На следующий день он пришёл в гости к отцу. Следом за ним дружинники несли в кожаных мешках триста гривен серебра. Смоленский князь приносил их в дар своему отцу, князю черниговскому, после удачного похода, после победы.
Всеволод сидел в залитой солнечным светом горнице и сам весь светился тихой устойчивой радостью. Радовала его твёрдая, спокойная поступь по жизни Владимира. Отец и сын долго в тот день сидели за беседой. Давно уже притомились на сенях Мономаховы дружинники, в горницу надвинулись сумерки, а их беседа всё текла и текла спокойно и неторопливо. О чём говорили они? О делах мирских и духовных, об иноземных и своих, русских, о жизни и бренном её пределе. Мономах всегда удивлялся отцу — как тот, будучи князем властолюбивым и непреклонным в борьбе за власть, вдруг как будто забывал о беспощадных её законах, отступал в сторону, будто бы смиряясь с происходящим и не желая повернуть его в выгодное для себя русло. И Мономах всё явственней понимал, особенно после таких вот задушевных бесед, что наряду с земным отец всё время помнил о чём-то более высоком, нежели вся эта здешняя суета, не давал ей полностью завладеть своим умом и сердцем. Этим Всеволод постоянно привлекал двадцатипятилетнего Владимира, перед которым жизнь, междукняжеская борьба ставила всё новые и новые жестокие загадки.
В великий пост друг у друга не собирались, каждый сидел на своём дворе, но едва свершилась пасха, и Чернигов будто подменили — что ни день, то пиры — на дворе у Всеволода, у Туки, у Мономаха. И чем ярче расцветала весна, чем шумней становились пиры в княжеских и боярских хоромах, тем мрачнее выглядел на них Олег Святославич.
Вот уже несколько месяцев Олег, выгнанный Изяславом из Владимира-Волынского, жил в Чернигове при дяде, князе Всеволоде. Позади было пусть и но столь важное, как Чернигов, Переяславль или Новгород, но самостоятельное княжество, где он был полным хозяином. К тому же волынская земля была боевым приграничьем с ляхами и уграми, здесь порой завязывались тугие узлы распрей с иноземными владыками, и князь владимиро-волынский испокон века был заметным человеком на Руси.
В Чернигове же он был никем. Кажется, что всё здесь его, родное. Это его прирождённая отчина. Здесь он увидел свет, крестился в соборе Спаса, здесь в этом же соборе лежат сейчас останки его отца и старшего брата. Он вырос в этих хоромах, где ныне обретаются его стрый Всеволод и двоюродный брат Владимир, он воевал на этих крепостных стенах; отроком, как и другие молодые князья, взял впервые в руки меч и щит; он знал каждую дорогу в лесах, что окружали Чернигов, все звериные ловы, все выходы в чистое поле, откуда шли черниговские дружины против степняков. Он стал здесь взрослым князем, отсюда ушёл княжить на свой первый стол. Весь Чернигов знал княжеских сыновей, и они знали здесь всех и каждого, и вот теперь нет отца, и круто изменилась вся жизнь. Глеб погиб, Роман обретается в далёкой застепной Тмутаракани, а он, Олег, стал князем-изгоем, как те князья, чьи отцы никогда не выходили в первый ряд княжеской лествицы и умирали на малых столах. Его же отец был великим князем, он добыл престол в союзе с братом Всеволодом, и теперь Всеволод, забыв прежнюю дружбу с отцом, ради своей корысти и корысти своего сына помогает Изяславу изменить лествичный порядок на Руси, рушит древние законы, заветы старого Ярослава.
