Разумеется, мои воспоминания весьма смутны. В темноте проступали контуры огромных машин, отбрасывавших при свете спички причудливые тени, в которых укрывались бледные, едва различимые морлоки. Было душно, в воздухе чувствовался слабый запах свежепролитой крови. Чуть подальше, примерно в середине пещеры, стоял небольшой, видимо, обеденный стол из белого металла, где лежали куски свежего мяса. Оказалось, что морлоки были плотоядными! Помню, уже тогда я с изумлением подумал: что за домашнее животное сохранилось от прежних времен? Все было видно очень смутно; тяжелый запах, громадные контуры машин, отвратительные фигуры, притаившиеся в тени и ожидающие темноты, чтобы приблизиться ко мне! Догоревшая спичка обожгла мне пальцы и упала на землю, тлея красной точкой в непроглядном мраке.
С тех пор я много раз думал, как плохо подготовился к такому исследованию. Отправляясь в путешествие на Машине Времени, я испытывал нелепую уверенность в том, что люди будущего смогли опередить нас во всех отношениях. Я пришел к ним без оружия, без лекарств, без табака — а временами мне так хотелось курить, — и даже спичек у меня было слишком мало. Ах, если б я только сообразил захватить фотоаппарат! Можно было бы запечатлеть этот Подземный мир и потом, на досуге, спокойно рассмотреть его. Теперь же я стоял там, вооруженный лишь тем, чем снабдила меня природа, — руками, ногами и зубами; только это да всего четыре спички, оставшиеся у меня.
Я побоялся идти дальше, в темный проход между машинами, и только при последней вспышке зажженной спички увидел, что коробок почти опустел. До этой минуты мне и в голову не приходило, что нужно беречь спички. Я истратил почти половину своего запаса, удивляя наземных жителей, для которых огонь был диковинкой. Теперь же, когда у меня осталось только четыре спички, а сам я очутился во тьме, я снова почувствовал, как тонкие пальцы ощупывают мое лицо, и меня поразил какой-то особенно неприятный запах. Мне казалось, что я ощущаю дыхание целой толпы этих ужасных существ.
Я почувствовал, как чьи-то руки осторожно пытаются отнять у меня спичечную коробку, а другие тянут меня за одежду. Мне было неприятно ощущать присутствие невидимых созданий. В темноте я впервые ясно осознал, что не могу понять их побуждений и поступков. Я крикнул изо всех сил. Морлоки отскочили, но тотчас же я снова почувствовал их приближение. На этот раз они смелее хватали меня и обменивались какими-то странными звуками. Я задрожал, опять крикнул, еще громче. Однако в этот раз они уже не так испугались и почти сразу вернулись, издавая странные звуки, похожие на тихий смех. Меня охватил самый настоящий ужас. Я решил зажечь еще одну спичку и бежать под защитой ее света. Сделав это, я вынул из кармана кусок бумаги, поджег его и отступил назад в узкий туннель. Но едва я вошел туда, мой факел погас от сквозняка и стало слышно, как морлоки зашуршали в туннеле, словно сухие листья на ветру, а их шаги зазвучали негромко и часто, как капли дождя…
Тут же меня схватили сразу несколько рук, пытаясь втащить назад в пещеру. Я зажег еще спичку и помахал ею прямо перед их подслеповатыми физиономиями. Вы едва ли можете себе представить, какими омерзительно нечеловеческими были эти бледные лица без подбородков, с большими, лишенными век красновато-серыми глазами, дико смотревшие на меня в своем слепом отупении! Впрочем, сами понимаете, я недолго разглядывал их. Я опять отступил и, едва догорела вторая спичка, зажег третью. Она почти догорела, когда мне удалось добраться до шахты колодца. Я прилег, у меня кружилась голова от стука огромного насоса внизу. Затем я вроде бы нащупал скобы, но тут меня схватили за ноги и потащили обратно. Я зажег последнюю спичку, но она тотчас погасла. Однако, ухватившись за скобы и рассыпая ногами пинки, я высвободился из цепких объятий морлоков и стал быстро взбираться по стене колодца. Они же стояли внизу и, моргая, смотрели на меня. Все, кроме одной маленькой твари, которая какое-то время следовала за мной и чуть не сорвала с меня башмак в качестве трофея.
