Словно какое-то моровое поветрие по городу летел слух: казаки… Тьфу… Чумаки идут! Спешил взглянуть на шествие городничий, про себя считая количество возов и взятку, кою с них можно слупить — можно солью. Морщил нос доктор Эльмпт: всем известно, что чумаки переносят всякие заразы. Само слово «чумак», говорят, произошло от слова «чума». Недовольно кривил скулу и судья Гудович: хохлы эти нрава непокорного, друг за друга держаться. Случись что, и хлопот будет выше крыши.
С мольбертом спешил на главную улицу города господин Ладимировский. Наброски в записной книге делал и Аркадий.
— На жалость давят, — довелось услышать Аркадию. — Прибедняются. А меж тем, у каждого чумака — возов по пять, при каждом — два вола. А на каждом возу — по шестьдесят пудов груза. Ну-ка сосчитай: нынче соль — серебром две копейки за фунт, стало быть, пуд — восемьдесят копеек. Выходит — почти пятьдесят целковых воз везет. И дома они не бедствуют, землю не пашут, хлеб не сеют. Да и когда пахать, если всю весну и лето в дороге?… С извоза живут, и живут неплохо.
— Не скажите! — возражал кто-то. — Соль они не на дороге нашли, да волов — кормить надо. А сейчас вся земля чья-то, стало быть за выпас — будь любезен заплатить. Это еще хорошо, что гайдамак на дорогах не стало — на охране можно копейку-другую сберечь.
— Не было бы выгодно — они бы не ездили.
В этом сомнений ни у кого не было.
Равно как и не было сомнений: не всяк на такую работу решится. Только зимой чумаки дома. А чуть весной сойдет снег, да просохнут дороги, еще до первой травы — заскрипят колеса, пойдет обоз в поход.
Всю весну, все лето и почти всю осень в пути: богата Украина, много товаров — и всяк надо в свое место доставить. Нет больше гайдамак, но вдоль дорог кресты чумацкие — шел чумак, да помер.
Бывает…
Пройдя через город, чумаки стали табором, выстроив свои возы в кольцо.
Чуть похолодало, потянуло зябким ветром с моря — чумаки набросили свои плащи, пропитанные дегтем, и стали в них походить на средневековых докторов времен чумных эпидемий. Матери и няньки запрещали, но все мальчишки в городе бегали смотреть на лагерь, на чумаков.
Когда еще в светлом небе появились первые звезды, в лагере зажглись костры, дымы их дотянулись до облаков. Ветер потянул вкусный аромат каши со шкварками.
Почти такую варили их матери, но ребята ели домашнюю кашу неохотно. Совсем другое дело — чумацкий кулеш, от него просто веяло духом дальних странствий, далеких переходов.
Над степью плыла песня, затекала в городские улочки. Горожанам она спать не мешала — скорей наоборот.
За рекой кричал петух… в каждом обозе держали своего — красавца и любимца, который отмечал ночные часы, был оберегом, отгонял своим криком злых духов, для которых человек в пути — легкая добыча.
И действительно, услыхав какуреканье, били хвостами и уходили в глубину русалки, отступал в темноту Шубин, выглянувший, было, из каменоломен, зарывалась в тину шишига, живущая в плавнях.
Взошло солнце, но чумаки не тронулись в путь дальше. А их атаманы отправились на биржу, вести переговоры.
Городу была нужна соль — кроме огурцов, арбузов, капусты засола ждала рыба. Об этом знали чумаки, об этом знали дельцы на бирже. И долгие переговоры шли до обеда. В обед сделку обмыли. Десяток возов вернулся в город, прежний груз был с них снят, но тут же на доски лег новый — та же соленая рыба.
…В тот день дом Рязаниных не мог вместить всех желающих, и гуляли во дворе, накрыв на случай дождя арку полотнищами парусины. Узнав, что в тот вечер будет много молодых, и возможно, холостых офицеров, приехали дочери видных обывателей даже из немецкой колонии. А чтоб получить приглашение на тот вечер, к городничему всю среду шли здешние помещики и купцы, как правило, не с пустыми руками. Мзду никто не давал открыто: жертвовали на благо города. Но всяк знал: градоначальник хоть меру и знает, но подворовывает.
Ну да кто же из нас не без греха?