Олег по-прежнему был дружен с Мономахом. Всю весну они провели вместе, ходили охотиться на вепря и на всякую весеннюю перелётную птицу, били её соколами, стреляли из лука. После охоты Олег звал Владимира в свои хоромы — в ту часть бывшего Святославова дворца, которую отвёл для него Всеволод. Там опи пили малиновый мёд, говорили о многом, но оба по какому-то молчаливому согласию не трогали межкняжескуто лествицу. Олег понимал, что Владимир уже обошёл его и что вряд ли ему теперь удастся догнать Мономаха. Владимир же видел, что неустроенность и изгойство мучают Олега, встают между ними непреодолимой стеной, и это заставляло его всё время быть настороже, стараться не задеть, не обидеть Олега, а того злила эта уступчивость Мономаха. Всё чаще и чаще во время пиров Олег вдруг мрачно замолкал, смотрел невидящим взглядом перед собой, забывал о людях, его окружающих, и тогда в горнице наступала неловкая тишина, пока кто-нибудь вдруг не нарушал её громким словом, хорошей шуткой.
В один из дней послепасхальной недели Мономах потчевал в своих хоромах Олега. Тот пришёл задумчивый, тихий, ласково поздоровался с княгиней Гитой, вспомнил, как встречал её вместе с покойным Глебом в Новгороде, а потом, как после похода в западные страны, крестил здесь же, в Чернигове, новорождённого Владимирова сына Мстислава-Гарольда.
Двоюродные братья сидели во главе стола, и Мономах провозглашал здравицу в честь дорогого гостя и милого друга Олега.
Шумел стол, плавно текла беседа, но не было в ней свободы и истинной радости, угадывалось что-то натужное, будто давило её тяжким камнем, и оттого тускнела она, лишалась соков.
В конце застолья Олег поднял чашу за двоюродного брата, за княгиню, за дорогих ему людей. Он уже много выпил, язык его шевелился плохо, но Олег крепился, старался не смутить покой гостей. Уходя к себе, он обнял Мономаха: «Прощай, брат. Если что — не держи на меня сердца». Владимир обнял Олега, и снова перед ним был прежний лихой мальчишка — вспыльчивый, заносчивый, добрый.
Через несколько дней по Чернигову молнией пронёсся слух: Олег Святославич с верными ему людьми, небольшой дружиной ушёл на юг, бежал в Тмутаракань к Роману Святославичу. Всеволодовы люди бросились» Олегову половину — она была пуста. Олег увёз с собой казну, дорогие заморские золотые и серебряные сосуды, исчезли и все детские его безделицы, которые годами здесь бережно хранили Святославовы слуги. Передавали, что Олег поклялся вернуться в Чернигов с боем и возвратить себе отцовский стол.
И разом рухнул мир на Руси. Раскололся народ в Чернигове. Заводили приспешники Святославова дома, побежали по улицам, заволновались люди в Киеве, забеспокоился великий князь Изяслав. Это по им установленному порядку грозил ударить прежде всего Олег Святославич.
Едва весть о бегстве Олега дошла до Мономахова двора, как князь быстро стал собираться в дорогу — с женой и сыном. Теперь нарушен мирный строй русской жизни, вновь зашатаются столы, поднимут голову все враги Руси, возродится извечный ненавистник Ярославичей — полоцкий князь Всеслав.
Затаились князья каждый в своём городе: Изяслав — в Киеве, его сыновья Святополк — в Новгороде, Ярополк — в Вышгороде, Всеволод Ярославич — в Чернигове, Мономах — в Смоленске. Но недолго они были в неведении. Не тот человек был князь Олег, чтобы оставаться в тени. Уже на исходе лета он вышел из Тмутаракани на Чернигов вместе с Борисом Вячеславичем. Двоюродные братья вели на север свои конные дружины и половецкое войско. Писал позднее летописец: «Приведе Олег и Борис поганыя на Русьскую землю, и пойдоста на Всеволода с половци». С этих дней и считает летописец начало великих междоусобий на Руси, открытых Олегом Святославичем, или Гориславичем, как назван он в «Слове о полку Игореве».
Натиск Олега был стремителен. Казалось, что он вложил в него все свои обиды и унижения, всю горечь потерянных месяцев. Гонцы лишь помчались из Чернигова в Киев и Смоленск оповестить князей о мятеже тмутараканских беглецов, а Олег с Борисом уже подходили к реке Сожице, протоку Сулы, были рядом с Черниговом.
