Алексей на секунду остановился, непонимающе посмотрел на Андрея. Невдалеке, чуть ниже по склону, ухнул снаряд. Алексей схватил Андрея за голову, пригнул чуть ли не к самой земле. Сверху посыпалась глина, что-то забарабанило вокруг. Глухой лязг гусениц послышался где-то внизу, в лощинке. Метрах в пяти от них что-то кричал солдат, но нельзя было понять, что он кричит.
- Ты что? - крикнул Алексей, сплевывая землю.
- Машина работает! Еще успеем. Колька где?
Алексей не ответил, побежал вперед. Андрей за ним.
- Колька! Колька! - иногда выкрикивал он.
- Здесь я, - вдруг раздалось совсем рядом. Андрей остановился, заметил Кольку. Тот лежал за небольшим бруствером, приникнув к самой земле, и иногда давал короткие очереди. Андрей подполз к нему.
- Колька, машина работает… Уходим… или как? - Он уже понял, что Николай отсюда не уйдет.
- Успеем, - ответил тот. - Отобьем, тогда… видно будет.
- Ладно, - вздохнул Андрей. - Только случится с ней опять что-нибудь. Застрянем здесь.
- Не скули, - попросил Николай.
С другой стороны к нему подполз Алексей и сказал:
- У меня даже винтовки нет.
Невдалеке снова разорвался снаряд. Грохнуло, оглушило на секунду. Замолк строчивший рядом пулемет.
- К пулемету! - крикнул кто-то хрипло. Похоже, Савчук.
- Есть, - отозвался Николай. - Вот и ползи к пулемету. Умеешь?
- Что?
- Обращаться с пулеметом.
- Нет.
- А, чтоб тебя… Держи автомат. Вот запасные диски. Сдуру-то не трать зря. - Николай пополз вправо.
«Не умеет ведь и он», - подумал Алексей, но пулемет справа вскоре застрочил.
Светало. И внизу, у подножия холма, уже отчетливо можно было различить фигурки людей. Они поднимались и разрозненными группами бежали вверх, стреляя на ходу, падая, поднимаясь. Некоторые оставались лежать неподвижно. И когда эта волна уже почти накатывала на окопы, что-то в ней ломалось, и она отступала назад. И тогда начинали рваться снаряды. Андрей и Алексей уже освоились немного и, когда начиналась молотьба снарядами и минами, прыгали на дно траншеи, прижимались к земле, ближе к передней стенке. Только раз Андрей буркнул:
- Попадет один такой в землянку… и все.
Алексей ничего ему не ответил.
Наступила небольшая передышка. Уже и солнце припекало. Хотелось пить. По траншее пробежал Савчук, без сумки, грязный. Автомат колотил его по спине. Он на ходу что-то кричал, и его все понимали. Кто-то тащил коробки с патронами и сухой паек.
И тоска какая-то подступила к горлу.
Отходят! Отходят! Кто отходит? Отступление.
- Нам прикрывать! - крикнул Савчук, опять пробегая мимо. - Эх, еще бы с полсотни человек.
К обеду их было уже менее полусотни. К вечеру - десять. А потом осталось четверо: Савчук, Алексей и еще двое. И Алексей уже обучился стрелять из пулемета.
- Вот что, ребята, - сказал Савчук. - Приказа об отступлении нам не будет. Не успеет дойти приказ.
В пяти километрах позади них была река. За рекой - город. Город заканчивал эвакуацию. Кто-то должен был удерживать врага любой ценой.
Рядом с машиной времени, землянкой, упал снаряд и разворотил входную дверь. Но машина все еще вздрагивала чуть заметно. Это работали ее двигатели… или просто земля вздрагивала от разрыва снарядов.
А потом наступила тишина. Не по кому даже было бить снарядами.
Так не дошли трое парней до своего времени. И было им всего по двадцать лет… Многие не дошли. Остались на полях разбросанные на тысячах километрах землянки, похожие на ту машину времени. И уже не различить среди них, где она. А стоит она, почти совсем целая и невредимая, только дверь разворочена. Входи, снимай блокировку и отправляйся в будущее.
С высоты птичьего полета город был похож на прилавок огромного обувного магазина с расставленными на нем в строгой симметрии серыми стандартными коробками.
По вечерам, когда на него опускались пыльные сумерки и улицы пустели, казалось, что люди укладывают себя в бетонные упаковки, а блестящие линии уличных фонарей напоминали бесконечный шпагат, во множестве мест туго завязанный на узлы мигающими перекрестками. Утром призрачные светящиеся нити улиц постепенно размывались и исчезали, и крупнопанельные упаковки, словно облегченно вздохнув, выпускали из-под своих крыш тысячи горожан, спешащих на работу, озабоченных домохозяек с авоськами и молочными бидонами, тучи вечно взъерошенных ребятишек и косяки стройных девчонок.
В эти нежаркие утренние часы, особенно если ночью шел освежающий дождь, город словно приподнимался на цыпочках, протягивая к солнцу зеленые ветви своих молодых скверов, бульваров и садов. И тогда пропадало ощущение размеренной серости и нелепости существования города, и город улыбался. Иногда в этой улыбке сквозил восторг, словно он видел себя сильным, красивым и нравящимся людям.
Но скоро трубы фабрик, заводов и электростанций заволакивали голубое небо белесой дымкой и пылью, и город понуро наклонял голову к асфальту, опуская вниз запыленные худые руки, распадался на бесконечный ряд серых бетонных упаковок, стыдясь своей безликости и недоумевая, что заставляет людей плодить штампованные унылые кварталы.
Город знал, что он некрасив и бесформен. Но он был удобен. В квартирах газ и вода, в соседнем доме магазин, через два квартала кинотеатр, в двадцати минутах езды драматический театр и филармония, в пятнадцати километрах тайга, теперь уже просто лес с жестянками, битым стеклом, порезами на деревьях, киосками «Пиво-воды» и прокатными пунктами, но зато и с цветами, лохматыми лапами кедров и капризно изогнутыми ветвями берез.
Город мучился сознанием собственного несовершенства и неполноценности, но в какой-то мере его успокаивало то, что он все же нужен людям.
…Виталий Перепелкин покидал Марград. Он поссорился с ним. Они не поняли друг друга. Виталий Перепелкин обиделся на город.
- Да я отсюда ползком уползу, с закрытыми глазами, - в какой уже раз говорил он своей жене. - И не расстраивайся ты, Зоя. Усть-Манск ничем не хуже Марграда. Даже во сто раз лучше. Построю там «падающую волну». А потом еще и еще. Представляешь, какая будет красота?!
- Уж я-то представляю, - сухо ответила Зоя.
- Да! Надо же посидеть молча перед дорогой, - вспомнил Виталий и утроился на краешке стула. - Ну что ж, пора. Через месяц получу квартиру в Усть-Манске и приеду за вами.
Из спальной комнаты вышел карапуз лет двух от роду и сказал: