Я все понял. Рискуя рассердить Ричардсона, я остался ждать возвращения Путешественника во Времени, дожидаться его нового, может быть, еще более странного рассказа и образцов и фотографий, которые он мне обещал. Теперь я подозреваю, что никогда его не дождусь. Прошло три года со времени его исчезновения, и все знают, что он не вернулся.
У нас нет выбора — нам остается лишь гадать. Вернется ли когда-нибудь Путешественник во Времени? Может быть, он унесся в прошлое и попал к дикарям палеолита? Или в пучину мелового моря? Или оказался среди чудовищных ящеров и огромных земноводных юрского периода? Может быть, и сейчас — если слово «сейчас» здесь допустимо — он бродит в одиночестве по какому-нибудь кишащему плезиозаврами коралловому рифу или по пустынным берегам морей триасового периода? А может быть, он отправился в будущее, в эпоху расцвета человеческой расы, в один из менее отдаленных веков, когда люди еще оставались людьми, но уже разрешили все сложнейшие вопросы и общественные проблемы, доставшиеся им в наследство от нашего времени? Сам я не могу поверить, что наш век, век только что начавшихся исследований, бессвязных теорий и разногласий по основным вопросам науки и жизни оказался кульминационным пунктом развития человечества! Так, по крайней мере, я думаю. Что же до него, то он придерживался другого мнения. Мы не раз спорили с ним об этом еще до того, как была сделана Машина Времени, и он всегда скептически относился к прогрессу человечества. Развивающаяся цивилизация представлялась ему в виде беспорядочной груды материала, которая в конце концов должна рухнуть и задавить строителей. Но если это и так, все же нам ничего не остается, как продолжать жить, думая, что этого не произойдет. Для меня будущее неведомо, наполнено загадками и только кое-где освещено его удивительным рассказом. В утешение я храню два странных белых цветка, засохших и блеклых, с хрупкими лепестками, как доказательство того, что даже в то время, когда исчезли сила и интеллект человека, благодарность и нежность продолжали жить в его сердце.
© Перевод И. Гонтова, 2002
— Поговорим о попутчиках, — сказал Джим Бенделл с несколько смущенным видом. — На днях я подобрал одного человека, и он не походил на обычного парня. — Джим рассмеялся, но как-то неестественно. — Он рассказывал невероятные вещи. Большинство из них ведь говорит только о том, как потеряли хорошую должность и теперь стремятся найти работу на Западе. Они не знают, сколько народу живет здесь. Они думают, что эта огромная прекрасная страна необитаема.
Джим Бенделл — агент по продаже недвижимости, и я понял, о чем пойдет речь дальше. Это его излюбленная тема, знаете ли. Он действительно обеспокоен положением с земельными участками в нашем штате. И при этом любит порассуждать о нашем прекрасном крае, хотя никогда не уезжает далеко от города. Пустыня его пугает. Так что я поспешил вернуть его к начавшемуся было рассказу.
— И что он заявлял? Будто он старатель, который не может найти земли для изысканий?
— Это не смешно, Барт. Нет, он даже ничего не заявлял. Он не заявлял — просто рассказывал. Видишь ли, он не говорил, что это правда, он только рассказывал. Это не дает мне покоя. Я знаю, что это не может быть правдой, но как он это рассказывал. О, я не знаю…
Я понял, что он в затруднении. Джим Бенделл обычно говорил на очень чистом английском — и всерьез гордился этим. Если он запинается, то, значит, по-настоящему обеспокоен. Как в тот раз, когда принял гремучую змею за палку и хотел положить в огонь.
Джим продолжал:
— И еще его странная одежда. Она выглядела как серебряная, но была легкой как шелк И в ночи она немного светилась.
Я подобрал его в сумерках. Именно «подобрал». Он лежал в десяти футах от обочины Южной Дороги. Сначала я подумал, что кто-то сбил его и не остановился. Видишь ли, было не очень хорошо видно. Я поднял его, положил в машину и тронулся. Мне надо было проехать еще три сотни миль, и я рассчитывал оставить его в Уоррен Спринге, у доктора Вэнса. Но он пришел в себя через пять минут и открыл глаза. Он огляделся вокруг, рассмотрел машину, потом взглянул на Луну.
— Слава Богу! — сказал он, и только затем посмотрел на меня. Это привело меня в шок Он был красив. Нет, он был прекрасен.
