— Устное слово, сэр Абрахам, часто ценнее многих писанных томов. Правда в том, что мне не нравится нынешнее положение дел. Я действительно вижу — не могу не видеть — что управление богадельней не соответствует воле основателя.
— Оно и не может соответствовать, ни в вашей богадельне, ни в других заведениях подобного рода. Этого не допускают изменившиеся обстоятельства.
— Совершенно верно, совершенно верно, однако я не вижу, чтобы изменившиеся обстоятельства давали мне право на восемьсот фунтов в год. Не помню, читал ли я завещание Джона Хайрема, но если прочту сейчас, вряд ли пойму. Я прошу вас, сэр Абрахам, сказать, действительно ли я как смотритель имею чёткое законное право на весь доход от собственности, остающийся от должного содержания двенадцати насельников?
Сэр Абрахам ответил, что не может сказать этого дословно, и выразил твёрдое убеждение, что безумием было бы задавать такого рода вопросы, поскольку дело уже закрыто.
Мистер Хардинг, сидя в кресле, начал наигрывать медленную мелодию на воображаемой виолончели.
— Нет, мой дорогой сэр, — продолжал генеральный атторней, — больше оснований для вопросов нет, и не в вашей власти их поднимать.
— Я могу подать в отставку, — сказал мистер Хардинг, медленно наигрывая правой рукой, как будто смычок — под креслом, на котором он сидит.
— Что? Отказаться от всего? — проговорил генеральный атторней, в изумлении глядя на своего клиента.
— Вы читали статьи в «Юпитере»? — жалобно спросил мистер Хардинг, взывая к сочувствию законника.
Сэр Абрахам ответил, что читал. Бедный маленький священник, запуганный газетной статьёй до столь жалкого состояния, внушал сэру Абрахаму такое презрение, что генеральный атторней сомневался в возможности беседовать с ним как с разумным существом.
— Не лучше ли вам дождаться приезда доктора Грантли? — спросил сэр Абрахам. — Не лучше ли отложить серьёзные шаги до тех пор, когда вы сможете с ним посоветоваться?
Мистер Хардинг с жаром объявил, что не может ждать, и сэр Абрахам не на шутку усомнился в здравости его рассудка.
— Разумеется, — начал он, — если у вас есть достаточные средства и если.
— У меня нет ни пенса, сэр Абрахам, — ответил смотритель.
— Боже правый! Мистер Хардинг, на что вы собираетесь жить?
Мистер Хардинг принялся объяснять юристу, что намерен оставить за собой место регента — то есть восемьдесят фунтов в год, и вернуться в свой маленький приход Крэбтри, что даст ещё восемьдесят фунтов. Разумеется, одно трудно совместить с другим, но возможно, он сумеет договориться о подмене. Тут он сообразил, что генеральному атторнею вряд ли интересно слушать, как службы в соборе распределяются между младшими канониками, и прервал объяснения.
Сэр Абрахам слушал с жалостливым удивлением.
— Я и впрямь полагаю, мистер Хардинг, что вам лучше дождаться архидьякона. Это крайне серьёзный шаг, в котором, по моему мнению, нет и малейшей надобности, и коли вы оказали мне честь, спросив моего совета, и должен просить вас не делать ничего без одобрения ваших друзей. Человек сам редко правильно оценивает своё положение.
— Человеку виднее, что он сам чувствует. Я скорее готов нищенствовать до конца дней, чем прочесть ещё такую статью, чувствуя, как чувствую я, что правда на стороне автора.
— У вас ведь есть дочь, мистер Хардинг, незамужняя дочь?
— Да, — ответил смотритель. Он тоже встал, но по-прежнему водил за спиной воображаемым смычком. — Да, и мы с ней в этом вопросе совершенно согласны.
— Прошу извинить меня, мистер Хардинг, если мои слова покажутся вам дерзкими, но вам следует быть осмотрительным ради дочери. Она молода и не знает, что такое жить на сто пятьдесят фунтов в год. Откажитесь от своей затеи ради неё. Поверьте мне, это чистое донкихотство.
Смотритель подошёл к окну, затем вернулся к креслу, но, не зная, что сказать, опять направился к окну. Генеральный атторней проявлял невероятное терпение, однако уже чувствовал, что разговор чрезмерно затянулся.
— Но что если этот доход по справедливости не мой? — выговорил наконец смотритель изменившимся голосом, так что сэр Абрахам даже вздрогнул. — Коли так, лучше уж нам с ней нищенствовать.
— Мой дорогой сэр, никто уже не ставит под сомнение справедливость вашего дохода.