Всеволод не стал ждать помощи от князей, не стал даже собирать полк и повёл на Сожицу лттшь княжескую дружину. Здесь 26 августа половецкая конница, шедшая впереди тмутараканскои дружины облавой, с ходу ударила по немногочисленному русскому войску.
Когда подошли Олег и Борис, дело было уже кончено. Черниговская рать была разбита наголову. На берегу Сожицы полегла почти вся Всеволодова дружина. Были убиты и Тука, и Порей, и Иван Мирославич, и многие иные бояре и старшие дружинники. Всеволод с немногими людьми бежал с поля боя и, минуя Чернигов, бросился в Киев. Олег же с Борисом и половцами пошли грабежом и боем по черниговской земле. Напрасно пытался Олег уговорить двоюродного брата не разорять черниговских земель — как-никак, а это была его родовая отчина, его земли, его люди. Борис об этом не хотел и слышать. Князь-изгой, изголодавшийся по добыче, не связанный кровно ни с одним городом, ни с одной землёй, он шёл теперь но Черниговскому княжеству войной. На все увещевания Олега он отвечал: «Чем платить, князь, будешь воинам, не твоей ли честью и совестливостью? А половцам чем будешь платить? Теперь назад хода нет».
Половецкое войско из враждебного Всеволоду колена и тмутараканская дружина шли по черниговским сёлам и городкам, забирая все подчистую, сжигая те селения, где люди пытались оказать им сопротивление, защитить свои семьи и имение. Половцы сотнями вязали мужчин, женщин, детей, угоняли их на юг, на продажу.
Чернигов не сопротивлялся. Верные Всеволоду люди, княгиня с восьмилетним Мономаховым братом Ростиславом вслед за Всеволодом также ушли в Киев. В городе взяли верх сторонники Святославичей; они-то и открыли братьям городские ворота, встретили Олега как прирождённого и законного их владыку. Олег и вёл себя как владыка Чернигова. На глазах у всего города, не снимая доспехов, прошёл поклониться отцовскому гробу и помолиться в храме Спаса. Тут же принял знатных бояр, купцов и других горожан и обещал ям править по чести и справедливости, как было при отце, князе Святославе Ярославиче. И только после этого Олег занял покинутый Всеволодом княжеский дворец. Вновь детские безделицы вернулись в его палаты.
А половцы и Борисова дружина ещё шли по черниговской земле, грабя города, сёла и погосты, и стон стоял по всему Черниговскому княжеству. Отовсюду люди бежали в Чернигов под его крепостные стены, просили милостей и помощи у князя Олега, а он лишь мрачнел лицом, отворачивался. Тяжёлую плату уплачивала черниговская земля за восстановление на отцовском столе Олега Святославича. Писал летописец: «Олег же и Борис пришли в Чернигов, мня, что одолели уже, а земле Русской много зла сотворили, пролив кровь христианскую, за которую взыщет с них бог, и ответ дадут они за погубленные души христианские».
Весть о выходе братьев из Тмутаракани не застала врасплох Владимира Мономаха. Ожидая близкой войны, он послал гонцов за воями в Ростов и Суздаль, начал собирать смоленский полк и устраивать свою дружину. В кузнечной слободе до поздней ночи не прекращалась работа, горели горны, ковались новые мечи и брони, калились наконечники стрел, копий, дротиков, изготовлялись щиты, кольчуги. Тележники подновляли старые телеги и делали новые, готовили про запас колёсные оси и колёса, тиуны собирали в дорогу еству и питьё. И когда в начале сентября из Киева от великого князя Изяслава пришёл приказ немедля идти на помощь против мятежных братьев и половцев, смоленское войско было уже изготовлено.