Нет, даже не так. Он был восхитителен. В нем было шесть футов и два дюйма, как мне кажется, волосы коричневые с красно-золотистым оттенком. Они напоминали тонкую проволоку, но курчавились и изгибались. Его лоб был широк, вдвое шире, чем мой. Черты лица оказались изящными, но потрясающе выразительными, глаза были серые, почти стального цвета и куда больше моих. Его костюм напоминал купальный в паре с пижамными брюками. Руки — длинные и загорелые, как у индейца. Но он был белым, а загар — скорее золотистый, чем коричневый.
Но он был великолепен. Самый чудесный человек, которого я когда-нибудь видел.
— Хеллоу! — сказал я. — Попали в аварию?
— Нет. Не в этом времени, во всяком случае.
И голос его тоже был восхитителен. Это был необычный голос. Он звучал, подобно органу, но только исходил из уст человека.
— Мой разум еще не пришел в норму. Я проводил эксперимент. Назовите мне сегодняшнюю дату, день и год. Тогда посмотрим… — продолжил он.
— Что?.. 9 декабря, 1932, — сказал я.
Это явно не обрадовало его. Кривая усмешка пробежала по лицу.
— Больше тысячи, — произнес он задумчиво. — Не так плохо по сравнению с семью миллионами. Я не могу жаловаться.
— Семью миллионами чего?
— Лет, — сказал он спокойно. Будто это вовсе и не трогало его. — Однажды я проводил эксперимент. Или хотел провести его. Или проведу его. Эксперимент в 3059 году. Я исследовал пространство. Время здесь не причем, я уверен. Это было пространство. Я почувствовал, что попал в это поле, но не смог вырваться наружу.
Поле гамма-Эйч 481, интенсивностью 935 по шкале Пеллмана. Оно засосало меня, но затем я вырвался. Я думаю, что оно сделало небольшой разрыв в пространстве, в том месте, где будет находиться Солнечная система. Оно забросило меня в будущее через высшие измерения, эффективно превысив скорость света.
Он не рассказывал это мне, понимаешь. Он будто размышлял или бредил. А затем снова осознал, что я рядом.
— Я не мог настроить их инструменты, семь миллионов лет эволюции изменили все. И поэтому немного промахнулся. Я живу в 3059 году. Но расскажите мне, какое самое значительное научное изобретение существует в ваше время?
Он поразил меня так, что я ответил прежде, чем подумал.
— О, телевидение, я полагаю. Радио. И самолеты.
— Радио — хорошо. Здесь должны быть инструменты.
— Но подождите, кто вы?
— А… Извините. Я забыл. — Извинение слышалось в его музыкальном голосе. — Я Арес Сен Кенлин. А вы?
— Джеймс Уотерс Бенделл.
— Уотерс — что это значит? Я не могу распознать.
— Что… Это имя, естественно. Почему вы должны распознавать его?
— Я понял — у вас нет классификации. «Сен» означает «ученый».
— Откуда вы взялись, мистер Кенлин?
— Откуда взялся? — Он улыбнулся, и голос его был тих и мягок. — Я пришел из пространства, отделенного от этого семью миллионами лет. Или больше. Они потеряли счет годам, эти люди. Машины ликвидировали все казавшиеся излишними службы. Поэтому не знаю — в каком точно году я был. Но до этого, моим домом был Нева-Сити в 3059 году.
Вот тогда я подумал, что он, псих.
— Я был экспериментатором, — продолжил он. — Ученым, как я уже сказал. Мой отец тоже был ученым, но в области человеческой генетики. Я сам оказался его экспериментом. Он доказал свою правоту, и весь мир последовал за ним. Я был первым из новой расы.
— Новая раса! О, святые небеса… Какой же… Какой же будет…
— Каков будет конец? Я почти его видел. Я видел их — маленьких людей, недоумевающих, потерянных. И машины.
— Может ли это быть? И ничего нельзя изменить?
— Слушайте. Я спою песню.
Он запел. После этого он уже мог дальше не рассказывать мне об этих людях. Я все понял. Я услышал их голоса, их странные, скрипучие, неанглийские слова. Я смог почувствовать их недоумение, их затухающие желания. Все звучало в минорном ключе, как мне кажется. Песня звала, звала и спрашивала, и безнадежно искала ответ. И сквозь нее слышался шум и рокот неизвестных, забытых машин.