— Ставит, сэр Абрахам, ставит главный из моих обличителей — я сам. Мой Господь видит, люблю ли я дочь, но лучше нам вместе нищенствовать, чем ей жить в полном довольстве на деньги, которые по справедливости принадлежат беднякам. Возможно, вас удивит, сэр Абрахам, меня и самого удивляет, как я десять лет провёл в этом счастливом доме и не видел правды, пока мне так грубо не ткнули ею в лицо. Мне стыдно, что для пробуждения моей совести потребовался газетный скандал, но теперь, когда она проснулась, я должен ей повиноваться. Я пришёл сюда, не зная, что мистер Болд отозвал иск, и хотел просить вас отказаться от моей защиты. Раз нет иска, не будет и защиты, но так или иначе могу вас известить, что с завтрашнего дня уже не буду смотрителем богадельни. Друзья мои не одобряют этого шага, что тоже очень меня огорчает, однако ничего не попишешь.
Говоря, смотритель извлекал из воображаемых струн мелодию, никогда не оглашавшую комнат ни одного генерального атторнея. Он стоял напротив сэра Абрахама, расправив плечи, и стремительно водил правой рукой, словно обнимая некий огромный инструмент — свою опору, а пальцами левой руки с невероятной быстротой зажимал множество струн, идущих от ворота до полы сюртука. Сэр Абрахам слушал и смотрел в изумлении. Он не понимал, что означает эта бешеная жестикуляция, но видел, что джентльмен, ещё несколько минут назад робевший вымолвить слово, охвачен теперь бурной — и даже буйной — страстью.
— Не спешите с решением, мистер Хардинг, подумайте ещё. Поезжайте в гостиницу, выспитесь хорошенько, а утром спокойно.
— Я думал не одну ночь, не одну бессонную ночь, и понял, что не могу спать спокойно; теперь надеюсь вновь обрести сон.
На это генеральному атторнею нечего было ответить; он выразил надежду, что дело разрешится благополучно, и мистер Хардинг, поблагодарив великого человека за любезно уделённое время, откланялся.
Разговор принёс смотрителю облегчение; спускаясь в старый дворик Линкольнской коллегии, он чувствовал себя почти умиротворённо. Стояла тихая, ясная, тёплая ночь; в лунном свете даже часовня коллегии и суровый ряд адвокатских контор обрели своеобразную красоту. Мистер Хардинг постоял немного, чтобы собраться с мыслями, осознать, что сделал и что должен делать дальше. Он знал, что генеральный атторней считает его глупцом, однако ничуть не огорчался: генеральный атторней может думать о нём, что угодно. Другие люди, чьим мнением он дорожит, конечно, примут сторону сэра Абрахама, зато Элинор будет счастлива, и епископ его наверняка поймёт.
Теперь же ему предстояла встреча с архидьяконом, и мистер Хардинг медленно шёл по Ченсери-лейн и по Флит-стрит, чувствуя, что сегодняшние труды ещё не окончены. Добравшись до гостиницы, он позвонил в колокольчик тихонько, с замиранием сердца, почти мечтая скрыться за углом и оттянуть надвигающийся шторм прогулкой по двору собора Святого Павла, но тут заскрипели, приближаясь, башмаки старого слуги, и мистер Хардинг мужественно отбросил мысли о бегстве.
— Доктор Грантли здесь, сэр, — приветствовал его громкий шёпот ещё до того, как дверь открылась окончательно, — и миссис Грантли. Они в гостиной наверху, ждут вас.
Тон престарелого слуги указывал, что даже он смотрит на мистера Хардинга как на сбежавшего школьника, которого учитель наконец настиг, и жалеет провинившегося, хоть и ужасается тяжести проступка.
Смотритель попытался напустить на себя беспечный вид и сказал: «Надо же! Я сейчас к ним поднимусь», однако уловка никого не обманула. Было, возможно, некоторое утешение в приезде замужней дочери, вернее, относительное утешение, поскольку доктор Грантли был здесь, но насколько больше мистер Хардинг бы обрадовался, останься они оба в Пламстеде! Тем не менее он вслед за медлительным слугой поднялся в гостиную. Дверь, отворившись, явила его взгляду архидьякона: тот стоял посередине комнаты, осанистый, как всегда, но ах! с каким скорбным ликом! а дальше у стены на обшарпанной кушетке полулежала его терпеливая жена.
— Папа, я думала, ты никогда не вернёшься, — сказала она. — Уже двенадцать.
— Да, милая, — ответил смотритель. — Генеральный атторней назначил встречу на десять. Время позднее, но что я мог поделать? У великих людей свои порядки.
И он поцеловал дочь, а затем пожал руку доктору, всё с той же наигранной беспечностью.
— И вы положительно были у генерального атторнея? — вопросил архидьякон.
Мистер Хардинг подтвердил, что был.
— Боже великий! Как неудачно! — И архидьякон воздел могучие длани жестом, который, как знали все его друзья, выражал крайнюю степень изумления и неодобрения. — Что подумает об этом сэр Абрахам? Разве вы не знали, что не принято клиенту обращаться к адвокату напрямую?
— Вот как? — невинно удивился смотритель. — Во всяком случае, я у него побывал, и сэр Абрахам не нашёл в этом ничего странного.
Архидьякон испустил вздох, который мог бы стронуть с места линейный корабль.
— Но, папа, что ты сказал сэру Абрахаму? — спросила архидьяконша.