Фашисты распространили по городу и окрестным селам слухи о взятии Москвы. Аникушин написал по этому поводу сатирический плакат с изображением огромного кукиша. Плакат ночью был укреплен на одном из городских зданий рядом с портретом Гитлера, да так удачно, что кукиш был направлен под самый нос фюреру. Плакат все утро висел на людном месте и ободрил многих борисовчан. Аникушин дает задание Николаю нарисовать побольше таких же плакатов и с помощью товарищей расклеить их по всему городу вместе с очередными сводками Совинформбюро. Удалось и это.
Гестаповцы в ярости охотятся за теми, кто был замечен у сводок и плакатов. Тогда молодые патриоты меняют тактику: распространяют листовки по дворам, забрасывают их за проволоку в лагерь военнопленных, разносят по окрестным деревням. Тут Николай надеялся встретиться с партизанами. Вот что он записал по этому поводу в тетрадь:
«Распространив сводки среди колхозников в селе Корсаковичи и в деревне Лисино, я пошел в Паликовский лес. Ноги проваливались в ледяную болотную воду, покрытую толстым слоем выпавшего за эти дни снега, брюки до колен обледенели и превратились в звенящие трубы. Весь день проблуждал я по лесу, выходил на озеро, устал, проголодался, но так никого из партизан и не встретил. С наступлением сумерек я направился в село Боровляны к своему дяде Копытку. Сутки пробыл у него и распространил несколько рукописных листовок. А на рассвете следующего дня в село приехали гитлеровцы. Они установили в центре села репродуктор и начали громко передавать последнюю новость: «Москва взята немецкими войсками». Но колхозники уже знали, что это вранье».
Закончив чтение записей за 1941 год, беру следующую тетрадь, датированную 1942 годом. Вот наиболее примечательные из нее строки:
«13 апреля. Ухожу к партизанам. Причина: каратели схватили в селе Корсаковичи моего двоюродного брата Костю. В последний раз мы были у него с Борисом, распространяли сводки. Кто-то донес. Сейчас Костя сидит в борисовской тюрьме. Уверен, что он не выдержит, выдаст. Я его знаю, трусоват. Лазовский согласился, что в городе нам оставаться опасно. Он сказал: «Через день-два мы направляем в партизанский отряд Большакова группу военнопленных. С ними уйдете и вы».
17 апреля. Вернулись. Трое суток проблуждали по болотам в поисках партизан. Сначала ехали на грузовой машине (машину угнал с электростанции шофер из военнопленных), а когда бензин кончился, машину сожгли и пошли пешком. В лесу заблудились; начали, голодать, чуть не попали в руки карателей. Военнопленные решили пробиваться на восток, к линии фронта, а мы втроем - обратно в Борисов.
18 апреля. Через Лазовского узнали, что Костя хотя и не выдал нас, но поступил в полицию и, как самый последний подлец и малодушный трус, согласился работать у фашистских карателей. Ну подожди же, продажная шкура!
20 апреля. Дела плохи. Гитлеровцы дознались, что на машине, угнанной с электростанции, ехал в кабине рядом с шофером Борис. Медлить нельзя…
21 апреля. Борис с матерью и сестрой бежал из города. Мне и Артуру опасность пока не угрожает. Мы находились в кузове, и никто нас не видел. По совету Лазовского мы остаемся в Борисове, чтобы продолжать борьбу. Я буду действовать под видом «свободного художника», а Артур пойдет работать слесарем на авторемонтный завод…
26 апреля. Целыми днями я брожу с ящиком в руках по городу или сижу на берегу реки и пишу портреты с немецких солдат и офицеров. Обо всем, что услышу, доношу Лазовскому…
28 апреля. Новая беда. Только что узнал от Люси Чоловской, что гестаповцы арестовали Артура. Бегу сообщить Галковскому…
30 апреля. Переселился на время к Барауле. Второй день никуда не показываюсь…
2 мая. Что делать? Приходил отец и сообщил: меня требуют в гестапо. Отец сказал гестаповцу, что я рисую портреты с «господ немцев» и подолгу не бываю дома. Отец стал уговаривать меня: «Шимаиского (это наш сосед, механик электростанции) тоже вызывали в гестапо. Допросили и отпустили. Отпустят и тебя. Надо явиться, а то и себя и нас загубишь».
Чтобы успокоить отца, я пообещал ему вернуться домой…
5 мая. Узнал у Шиманского, зачем его вызывали. Оказывается, по делу угона автомашины. Гестапо все еще разыскивает Бориса. Ищите ветра в поле! Но как же все-таки быть? Идти или не идти?
7 мая. Сходил! Закрыл тельняшкой татуированный на груди портрет Ленина и пошел. Ну и ну! Даже сейчас жарко! Допрашивал какой-то старый полковник.
- Где работаешь?
Переводчик хотел было перевести вопрос, но я поспешил сам ответить по-немецки: «Работаю, - говорю, - свободным художником, рисую портреты с господ офицеров за сигареты и хлеб».
Полковник удивился: «Где, - спрашивает, - научился говорить по-немецки?» - «В школе, - отвечаю, - а сейчас совершенствуюсь в произношении слов». - «Похвально, похвально, молодой человек. Об угоне автомашины с электростанции ты что-нибудь знаешь?» - «Это у Шиманского? Как же, знаю. Его жена, моя соседка, рассказывала, что шоферы украли у ее мужа на электростанции автомашину, уехали на ней в лес, машину сожгли и удрали. Вы вызовите Шиманского и допросите его, он все знает». - «Ну, а Бориса Качана ты тоже знаешь?» - «Знаю, - говорю, - хорошо, вместе с ним до седьмого класса, учился. До войны мы с ним занимались еще в кружке по боксу». - «Когда ты его видел в последний раз?» - «Точно, - говорю, - не помню; недели две назад видел его на улице».
