— Да-да, начальник отдела, отремонтированная теща, помню, как же… Не совсем то, что надо для кино. Я этого на экране не вижу. Ну, в общем… Так на чем ты застрял?
— Ни на чем, успокойся… но у меня тут был весьма неприятный сюрприз. Я тебе рассказывал о жене Субирона, но так, походя. Классический тип: сорок семь лет, толстуха, верная, экономная, аккуратная, варенье, «Эко де Пари», раз в месяц приемы для жен сотрудников мужа…
— Замолчи, — взмолился Матье Матье, — у меня уже слюнки потекли. Как подумаю, ну почему мне не повезло в жизни повстречать такую женщину!
— Персонаж настолько банальный и я так мало от нее ожидал, что решил оставить ее по возможности в тени. Мне даже не было ее жалко, хотя я сам ее создал. Первым делом она меня удивила, когда я понял, что она страдает. Уму непостижимо, какие возможности таятся в этом коровьем темпераменте… какая-то девственная скорбь. Да ты прочитаешь страницы, где у меня об этом написано. Незабываемые страницы. Но нельзя же, чтобы она расползлась на всю книгу, да и жалко мне ее, поэтому я решил, что она умрет, как только узнает о предательстве Субирона. Это был вопрос двух недель, от силы трех…
— Да, любишь ты ухлопывать людей. А по какому праву?
— Как это по какому праву? Да по праву романиста! Я не могу заставить моих персонажей смеяться, когда им хочется плакать, я не могу заставить их действовать из побуждений, которых у них нет, но за мной всегда остается право их убрать. Смерть — это возможность, которую каждый из нас постоянно носит в себе. Промахнуться невозможно, смерть всегда кстати.
— Я же не спорю. Время от времени, чтобы заставить читателя задуматься, почему бы и нет… но и злоупотреблять тоже как-то, знаешь, нехорошо.
— Возвращаясь к жене Субирона, это и впрямь любопытный случай. Горе у нее тут же переросло в тревогу, в одержимость роком… Кто бы подумал, правда? А вот поди ж ты! И вот как-то вечером она взбунтовалась…
— Взбунтовалась против чего? Против судьбы?
— Против судьбы? Если бы! Эта дама не столь глупа! Она прекрасно знает, что никакой судьбы нет, что это просто так говорится… Нет, она восстала на Господа Бога! Он-то есть! Бог — это я, да, я, Мартен. И вот что она себе сказала: «Бог создал меня от начала и до конца, и я совершенно бессильна его умилостивить. Он утверждает, что просто заставляет меня во всем вести себя согласно требованиям некоего механизма, который у него зовется моей психологической правдой. А я вот возьму и сломаюсь…» И вчера вечером моей героине удалось сломаться. Она спятила… Думаю, что еще несколько дней — и муж сдаст ее в клинику. Как бы то ни было, она полностью ускользнула из-под моего контроля.
— Ты по-прежнему можешь ее ухлопать… Ты же так и хотел…
— То-то что уже не могу! Это меня и бесит… При всем желании не могу. Откуда я знаю, как умирают сумасшедшие — в любое время дня и ночи или как-то еще? И кто мне скажет? Может, у них бывают моменты неуязвимости? Может быть, они вообще неуязвимы и умирают только в миг просветления рассудка? Я слышал, как один врач утверждал, что безумие возвращает некоторым больным утраченное здоровье, а в других вливает такую жизненную силу, какой у них никогда раньше не было. В любом случае я не могу рисковать и сводить кого бы то ни было в могилу вопреки правдоподобию. Ничего не поделаешь, придется смириться. Мадам Субирон выбыла из моего романа, или, если угодно, она фигурирует в нем только как воспоминание. Какая досада! Ты только представь себе, у меня там больше некому умирать! Издатель простил бы мне, вероятно, смерть какого-нибудь третьестепенного персонажа, но никогда не допустит, чтобы умер Субирон или его теща, а мне нужны деньги… Только вчера я просил, чтобы он разрешил мне разделаться с начальником отдела, — какое там, и слушать не хочет.
Матье Матье задумчиво посмотрел на Жижи, прикорнувшую в кресле над вечерней газетой. Его взгляд скользнул по ноге, обтянутой бежевым шелком и открытой до самой коленки. Нога была очень хороша, глаз не отвести. Наконец, он гневно дернулся, словно пытаясь стряхнуть с себя ярмо рабства, и, наклонившись к Мартену, вполголоса сказал:
— Слушай, старик… а ты не мог бы ввести в свой роман малышку Жижи? Она бы прекрасно подошла тебе в качестве третьестепенного персонажа… или даже четырехстепенного… С ней у тебя бы вновь появилась возможность… то есть ничего бы не помешало…
— Ко мне в роман прямо так, с улицы, не входят, — возмутился Мартен.
— Знаю… Но по дружбе… для меня…
— Не уверен, отдаешь ли ты себе отчет, о чем просишь… Дело-то серьезное. Прежде всего, ситуация крайне деликатная. Насильно ее в роман не загонишь. Надо ее уговаривать, надо хитрить. Это непросто. И потом, как-никак… бедняжка Жижи… Не хочу я, чтобы с ней случилось несчастье.
— Мартен, не отказывай мне в дружеской помощи… в спасении… Подумай о моей погибшей жизни…
— Старина, да ведь это тебе не поможет. Что я, тебя не знаю? Эта нога тебя преследует, она у тебя засела в мозгу, вошла в плоть и кровь… Я слишком хорошо понимаю, что из этого получится. Не успеет Жижи оказаться у меня в романе, как ты ворвешься за ней следом… И что мне тогда с тобой делать? Четырехразрядный… пятиразрядный персонаж… А что дальше?
