзя же в самом деле воевать за каждый палец.
— Ну, считайте, что вы не за отдельные пальцы воюете, — не стал спорить раввин. — Разве вам мало других причин?
— Достаточно, — буркнул офицер и довольно неожиданно поделился своими творческими планами. — Вот хочу распятие Арафата на холсте маслом изобразить.
— Вы еще и рисуете? — из вежливости полюбопытствовал раввин. Изящные искусства с их сюжетами или полной бессюжетностью он явно относил к делам низших духовных миров.
— Так кто же кого в данном случае реально опустил: мы их или они нас? — обратился к своему командиру заслуженный рядовой Моти, сын достопочтенного владельца пяти винных заводов и матери-домохозяйки без определенных в силу многочисленности прислуги занятий. — Задание выполнено, а чувств настоящего победителя я что-то не испытываю.
— Еще бы! — обрадовавшись возможности отвлечься от расчетов, немедленно отозвался главбух шагающего вертолета обладатель ученых степеней двух израильских и одного американского университетов майор Березовски. — В финансовом плане мы явно в пролете. У тебя полный аттестат зрелости по математике? Тогда прикинь: собрать толпу, оплатить работу, эвакуировать толпу, сделать муляж карандаша из пальца этого, как его, Моше Рака, благословенна память его, плюс стоимость здания полицейского участка. Туда сюда, максимум двести пятьдесят плюс-минус двадцать тысяч баксов. А у нас одна ракета, туда сюда, считай, почти миллион. Какое тут чувство победителя? Я считаю, если бомба стоит миллион, то и материальный ущерб, понесенный противником от ее применения, должен быть хотя бы соразмерен. Иначе гораздо выгоднее у себя строить, чем у противника разрушать. По крайней мере, в чисто макроэкономическом аспекте.
Березовски умолк, почувствовав острую душевную необходимость излить свой народно-хозяйственный гнев на конкретный объект, и лучшей кандидатуры, чем раввин, разумеется, не смог обнаружить.
— И что вы теперь с этим пальцем делать будете? — брезгливо осведомился он. — В задницу, не будем уточнять чью, извиняюсь, засунете?
Раввин и бровью не повел, но у Березовски, честно говоря, не было поводов на него обижаться. Отсутствие реакции не имело никакого отношения к достоинствам или недостаткам выдвинутой им гипотезы. Просто взгляд раввина остановился сейчас на изувеченном теле Моше Рака, только что доставленном летучим полицейским отрядом в бункер-святилище шейха Муамара.
— Защита у нас, однако, — тут же для порядка посетовал на обстоятельства шейх, для которого проникновение сюда взгляда враждебного наблюдателя отнюдь не стало большой неожиданностью.
— Нам бы такую! — не скрывая раздражения, искренне возмутился старший полицейский. — Для себя так не строим. Кто из нас воюет, не понимаю! И что вы теперь с этим, — он с отвращением кивнул на останки инспектора, — делать будете? На базар понесете?
Но шейх уже не слышал его. Старший полицейский пожал плечами, в последний раз окинул недовольным взором помещение и неожиданно почувствовал себя вышколенным слугой, чьи желания сводятся только к тому, чтобы исчезнуть из материального мира вплоть до следующего приказания своего господина. Сделав знак своим людям следовать за собой, он бесшумно, словно и впрямь превратился в тень, поспешил к выходу. А в это время в шагающем вертолете военный главбух Березовски закончил работу над финансовым отчетом, подведя окончательный баланс ни к кому конкретно не обращенными словами:
— Достали со своим джихадом!
— Идет война духовная, майор, по сути дела, Священная война, — политически безупречно откликнулся на эту психологически ущербную реплику командир и уже от души добавил. — Думаешь на грабительской войне легче?
Березовски промолчал, но заслуженный рядовой Моти не выдержал тяжести повисшего в воздухе вопроса:
— Думаю, грабительская все же не так народ изматывает.
Напоминание об эпохе старых добрых грабительских войн вызвало у всех, кроме раввина, чьи мысли витали сейчас где-то явно не здесь, вздох сожаления. Шагающий вертолет, между тем, свысока покосился на предзакатный диск солнца, и, словно соблазненный его примером, вслед за ним пошел на посадку.