Полковник сказал, что я должен помочь гестапо в поимке Качана. Я согласился. (Бориса-то ведь давно уж нет в городе.) Ну, с тем меня и отпустили…
12 мая. Очевидно, об уходе Бориса в лес стало известно гестапо. Меня оставили в покое. Я снова веду «безобидный» образ жизни «свободного художника».
12 июня. Все рухнуло! Кто-то предал Лазовского и другого партийного руководителя - Долгалова. Оба арестованы…
13 июня. Что делать? Надо бежать к партизанам. Теперь я точно знаю, что на Палике действует отряд Дяди Коли. К нему недавно присоединились со своими людьми Большаков и Аникушин. Там должен быть и Борис. Надо во что бы то ни стало установить с ними связь…
20 июля. Наконец-то! Сегодня сбылось мое желание! Утром через связную Веру Вербицкую меня вызывали в отряд. Я встретился с начальником штаба отряда Большаковым и с начальником разведки Рудаком. Они подробно расспросили меня о моих делах в городе. Рудак особенно интересовался моей работой под видом «свободного художника», а потом сказал: «Попытайся пробраться в военный городок Ледище. По некоторым нашим данным, там скрыта фашистская разведывательная школа. Надо уточнить».
Сейчас у меня из головы не выходит это важное задание. Проникнуть в военный городок - не шутка. Но надо этого добиться любой ценой. Ведь теперь я не просто подпольщик, но и разведчик партизанского отряда!
23 июля. Неудача. Я взял с собой ящичек с принадлежностями для рисования, мольберт и пошел прямо к военному городку. Но часовой даже и близко не подпустил меня к воротам. Как попасть в Ледище - ума не приложу…
25 июля. Опять неудача. Сегодня пошел к городку во второй раз. Приблизившись к часовому, стал говорить ему, нарочно коверкая немецкие слова: «Я. Никс. Я. Никс. Гут».
Часовой заинтересовался. Вызвал караульного начальника. Через переводчика я объяснил ему: «Я художник; пришел рисовать портреты за сигареты или хлеб». - «Убирайся, собака!» - заорал он на меня. Да еще дал пинка. Так я и вернулся ни с чем.
5 августа. Задание выполнено! Я только что из военного городка. Когда пошел туда в третий раз, сказал, что меня прислал «полковник Миллер». Он, дескать, уехал на фронт и пообещал забрать меня после войны с собой в Германию. Удивительно, но эта выдумка подействовала. Караульный начальник (другой) доложил обо мне по команде. Меня впустили в городок, привели к майору. «Кто такой?» - спрашивает. «Я. Никс. Гут», - отвечаю. Эсэсовцы загоготали и тут же прозвали меня «Яниксгутом». Они не подозревали, что я понимаю по-немецки, и разговаривали при мне свободно.
С разрешения майора я три дня рисовал портреты солдат. За это время все выведал, что надо.
7 августа. Ходил в отряд, доложил Рудаку: разведывательная школа находится не в Ледищах, а в другом военном городке - Печах. Возглавляет ее полковник Нивеллингер. Про этого полковника солдаты говорили…».
На этом записи Николая обрываются.
«Разведывательная школа в Печах. Безусловно, это та самая, о которой я слышал в Москве, - подумал я. - Ну что ж, у Нивеллингера разведывательная школа, а у Дяди Коли такие замечательные разведчики, как Володя Рудак, Борис Качан, Николай Капшай, Артур Ржеуцкий…
Посмотрим, кто кого!».
Вышло так: ночью мы приняли очередную партию парашютистов с самолета, в том числе моего ординарца Колю Антошечкина, а утром из-за Березины к нам прибыл уполномоченный Центрального Комитета Коммунистической партии Белоруссии Павел Антонович Жукович.
От партизан мне уже было известно, что Жукович частенько бывал в бригаде Дяди Коли. Он оказывал помощь не только комиссару и командиру, а и начальнику штаба бригады и командирам отрядов. Он находил время побеседовать не только с руководителями, но и с партизанами. Многих из них он знал в лицо и называл по имени.
Так было и в этот раз. Как только Павел Антонович появился в бригаде, его обступили партизаны и начались взаимные приветствия и расспросы. Увидав Бориса, Николая и Артура (которые всегда держались вместе), Жукович подошел к ним и стал интересоваться положением в Борисове, где он работал до войны. Потом обратился к десантникам, стоявшим несколько поодаль.
- А вы что же, товарищи москвичи, стоите в стороне? Подходите сюда, расскажите нам о столице.
Знакомясь с новичками, Павел Антонович спрашивал, воевали ли они с гитлеровцами, какими военными специальностями владеют, интересовался самочувствием, подбадривал дружеской шуткой.
- Значит, вашего полку прибыло? - улыбаясь, спросил он Лопатина, когда тот представил ему меня. И тут же пошутил - Теперь ваша разведка загремит на всю Белоруссию!
Павел Антонович произвел на меня очень сильное впечатление. С виду ему можно было дать лет сорок. Выше среднего роста, с энергичным выразительным лицом - высокий крутой лоб, проницательные карие глаза, тонкие губы, - он представлялся мне олицетворением ума, воли, храбрости и жизнерадостности.
- Хороших ребят привезли, нужных, - сказал он, обращаясь ко мне. - В каждый бы отряд по такому специалисту подрывного дела, как этот ваш богатырь Петр Иванович!
Продолжая беседовать, мы двинулись к штабу.
- Давайте-ка посидим, покурим вот под этой сосенкой, - предложил Жукович. - Уж очень погодка хороша!