— Плоды папайи, — говорил он, — действительно напоминают дыню. Но нельзя сказать, что они хороши на вкус, наши дыни куда вкуснее. У себя на родине папайя — дешевое, общедоступное угощение. В Индии и на Цейлоне она растет повсюду. Однако нас интересуют в первую очередь не вкусовые, а целебные свойства папайи. Ее плоды и листья содержат ценнейший фермент — папаин (папайотин), который активнее, чем пепсин желудка, расщепляет белки. Папаин неограниченно нужен пищевой промышленности. Кроме того, ученые нашли, что он растворяет больные клетки и, возможно, станет действенным оружием врачей в борьбе с болезнями. Уже изготовлены первые партии советского папаина. Пока мы удовлетворяем лишь потребности гомеопатов. Академик Н. В. Цицин считает, что скоро сможем обеспечить и более широкие запросы.
Живым подтверждением этих надежд явились папайи-разведчицы, которые мы увидели, выйдя из оранжереи. Они покинули стеклянную защиту, поселились прямо на открытом участке. Рискованное переселение для жителей тропиков! Но ученые котят использовать необыкновенную «динамичность» папайи и испытать, нельзя ли выращивать ее более широко и дешево в однолетней культуре под открытым небом. Для получения папаина используется млечный сок недозревших плодов и листьев. Их, наверное, можно будет получать в достаточном количестве в течение лета до того, как растения погибнут от осенних холодов. У ученых нашей страны есть подобный опыт. Ведь именно так была одержана победа над хинным деревом.
Еще тридцать лет назад малярией болела одна треть населения мира. Потребность в хинине исчислялась в двадцать шесть тысяч тонн ежегодно. А плантации Индии и Явы, всего тропического пояса, в состоянии были обеспечить целебной хинной коркой лишь несколько человек из каждой сотни больных лихорадкой. Сравнительно недавно покупала хинин и наша страна, платила за него каждый год большие деньги. Получить собственный хинин становилось неотложнейшей задачей.
Но дитя полуденных стран, хинное дерево, упорно не желало поселяться даже в самых теплых наших субтропиках.
Первые семена цинхоны (таково ботаническое название дерева), привезенные из Индии, были заботливо посеяны на самом лучшем участке в Батумском ботаническом саду еще в 1888 году. Все росточки погибли, не успев набрать силы. Ученые посеяли цинхону в теплице, потом саженцами перенесли на участок. Опять погибла.
Началось соревнование в упрямстве. Цинхону пробовали выращивать в тени и на солнцепеке, на различных склонах и на разных почвах, помещали под стеклянные колпаки и создавали опрыскиванием над ней влажную «подушку». Результат был неизменный. Среди лета листья цинхоны внезапно опускались, растения увядали, а если дотягивали до осени, то погибали от первых холодов.
Почти полстолетия бились с цинхоной с перерывами на годы, когда у исследователей совсем опускались руки. И победили. Уже в тридцатых годах на Кавказе зазеленели первые плантации упрямого дерева. Семена для них собрал, отправившись в экспедицию по высокогорным районам Южной Америки, и высадил на Кавказе страстный поборник обновления нашей земли академик Николай Иванович Вавилов. Его последователь Михаил Михайлович Молодожников, отдавший десятилетия покорению цинхоны, разработал в Кобулети, на опытной станции Всесоюзного института лекарственных растений, способ выращивания хинцого дерева в виде однолетних растений. Весной там высаживают укорененные в теплицах черенки, осенью срезают разросшиеся побеги и отправляют на переработку.
С тех пор цинхона добросовестно лечит наших больных. А теперь и сама малярия у нас стала редкостью. Всеобщей признательности заслуживают люди, своим упорством победившие ее, и в их числе ученые, приручившие цинхону.
На пути к успеху приручение еще одного интереснейшего дерева мира, которое мы увидели в опытном саду на Холодной речке. Называется оно авокадо, родом из Мексики и Гватемалы, а растут на дереве «бутерброды с маслом».
Вспоминается, как несколько лет назад один хороший знакомый привез с Кавказа черноморскую диковинку. Это был удлиненный, почти черный плод, несколько похожий на баклажан.
— Вы не представляете, что это за прелесть, — начал он с жаром. — Плод, на одну треть наполненный сливочным маслом.
По вкусу богаче, чем сливочное масло: в нем привкус и грецкого ореха, и яичного желтка. Исключительно богат всевозможными витаминами. Отличнейший салатный плод! А если положить сахар, можно сделать превосходное мороженое. Сейчас буду вас угощать.
Знакомый был не только специалистом по субтропическим культурам, но и гурманом. Он священнодействовал. Разрезал плод пополам. Под темной кожурой оказалась белая, чуть кремовая мякоть, действительно похожая на сливочное масло. Вынул крупное семя. Затем в образовавшуюся ямку положил соль, перец, что-то еще из специй и торжественно вручил всем по дольке. Действительно, это было очень вкусно.
Попытки поселить авокадо на кавказском побережье тоже насчитывают несколько десятилетий. Его, как и цинхону, привез из поездки в тропики академик Н. И. Вавилов. Многие ученые занимались приручением авокадо на Кавказе. Упорно, после каждой «погромной» зимы, которые случаются время от времени на побережье, поклонники авокадо вновь закладывали участки из семян растений, которые оказывались наиболее стойкими. Изучали последовательно: что же требуется этому разборчивому пришельцу для прочного поселения на новой родине?