Итак, война с Олегом, с братом и другом, с крёстным отцом его первенца, война, которая может стоить жизни им обоим. И избежать этом войны уже не может ни он, Мономах, привязанный к Изяславу и Всеволоду, ни Олег, за которым стоят Борис, Роман, половцы. А между двумя союзами лежат спорные города — Чернигов, Владимир-Волынский, другие столы, и отойти в сторону, отступиться — значит отдать их противнику, лишить себя и своих детей столов, земель, доходов.
Через несколько дней смоленская рать водою и сушей выступила к Киеву. Туда же стекались вой из Турова, Пинска и других городов. Не останавливаясь в Киеве, смоляне двинулись к Переяславлю. В «Поучении» писал позднее Мономах: «…из Смоленска же придя, пробился я сквозь половецкое войско с боем до Переяславля».
Пока собиралась русская рать из разных городов, Владимир прошёл через союзных Олегу половцев и вышел к Переяславлю. Этот город терять было нельзя, тогда бы Олег и Борис овладели всеми русскими городами к северо- и юго-востоку от Киева, переняли все пути в степь и оттуда уже грозили бы Киеву. Половцы же нацеливались вместе с тмутараканской ратью на черниговские земли, и выход Мономаха в обход их на Переяславль был для них неожиданным. Своим левым крылом они пытались заступить путь смоленскому войску, но Мономах, не останавливаясь для боя, не развёртывая своих сил, пронзил редкую в этом месте половецкую конницу.
С тех пор как Ярославичи решили совместно выступить против Олега, в Киеве шла спорая подготовка к походу.
Братья во всём действовали заодно. В тот августовский день между ними произошёл тяжёлый разговор. Изяслав лишь всплеснул руками, когда увидел перед собой валившегося с ног от усталости, посеревшего, в изорванных одеждах Всеволода. А тот, плача, обнял его со словами: «Ох, брат, брат!» Изяслав тоже обнял брата, усадил его на скамью, успокоил, сказал: «Не тужи, брат, чего только со мной не сключалось, сначала не выгнали ли меня и не разграбили моё имение? Не был ли я изгнан вами, своими братьями? Не скитался ли я по чужим землям, лишённый всего? И ныне, брат, не тужи. Если будет нам место в Русской земле, то обоим; если лишимся его, то оба же. Я же сложу за тебя голову свою».
Слёзы текли по впалым, покрытым сединой щекам Изяслава. Долго говорили братья, поминали былые свои грехи и чужие, клялись в верности друг другу до конца своих дней. Изяслав, как всегда, и постарев, продолжал верить в братские чувства. Всеволод холодным умом понимал — или они действительно объединятся с Изяславом до конца дней, либо изведут их Святославичи, и Всеслав, и подрастающие Ростиславичи, которые будут мстить за изгойство своего отца Ростислава Владимировича.
Наутро Изяслав приказал поднимать против Олега всю Русскую землю. Гонцы поскакали во все крупные города, к дружественным Всеволоду половцам. Как всегда, в стороне остались лишь Полоцк, где Всеслав зализывал свои раны, и Новгород.
В поход выступило объединённое русское войско, которое вели Изяслав с сыном Ярополком и Всеволод. Мономах должен был идти на Чернигов от Переяславля.
Гоня перед собой откатывающихся половцев, русские дружины подошли к Чернигову.
Олег и Борис в это время стремглав скакали в Тмутаракань за помощью, их гонцы направились в степь к половцам, приглашая их новые колена к войне с Ярославичами. А Чернигову двоюродные братья наказали держаться до последнего, ждать их прихода.
Черниговцы затворились наглухо. Они не шли ни на какие уговоры, не желали открывать ворота соперникам Олега, и тогда Ярославичи начали осаду города. Смоленская рать была послана братьями к восточным воротам города. Владимир смотрел, как его смоляне с приступными лестницами бегут к городским стенам, как на стене приготовились к смертному бою жители Чернигова, многих из которых за долгие дни пребывания в городе он знал в лицо, и ему снова становилось худо от этой необъяснимой и немыслимой людской ненависти, от того» что люди так быстро и просто переходят от мира к войне, от жизни к смерти…
А смоляне первыми из осаждавших взобрались на стены, смели оттуда черниговцев, сбили их на улицы внешнего, окольного города, бросились к восточным воротам, открыли их, и через них русская рать стала вливаться в Чернигов. Но черниговские вои и жители держались за каждый дом, каждый амбар, и трудно стало брать приступом эти многочисленные крепости.