Подъем показался мне бесконечным. Преодолевая последние двадцать или тридцать футов, я чувствовал смертельную тошноту. Только невероятным усилием я овладел собой. Последние несколько ярдов оказались ужасны. Больше не было сил. Несколько раз у меня начинала кружиться голова. Падение казалось неминуемым. Сам не знаю, как добрался до отверстия колодца и, шатаясь, вылез на солнечный свет. Я упал ничком. Даже земля показалась мне здесь чистой и благоуханной. Помню, как Уина целовала мои руки и лицо, а вокруг меня раздавались голоса других элоев. После же я на некоторое время потерял сознание.
Теперь я оказался в еще худшем положении, чем прежде. Если не считать минут отчаяния в ночь, когда я лишился Машины Времени, меня все время ободряла надежда на возможность бегства, однако новые открытия пошатнули ее. До сих пор я видел препятствие лишь в детской непосредственности маленького народа и в каких-то неведомых мне силах, понять которые, казалось, было равносильно тому, чтобы их преодолеть. Теперь появилось новое обстоятельство — отвратительные морлоки, нечто нечеловеческое и враждебное. Я почти инстинктивно ненавидел их. Прежде я чувствовал себя в положении человека, упавшего в яму: думал только о том, как бы из нее выбраться. Теперь же я ощущал себя зверем, попавшим в ловушку и чующим, что враг близко.
Враг, о котором я говорю, может вас удивить — темнота перед новолунием. Уина внушила мне этот страх несколькими, поначалу непонятными словами о Темных Ночах. Теперь нетрудно было догадаться, что означало приближение Темных Ночей. Луна убывала, темнота становилась все более непроницаемой. Теперь я хоть отчасти понял причину ужаса жителей Верхнего мира перед темнотой. Я спрашивал себя, что за мерзости проделывали морлоки в ночи перед новолунием. Теперь я был окончательно убежден, что моя гипотеза о господстве элоев над морлоками полностью неверна. Конечно, раньше жители Верхнего мира были привилегированным классом, а морлоки — их рабочими-слугами, но это давным-давно ушло в прошлое. Обе разновидности людей, возникшие в результате эволюции общества, переходили или уже перешли к совершенно иным отношениям. Подобно династии Каролингов, элои переродились в прекрасные ничтожества. Они все еще владели поверхностью земли, тогда как морлоки, жившие в продолжение бесчисленных поколений под землей, в конце концов стали совершенно неспособны выносить дневной свет. Морлоки по-прежнему делали одежду для элоев и заботились об их повседневных нуждах, но лишь вследствие старой привычки работать на них. Они делали это, скорее всего, бессознательно, как конь бьет копытом или охотник радуется убитой им дичи: старые, давно исчезнувшие отношения все еще накладывали свою печать на человечество. Но ясно, что изначальные отношения двух рас стали прямо противоположными. Неумолимая Немезида неслышно приближалась к изнеженным счастливцам. Много веков назад, за тысячи и тысячи поколений, человек лишил своего ближнего солнечного света. А теперь этот ближний стал совершенно неузнаваем! Отныне элои начали заново учить уроки жизни. Они вновь познакомились с чувством страха. Я неожиданно вспомнил о мясе, которое заметил в Подземном мире. Не знаю, почему мне это пришло в голову: это было не следствие моих мыслей, а как бы вопрос извне. Я попытался припомнить, как выглядело мясо. Оно уже тогда показалось мне каким-то знакомым, но чем именно — я понять не мог.
Маленький народ был беспомощен в присутствии существ, наводивших на него непреодолимый страх, но я был не таков. Я был сыном века расцвета человеческой расы, когда страх перестал сковывать человека и таинственность потеряла свои чары. Во всяком случае, я мог защищаться. Без промедления я решил найти себе оружие и безопасное место для сна. Имея такое убежище, я мог бы сохранить некоторую долю той уверенности, которой я лишился, узнав, какие существа угрожали мне по ночам. Я знал, что не засну до тех пор, пока мой сон не будет защищен. Я содрогнулся при мысли, что эти твари уже не раз рассматривали меня спящим.
