— Это откуда же столько угля плывет? — удивился он.
— Костачевых размыло! — сообщил Сенька. — Чуть дрова не уплыли!
— Кули с углем начали на поленницы бросать, — принялись наперебой рассказывать и другие ребята, — а которые кули разорвались — уголь просыпался и уплыл! Мы смотрели!
Разговор шел о соседнем дворе. О том дворе, который скрывался за высоким забором, о том дворе, где цвел волшебный сад с диковинными красными цветами… Значит, никаких фей, просто дровяной склад…
Соня опять принялась ловить в воде угли. Но ей стало как-то очень скучно. Ведь есть же где-то этот волшебный сад с красными цветами! Только вот где он?
Дома Соне попало от мамы за платье. Но отец заступился за нее.
— Эко ты какая! — сказал он маме. — А зато, гляди, сколько углей принесла. Самовара на два хватит!
Мама, наверное, и еще побранилась бы, но в это время на кухне послышался громкий голос старухи Степанихи:
— Ой, батюшки! Ой, гнев господний!
Мама, отец, а за ними и Соня поспешили на кухню. Выбежала и Анна Ивановна из своей комнаты.
— Что случилось?
— Громом убило, ой, батюшки! — Степаниха села на сундук, стоявший в кухне, и заплакала. — Ребят-то громом убило!
— Каких ребят?!
— Да пастушат-то этих! Пастушат-то нефедовских! Этот ирод проклятый, Нефедов-то, сидит дома. И гусыня эта, жена-то его… Сидят, чай пьют! И не подумали выйти! А ребята там с коровами под грозой! Ну встали под дерево. А молния-то и ударила! Так обоих и сожгло — как головешки черные!..
— Где же они? — побледнев, спросила мама.
— В больницу повезли. Один-то насмерть. А другой еще живой был. Говорит: стоим, а к нам белый шар летит. Прямо катится белый шар по воздуху. Они было бежать рванулись, а он на них так и бросился! И дерево обжег. А сам, говорит, в землю ушел. А Нефедов-то ждал, ждал, обозлился: «Чего это они коров до сих пор не гонят? Забаловались там, наверно, про дело забыли! Вот я их сейчас взгрею!» И не то чтобы, дескать, пойду посмотрю, ведь они там, чай, до костей промокли да продрогли. Иуда! Идет, лупить их собрался. А они — вот они, лежат под деревом!
— Мать-то небось с ума сошла, как узнала! — сказала мама.
— То-то и дело, что нет у них ни матери, ни отца! Была бы мать, неужели не прибежала бы?!
— Ах ты, беда-то какая! — Отец как-то особенно тяжко вздохнул и покачал головой, будто у него что болело. — Эх, сиротская доля! Лупить да учить — много найдутся. Только пожалеть некому. Мм…
Отец понурил голову, задумался. На его белом, незагоревшем под картузом лбу прорезалась глубокая морщина. Он сам когда-то был пастушонком на барском дворе, нас свиней. Он сам дрожал под дождем и ветром в поле, он сам вставал с зарей и ночевал на сеновале до самых морозов. Он знал, что сирота — как куст при дороге: кто идет, тот и щипнет…
Соня слушала, широко раскрыв глаза. Ей было страшно. Она представила, что этот белый шар мог бы и на них с мамой броситься. Или мог бы на отца броситься, когда он бежал к ним под дождем и громом. И вот бы они лежали сейчас все черные на луговине, а коровы стояли бы и ревели и не знали бы, что делать.
А потом представила, как остались эти мальчики одни под деревом и молния бросилась на них. Они были совсем одни, без отца, без матери… Соня уткнулась в мамин фартук и заплакала.
Что-то разнепогодилось, на улице моросил мелкий прямой дождик. Прохожие прятались под большими черными зонтами, и Соне казалось, что по мокрой улице тихо бредут большие черные грибы.