— Но ты же меня не убьешь? — спросил Матье.
— Ничего не могу обещать, — промямлил Мартен, разводя руками. — Смотря как пойдет дело…
Матье Матье вскочил со стула, в ужасе посмотрел на друга и бросился тормошить Жижи:
— Просыпайся, Жижи! Просыпайся, дура ты набитая! Пошли отсюда! Я изгой, я последнее дерьмо, нет у меня больше друзей, есть только проклятая нога, как гнойный нарыв на моем небосводе! Сирота я, гяур, амхарская жемчужина в жестяной оправе! Писатели — это торговцы потрохами! Пошли, маленькая моя, иди, иди скорей. Он убить меня хотел! Жижи, мне страшно… Что у него там сверкает, в его алхимическом вареве? И глаз ему отдай, и все ему отдай! Мне страшно, Жижи. Посади меня на закорки!
Мадам Субирон поместили в клинику для душевнобольных, ребенка отдали на пансион в коллеж иезуитов. В первые дни после того, как жену увезли, начальник отдела спрашивал себя, осмелится ли он воспользоваться этим горестным обстоятельством, чтобы сломить сопротивление тещи? На это он сам себе с изрядной долей лицемерия отвечал, что никогда не навязал бы супруге зрелища своих бесчинств, если бы она была в здравом уме, но, учитывая, что она больна, можно уже не опасаться, что его поведение ее оскорбит. Разумеется, он не преминул привести этот довод теще.
— Нет, нет, это невозможно! — ужасалась Армандина. — Вы забываете, что я ее мать!
— Именно поэтому, — возражал Субирон, — ваше дело заменить ее у семейного очага.
— Нет, я не имею права. Не терзайте меня, Альфред. Это было бы ужасно, это было бы…
— Знаю, — отвечал он, опять-таки не без лицемерия. — Это суровое испытание, но Бог нам поможет.
На этих словах Армандина вздыхала и спрашивала себя, неужели Мартен действительно толкает их на этот путь. Она не хотела в это верить. Она родилась в 1865 году, и у нее, разумеется, были устаревшие представления о писателях; ей, бедняжке, и в голову не приходило, что в наше время их талант подчинен неумолимым и строгим научным методам. Она наивно полагала, что романист сперва выстраивает опасные интриги, но к концу все улаживает и приводит к поучительной развязке. Эта вера укрепляла ее и вдохновляла на дальнейшее сопротивление; вскоре Субирон понял, что уговорами ничего не добьется. Тогда он сменил тактику. Вернувшись с работы, он набрасывался на нее, как дикарь, уповая на преимущество внезапного нападения, но она, тоненькая и проворная, всегда ускользала от него и спасалась бегством в глубь квартиры. Стоит почитать в романе Мартена описание этих преследований впопыхах, криков, опрокинутых стульев, разбитой кошачьей миски, разлетающихся на куски под каблуками напольных ваз.
— Я хочу тебя, Армандина! — завывал самец, изрыгая омерзительные проклятия.
— Альфред, друг мой, вы меня убиваете, — стонала она, перелезая через препятствия.
К счастью, Армандина могла перевести дух в те часы, когда он сидел в своем отделе, но мысли у нее были невеселые, и одиночество ее угнетало. Однажды она получила приглашение на торжественный вечер общества «Перо на ветер», на котором председателем был знаменитый писатель, а вице-председателем — крупный издатель. Она была благодарна Мартену, приславшему ей это приглашение, и помчалась к портнихе.
Этот вечер был важным литературным событием и имел значительный резонанс. Все делились мечтами о грядущем развитии мысли, умные люди пили шампанское и рассуждали о возвышенном.
Когда вошла Армандина, по рядам пронесся восхищенный ропот. Мужчины говорили, что никогда еще не видели такой сексапильной особы. Вице-председатель, а это был не кто иной, как издатель Мартена, не сводил с нее глаз. В зале было несколько героинь романов, которых гордо представляли публике их авторы, но ни одна из них даже отдаленно не могла соперничать с Армандиной.
Издатель подошел к ней, поклонился и наговорил Мартену комплиментов, которые никогда еще не были столь искренними. Они немного побеседовали все вместе, а потом романист сослался на срочную встречу и оставил их вдвоем. Издатель повел Армандину в буфет, где они выпили несколько бокалов шампанского. Ради нее он забыл о всех своих обязанностях вице-председателя, а к концу дня был уже по уши влюблен.
В тот же вечер у Мартена зазвонил телефон.
— Алло! Это вы, мой дорогой Мартен? Это ваш издатель… Не могу удержаться от комплиментов. Вам удалось создать нечто восхитительное! Нечто божественное! И такая искренность, такое обаяние, столько жизненной правды и в то же время… Ах, право, этот образ забыть невозможно!
— Правда? Что ж, тем лучше. Я очень рад.
— А скажите-ка… я думаю, как подготовить выход в свет вашей книги. Мне бы нужно из соображений рекламы, вы понимаете! Мне хотелось бы получше узнать эту женщину. Нельзя ли ее как-нибудь увидеть?
— Боже мой, ну конечно. Днем я ее никогда не занимаю… Я уверен, что она не откажется с вами встретиться…
— Это очень любезно с вашей стороны… Алло! Я говорю, очень любезно…
— Больше вы ни о чем не хотите меня попросить? — спросил Мартен сдавленным голосом.
После короткой заминки голос издателя слегка неуверенно ответил:
— Нет, спасибо, больше ни о чем. До свидания, дорогой друг!