Ракета дает человеку точку опоры везде и всюду. Она сама — точка опоры. Для самолета нужен воздух, для проворной лодки — вода, от которых они отталкиваются. Ракета отталкивается сама от себя. Взрывы, которые происходят в ее разрядной части, толкают ракету вперед, независимо оттого, куда направлены — в пустоту или в воздух, в воду или еще куда-то. Обратная реактивная сила взрыва вот что движет ракету.
Однако где я?
Указатель места пребывания ракетоплана приблизил стрелку почти к самым островам Фолкленда. Впереди были видны пенные буруны, прибережные скалы и ровная, без единого пригорка поверхность земли.
Где же тут искать профессора Пелюзье и его экспедицию?
Бухта Оф Гарборс, над которой я пролетал, погасив скорость, тоже была пустынной и мертвой. Огромные здания порта представляли печальное зрелище — будто жители этого оживленного города все неожиданно вымерли. К тому же стало темнеть. Правда, сумерки, которые спускались на землю, в скором времени озарил зеленоватый призрачный свет Кометы, хвост которой широкой полосой простерся через весь небосклон.
По-видимому, в бухте Оф Гарборс не было никого, потому что предупрежденная о моем прилете экспедиция дала бы знать о себе каким-нибудь сигналом — хотя бы костром.
Я полетел к порту Стенлей. Пустынная равнина проплывала под ракетопланом.
А что если их нет и там? Что, если они были вынужденные перебраться еще куда-нибудь?
Но едва только на горизонте волнистой линией нарисовался залив, я заметил большой черный столб дыма.
Сигнал!
Через несколько минут я плавно опустился на твердую землю возле большого костра. К люку ракетоплана подбежала стройная девушка в нейлоновом плаще. Она что-то кричала, но звук ее голоса не доходил до меня, отделенного от внешнего мира герметичными дверьми кабины. Наконец я распахнул люк.
— Вы — пилот Троянов? — услышал я звонкий молодой голос. И, не ожидая ответа, Жанна Пелюзье продолжила: — Ну, конечно, это вы. Кто еще мог бы добраться сюда в такой тревожный час? Правда, мы очень беспокоились. Ведь у нас испортился передатчик, и мы не могли подавать вам сигнал. Но мы сделали все, что смогли. Видите? — показала она рукой на костер.
— А где же остальные? — спросил я.
— А вы еще не знаете? Отец болен малярией. Но это не страшно, — он легко переносит эту болезнь. Хуже с Дюшеном: у него очень острая форма, и сейчас он лежит почти без сознания, а лаборант Стенуа дежурит рядом с ними. Мне поручено следить за костром, чтобы не пропустить вас. Пойдемте, пойдемте в дом.
На пороге нас встретил молодой мужчина с энергичным, резко очерченным лицом. Это был Стенуа. Он крепко пожал мне руку и сказал:
— Я очень боюсь, что Дюшен не сможет лететь. Профессор говорит, что ему могло бы помочь только переливание крови. Я просто не знаю, что делать.
Старый профессор Пелюзье через силу поднялся со своего кресла и тихим голосом поздоровался со мной:
— Когда мы отправимся, профессор? — обратился я к нему.
— Вам уже говорили о нашем больном? Его нельзя трогать, пока не закончится пароксизм. Он весьма слаб.
— Значит…
— Не раньше завтрашнего утра. А может… — Голос профессора задрожал, и он насилу закончил фразу: — Может, нам придется оставить его здесь…
Меня совсем не пугала мысль, что нам надо задержаться до утра. До начала взрывов в полярной области оставалось больше суток. За это время я мог бы несколько раз долететь отсюда до озера Мичиган. Но кто знает, какие неожиданности могут произойти?
— Все-таки лучше было бы вылететь как можно быстрее, — напомнил я профессору. — У меня относительно этого очень жесткие инструкции. Сейчас я поговорю с Комитетом спасения Земли.
Жанна Пелюзье пошла со мной. Идя, она рассказала, что экспедиция находилась на островах Фолкленда около двух месяцев и закончила свою работу только два дня тому назад. Профессора Пелюзье не пугают будущие события. Он беспокоится только о том, чтобы доставить в безопасное место собранные материалы.