Доктору сельскохозяйственных наук Георгию Тимофеевичу Гутиеву, в частности, удалось установить существенную особенность: авокадо — строгий кальциефилл, то есть может жить лишь на почвах, богатых известью. И совершенно непримирим к кислым почвам, на которых у него отмирает корневая система. Этим объяснялись многие «капризы» авокадо. Такой вывод открывает большие возможности. На кавказском побережье можно найти тысячи гектаров именно таких известковых почв.
Остается самая серьезная преграда — морозы. Постепенно акклиматизируясь, наш советский авокадо уже лучше приспособлен к холодам, чем апельсины и лимоны, которые довольно свободно растут на побережье. Он выносит морозы до семи-восьми градусов, но пока не застрахован от более свирепых холодов.
Деревца, которые мы увидели на Холодной речке, только-только поднимались свежей порослью вокруг отмерших деревьев. Авокадо пострадали от необычайных морозов, прорвавшихся на побережье зимой 1964 года. Но не погибли. Поросль превратится в новые деревья. Авокадо растет быстро, в пять-шесть лет уже дает первые плоды, а к десятилетнему возрасту приносит по триста — четыреста «бутербродов». Этой новой культурой начинают серьезно интересоваться совхозы Грузии.
Вот и закончилось путешествие в наши «тропики». Оно принесло много живых впечатлений, хотя увидели мы далеко не все интересное, что там можно найти. Оно показало, сколь долог и сложен путь приручения чужеземных растений. В самом деле, веками и тысячелетиями жили они совсем в иных условиях, сроднились, приспособились к ним каждой своей клеточкой. Приходится постепенно, исподволь перестраивать, переламывать привычки, заставлять принять новые, порой почти немыслимые для них условия обитания. Поколения наших ученых посвящали этому свою жизнь. Часто терпели неудачи, разочарования, но все же сделано было многое. Их неустанный поиск обновляет нашу землю, делает ее обильнее и краше.
Повесть
Рис. О. Савостюка и Б. Успенского
— Такого еще не бывало, — ворчал Костя, разглядывая пустое пятно на карте.
С безлесого кряжа, где мы стояли, открывалась долина Анюя, стиснутая синеватыми сопками. С птичьего полета бегущий по галечному дну поток казался неподвижным. Внизу, на анюйских террасах, нежно зеленели свежераспустившейся хвоей лиственницы. Деревья росли вдоль широкого русла.
Давно я не видел леса и жадно разглядывал в бинокль зеленеющие чащи, так красившие дикую долину. Вероятно, люди редко забредали сюда.
— Ну и дыра… — пробормотал Костя, складывая бесполезную карту. — Что там переселение народов! Монголы шли по обжитым местам…
В душе я соглашался с приятелем. Двигаться в безлюдных горах, в глубь тайги с полудикими тундровыми оленями казалось сущим безумием.
Представьте себе три тысячи чукотских важенок, пугливых, как серны. Мы получили их в коррале по ту сторону Анадырского хребта. Отел прошел благополучно, стадо почти удвоилось, и, когда ласковое весеннее солнце растопило снега, обновленные табуны двинулись в далекий поход.
Нам поручили вывести оленей ближе к золотым приискам Дальнего строительства. Впереди простирался путь в семьсот километров через перевалы Анадырских гор и таежные дебри Омолона. Анадырские хребты еще не значились на картах Чукотки. О золоте Анюя тогда и не слыхивали. Приходилось гнать табуны по неведомой горной стране величиной с Францию.
К верховьям Анюя мы выбрались с Костей и старым ламутом Ильей на вьючных оленях, совершив утомительный переход по каменистым гребням. И вот теперь мы разглядывали лежавшую перед нами незнакомую долину.
Вдруг Илья хмыкнул. У невозмутимого охотника это означало крайнюю степень удивления. Он потянулся за биноклем и прильнул к окулярам.
Я удивился. Дальнозоркий старик редко пользовался биноклем, предпочитая разглядывать дальние предметы из-под ладони.
— Тьфу пропасть… зачем, анафема, тут стоит… совсем дальний место… — говорил Илья, не отрываясь от бинокля.
— Сохатого, старина, увидел, а? — усмехнулся Костя.
Он разлегся на пушистом ковре ягельников, с наслаждением покуривая обгорелую трубочку.
— Гык! Русская дом, однако… — растерянно моргая покрасневшими веками, сказал старик.
— Дом?!
Ламут плохо говорил по-русски и, видно, перепутал слово. Ближайшее поселение находилось в трехстах километрах ниже, почти у самого устья Ашоя, и тут, в неизведанных его верховьях, не могло быть никакого дома.
— А ну, дай-ка! — взял бинокль Костя.
— Зачем не туда смотришь… Вон пестрый распадок… видела?! Совсем густой деревья — дом маленький прятался…
— Ну и номер! Всамделишная изба стоит… Посмотри… — Костя протянул мне цейс.
Действительно, в глубоком боковом распадке среди вековых лиственниц приютилась крошечная бревенчатая избушка.
Она стояла в укрытом месте — с реки не заметишь. Ее можно было обнаружить лишь в бинокль с высоты горного кряжа.
В сильные двенадцатикратные линзы я различил обтесанные бревна, темные оконца, прикрытую дверь, груду каких-то вещей на плоской крыше. Кто же поселился в этих диких местах?
— Однако, русский люди строила… — ответил на мои мысли Илья. — Ламут, юкагир, чукча в чуме, в шалаше, в яранге кочевала.
Находка русского жилья в глубине Анадырского края, безлюдного, как мир до Адама, поразила нас.