Впрочем, бездетные купцы тоже спешили заглянуть: слухи неслись словно ветер, и скоро все в уезде знали, что город посетит будущий крымский командующий с товарищем. Многим хотелось свести знакомство с ними, узнать заодно: нет ли в чем нужды у доблестных российских войск из того, что в силах поставить Гайтаново и его окрестности?
Зато Аркадий, получивший приглашение ранее прочих засомневался: идти ли?… прогнать его не прогонят, но уместен ли он будет?… Приглашение-то он получил, да только еще в те времена, когда о приезде генералов никто не был извещен. С иной стороны, — рассуждал юноша. — Журналисту всегда надлежит быть в гуще событий.
Готовиться к походу Аркадий стал еще с утра: заточил бритву, побрился.
Вздохнув, Аркадий принялся разоблачаться донага. Снова взглянул в зеркало, снова горько вздохнул: нет, решительно не похож на Аполлона. И дело даже не в худощавости. Он будто бы застрял в юности: и бородка с усиками растет абы как. Бриться приходиться скорей из самоутверждения, нежели по необходимости. Подбородок не волевой, голос тихий: таким в атаку бравых солдат не послать: пожалуй, засмеют. Лишь в глазах что-то есть: еще матушка-покойница об этом говорила: искры какие-то, словно бесята справляют праздник.
Затем купался в поставленном на заднем дворе корыте — прохладную колодезную воду, натасканную еще вечером, к полудню ее согрело солнце. В теплой воде он, почитывая старый выпуск «Библиотеки для чтения», провалялся довольно долго и даже задремал, что после оказалось совсем нелишним.
Часа в три, когда дневная жара начала спадать, Аркадий стал собираться. Примеряв оставшийся от батюшки сюртук, взглянул в зеркало и остался собой недоволен: перешитая одежда все равно висела мешковато, не по фигуре. Стоило бы юноше набрать солидности, отрастить живот, однако на то совершенно не было ни времени, ни денег.
Еще недавно Аркадий полагал, что его старенький костюм вполне приличен для провинции, да еще в вечерние и ночные часы, когда не слишком заметно потертости и мешки на коленях. Но одежды стремительно ветшали, несмотря на все усилия юноши.
Теперь, конечно, деньги имелись — костюм справить на них можно было ладный. Но это после: сегодняшний вечер стоило перебыть в том, что есть.
Неприятно сосало под ложечкой, было волнительно. Такие чувства у Аркаши возникали обычно в перспективе общения с противоположным полом.
«В конце концов, — подумал Аркадий. — Если не хочется туда идти, никто этого делать не заставит».
Он прислушался к себе и разочарованно покачал головой.
Идти хотелось
Аркадий явился к дому городничего уже ближе к сумеркам, кои в этой части города наступали особенно рано. Вошел он не через распахнутые на Торговую улицу ворота, а через калитку, которая из подворотни вела через сад к заднему двору особняка.
Все опасения Аркадия оказались напрасными. В тот вечер чтоб на него обратили внимание, ему следовало бы прийти хотя бы абсолютно голым. От света, от блеска, от обилия праздничных одежд создавалось ощущение рождественского вечера, случившегося посреди лета. Сверкала медь начищенных форменных пуговиц, звезд на эполетах, шейных знаков. Ответно горожане блистали лучшими нарядами, несколько старомодными, и семейными драгоценностями, которые из моды, как известно, выйти не могут.
Сама Торговая улица, хоть и была одной из главных, широких улиц в городе, оказалась заставлена экипажами. Даже если дом купца отстоял от места проведения торжества саженей на сто, это расстояние гость преодолевал исключительно в экипаже. Живущие особенно близко были вынуждены сделать крюк через соседние улицы.
Приехавшие спешили заверить свое почтение будущим спасителям Отечества.
— Уездный судья Гудович Артемий Павлович!
— Очень приятно!
Конкордия, стоящая под руку с графом веером прикрывала зевок.
— Иван Карлович Эльмпт! Городской лекарь-с! Милостивая государыня, цвет вашего лица, меня как врача-с, наводит на мысль… — обращался он к госпоже Колокольцевой. — Я практикую кровопускания.
Но врача уже оттесняли прочь.
— Городской почтмейстер…
— Полицмейстер…
— Протоирей…