Но все-таки сидеть дома было скучно. Она уже изрисовала весь листок бумаги — обертку из-под сахара, которую ей дала мама. Влезла по деревянной лесенке на печку, посидела там свесив ноги, спела песенку. На печке пахло горячими кирпичами, сухой лучиной — мама сушит здесь лучину для растопки. Там, на печке, в укромном уголке у Сони жила маленькая марципановая свинка. Соня была именинница, и Дунечка подарила ей эту свинку. Сначала свинка была беленькая, но теперь стала совсем бурой, запылилась и загрязнилась на печке.
Соня могла бы давно съесть ее, свинка была сладкая, но это очень жалко: съешь — и не будет ничего. А так всё-таки свинка. И Соня только лизала ее иногда и потом снова ставила в теплый, темный уголок на печке.
Слезая с печки, Соня чуть не свернулась. И мама прикрикнула на нее:
— Что тебе на месте не сидится? Займись чем-нибудь!
А чем Соне заняться? Были бы игрушки, тогда другое дело. Но мама Соне игрушек не покупала, она не могла тратить денег на такое баловство. Самой-то маме в детстве ни побегать, ни поиграть не привелось. В те годы, когда другие ребятишки в школу идут, она уже на работу пошла…
Заглянув в окно, Соня увидела, что дождь перемежился. Она схватила мамин платок и потихоньку исчезла из квартиры.
По двору бежали ручейки. С клена падали длинные тяжелые капли. В дождевых трубах шумела вода. Во дворе никого, один поджарый озорной Коська бегает по лужам.
— Соня! Соня!
В окне под кленом растворилась форточка. Шура, улыбаясь, выглядывала из окна и манила Соню рукой.
— Выходи гулять! — крикнула Соня. — Дождя нет!
— Мама не велит! Грязно. Лучше иди ко мне играть.
Соня, осторожно ступая по грязи, перебежала двор. Она только этого и хотела, чтобы Шура позвала ее к себе. Шурина мама не любит, когда к ним ходят ребятишки: полы у них чистые — наследят, нагрязнят. И только одной Соне можно было входить в селиверстовскую квартиру. Шура и Соня дружили с тех самых пор, как научились ходить и произносить слова.
Соня поднялась по белой каменной лестнице на второй этаж и потянула за скобку знакомую, обитую коричневой клеенкой дверь. До ручки звонка, которую нужно было дернуть, чтобы он зазвонил, Соня достать не могла. Да и не нужно было: двери запирались только на ночь.
Соня вошла и сразу словно окунулась в теплоту и тишину уютной квартиры. Здесь все было лучше, чем у них дома. Русская печь блестела кафелем. Пол в кухне был промыт до белизны и застлан полосатыми дорожками. Пахло чем-то вкусным — не то ванилью, не то яблоками…
Шурина бабушка месила тесто в большой глиняной банке — ставила пироги. Бабушка была спокойная и толстая, как то тесто, которое она месила.
— Вытирай ноги, Соня, — сказала она. — Хорошенько вытри!
Шура выбежала навстречу Соне — свеженькая, пухленькая, как жаворонок; не тот жаворонок, что вьется и поет над полями, а сдобный жаворонок, которых пекут в день прилета птиц. Даже темные веселые глазки ее были похожи на изюминки.
— Пойдем играть! Во что будем — в куклы? Или в мячик?
— В куклы! — не задумываясь, ответила Соня.
Кукла! Подержать в руках настоящую, красивую куклу с голубыми глазами и с желтыми косичками — это для Сони было настоящим счастьем.
В комнате у Селиверстовых тоже все было не так, как у Сони дома. Здесь был крашеный пол, он блестел будто намасленный; здесь стоял раздвижной стол на точеных ножках, всегда накрытый скатертью; здесь на дверях и на окнах висели тяжелые портьеры с темным узором падающих коричневых листьев… И среди пола — вот ведь как бывает у богатых! — лежал ковер с каймой из красных маков.