Из сечи выскочил Ставка Гордятич, потный, разгорячённый, в запачканных кровью латах, он крикнул Мономаху: «Князь! Дозволь зажечь город. Так мы не возьмём его и за неделю». Мономах, вошедший уже на пред-воротную площадь и увидевший, как его дружинники валятся с ног, сбитые стрелами, летящими из-за домов, с крыш домов, гибнут в рукопашных схватках по подворьям, сказал: «Зажигай». И уже через несколько минут окольный город занялся большим пламенем, подожжённый сразу с нескольких концов.
Смоленская дружина выбиралась из этого огня, смотрела, как черниговцы бросают свои пылающие дома, бегут от них вдоль улиц к детинцу. Там, во внутреннем городе, собралось вскоре множество народа. Задыхаясь от тесноты, обдуваемые палящим зноем пожарища, они готовились к новой схватке с ратью Ярославичей.
Пожар стих через несколько дней. Весь внешний город выгорел дотла, и теперь Изяслав приказал взять приступом детинец. Уставшая и потерявшая многих воинов дружина Мономаха шла теперь сзади, а вперёд были выдвинуты воины Изяслава, Всеволода и Ярополка. Но не суждено было на этот раз пасть Чернигову: сторожи донесли, что от Тмутаракани идёт на помощь городу новое войско, что из степи двинулись к черниговским границам новые половцы, что хотят то и другие объединиться где-то неподалёку от Чернигова.
В тот же час Изяслав и Всеволод отвели рать от крепостной стены, перестроили её и двинулись к югу навстречу Олегу. Встретить его надо было ранее, чем тмутараканцы встретятся с половцами.
Ярославичи с сыновьями перерезали путь Олегову войску около села Нежатина Нива. Обе рати остановились неподалёку от села на невысоких холмах, и было видно, как в центре своего войска Олег и Борис Вячеславич о чём-то бурно переговариваются.
Владимир всматривался и видел перед собой прежнего Олега, с каким ходил в минувшие походы. Вон и шишак на нём тот же, и плащ червлёный. Владимир чувствовал, что и Олег во всём противном ему войске ищет Владимира, и ему показалось, что вот он нашёл его глазами, впился взглядом, неотрывно смотрит ему в лицо, потом что-то опять говорит Борису.
Владимир не мог знать, что в этот час Олег просил Бориса повременить, не наступать на стрыев, поостеречься.
— Видишь, князь, — говорил Олег, чью речь позднее передали русские летописцы, — чую — не одолеем мы войско стрыев наших, а с ними ещё смоляне, туровцы, вышгородцы. Не лучше ли нам просить уделы миром. Договоримся с ними.
Борис же стал насмехаться над Олегом, сказал ему: «Я один не боюсь против них встать». Владимир видел, как Борис в порыве тронул шпорами бока своего коня. И тут же тмутараканская дружина двинулась с холма вниз навстречу врагу, и в то же время Изяслав бросил в бой киевскую дружину.
Конные рати сшиблись, закрутились на месте, и уже через мгновение издали нельзя было разобрать, где свои, а где чужие.
Борис Вячеславич как скакал впереди своих дружинников, так и сгиб одним из первых. Его сокрушил мечом киевский дружинник. Пал Борис, и никто не вынес его на плаще с поля боя, потому что никому он был мёртвый уже не нужен — без отчины, без братьев, без детей, изгой, обретавшийся в чужой стороне. А может быть, уже невыносимой стала жизнь для Бориса на чужом подворье?