Мой разговор с Комитетом был очень коротким. Вот его запись.
«Прибыл на острова Фолкленда. Нашел экспедицию. Могу лететь на север не раньше чем утром 21 июня, потому что один из участников экспедиции, Густав Дюшен, тяжело болен».
«Вылетайте при первой возможности. Маршрут остается прежним. Еще раз подчеркиваем, южнее экватора можете надеяться на помощь только в Буэнос-Айресе».
Извинившись перед профессором, я лег спать: пилот ракетоплана должен быть здоровым и бодрым. Вылететь мы решили до рассвета.
Около двенадцати часов ночи меня разбудило легкое прикосновение к плечу. Жанна Пелюзье стояла возле меня и лицо ее было бледно:
— Дюшен умер, — тихо сказала она. — У него слабое сердце, оно не выдержало напряжения во время кризиса…
…Багряное солнце едва лишь показало край своего диска из-за моря, когда я нажал на рычаг управления. Ракетоплан быстро набрал высоту и помчал на северо-запад. Профессор полулежал в кресле; наверное, на него неважно влияла скорость подъема. Лаборант Стенуа разбирался в своих записях. Жанна внимательно следила за моими движениями.
Неожиданно я ощутил, как в моей руке дрогнул рычаг руля высоты, потом стрелка указателя скорости метнулась налево и вместо обычных шести тысяч километров показала… только двести! Ракетоплан пошел вниз. Я похолодел.
— Что случилось?
Под нами клокотали морские волны, а ракетный двигатель чему-то давал перебои. Я включил геликоптерные винты. Ракетоплан повис в воздухе, едва двигаясь вперед.
Еще несколько вспышек — и ракетный двигатель замолк. Стало очень тихо. Тишину нарушало только слабенькое жужжание вертолета. Я ощущал на себе внимательные взгляды пассажиров. Не оборачиваясь, я сказал:
— Что-то испортилось в ракетном двигателе. Сейчас я выясню, в чем дело. Не волнуйтесь, все будет хорошо.
Так я сказал, но совсем не так думал. С С-218 такого еще никогда не случалось. Никогда. Произошло что-то очень серьезное. Все мои усилия были напрасны — ракетный двигатель не работал, хотя приборы и рычаги были исправны. Если бы я не знал, вылетая с островов Фолкленда, что на С-218 оставался запас энергии не меньше чем на 60 000 километров, то подумал бы что в ракетоплане исчерпались все источники энергии. Но…
Я вспомнил о судьбе своего товарища, пилота Грюнштейна — и ощутил, как у меня похолодели кончики пальцев. Грюнштейн, летевший со скоростью 4000 километров за час, случайно столкнулся с большой птицей — южноамериканским кондором. Тяжелое тело птицы разбило толстое стекло кабины и своим весом поломало рычаги управления. Ракетоплан Грюнштейна камнем упал вниз, в океан. Так погиб мой товарищ…
Я бросился в хвостовую часть ракетоплана, к батарее цилиндров, где хранилась сконцентрированная энергия переработанных атомов. Стрелка на циферблате указателя вместительности, которая еще полчаса назад показывала десять тысяч энергонов, теперь прижалась к левой части диска, сдвинувшись за 0.
— Нет энергии, — прошептал я, не веря своим глазам.
— Что случилось, товарищ Троянов? — услышал я взволнованный голос Жанны.
— Случилось что-то непонятное. Мы остались без энергии. В цилиндрах нет ничего. Указатель оставшейся энергии показывает ноль.
— Но почему?
— Пока что не знаю. Ничегошеньки не понимаю. Вся энергия куда-то исчезла. Резервуары пусты. Но, к счастью, у меня почти не работали аккумуляторы, которые питают вертолетные механизмы. Мы пойдем дальше на геликоптерных винтах. До Буэнос-Айреса уже недалеко, мы долетим до него. А там восстановим запасы энергии. Уверен, что все закончится хорошо. Винты дотянут нас до Буэнос-Айреса. Вперед, вперед! Взрывы начнутся только ночью, а теперь лишь восемь часов утра.