Весь день я бродил по долине Темзы, но не нашел убежища, которое казалось бы надежным. Здания и деревья казались легко доступными для таких ловких, умеющих хорошо лазать существ, какими были морлоки, судя по их колодцам. И тут я вспомнил о высоких башенках и гладких стенах Зеленого Фарфорового Дворца. В тот же вечер, посадив Уину, как ребенка, к себе на плечо, я отправился по холмам на юго-запад. Я полагал, что до Зеленого Дворца семь или восемь миль, но, вероятно, до него были все восемнадцать. В первый раз я увидел это место в пасмурный день, когда расстояния кажутся меньше. Теперь же, когда я двинулся в путь, у меня к тому же оторвался каблук, а в ногу впивался гвоздь — это были старые башмаки, которые я носил только дома, — поэтому я хромал. Солнце уже давно село, когда показался дворец, вырисовывавшийся черным силуэтом на бледном фоне неба.
Уина была в восторге, когда я понес ее на плече, но потом она решила сойти на землю и семенила рядом, перебегая то на одну, то на другую сторону за цветами и засовывая их в мои карманы. Карманы всегда поражали Уину, и в конце концов она решила, что это своеобразные вазы для цветов. Во всяком случае, она их использовала для этой цели… И кстати!.. Переодеваясь, я нашел…
(Путешественник во Времени замолчал, опустил руку в карман и положил перед нами на столик два увядших цветка, напоминавших крупные белые мальвы. Потом продолжил рассказ.)
Землю уже окутала вечерняя тишина, а мы еще шли по холмам к Уимблдону. Уина все больше уставала и хотела вернуться в здание из серого камня. Однако я указал на видневшиеся вдалеке башенки Зеленого Дворца и постарался объяснить ей, что там мы найдем убежище, спасемся от ее страха.
Знакома ли вам мертвая тишина, которая наступает перед сумерками? Не шевелятся даже листья на деревьях. На меня эта вечерняя тишина всегда навевала какое-то неясное чувство ожидания. Небо было чистое, высокое и ясное; только на западе виднелось несколько полос легких облачков. Однако к этому гнету вечернего ожидания примешивался теперь страх. В тишине мои чувства как будто сверхъестественно обострились. Мне чудилось, что я могу ощущать пещеры в земле у себя под ногами, могу чуть ли не видеть морлоков, кишащих в своем подземном муравейнике в ожидании темноты. Мне казалось, что они приняли мое вторжение за объявление войны. И зачем они украли мою Машину Времени?
Мы продолжали идти в вечерней тишине, а сумерки тем временем все сгущались. Голубая даль померкла, одна за другой стали загораться звезды. Земля под ногами становилась плохо различимой, деревья — черными. Страх и усталость овладевали Уиной. Я взял ее на руки, успокаивая и лаская. По мере наступления темноты она все крепче прижималась лицом к моему плечу. По длинному склону холма мы спустились в долину, и тут я чуть не свалился в маленькую речку. Перейдя ее вброд, я взобрался на противоположный склон долины, прошел мимо множества домов, а затем — статуи, изображавшей, как мне показалось, некое подобие фавна, но только без головы. Здесь росли акации. Морлоков не было видно. Но ведь ночь только начиналась, и самые темные часы перед восходом ущербной луны, были еще впереди.
С вершины следующего холма я увидел густую чащу, которая тянулась широкой и черной полосой. Я остановился в нерешительности. Лесу не было видно конца ни справа, ни слева. Чувствуя себя усталым — у меня сильно болели ноги, — я снял с плеча Уину и сел на землю. Я не видел Зеленого Дворца и сомневался, в правильном ли направлении мы движемся. Взглянув на лесную чащу, я невольно подумал о том, что могло скрываться в ее глубине. Под густо переплетенными ветвями деревьев, должно быть, не видно даже звезд. Если б в лесу меня и не подстерегала опасность — та опасность, мысль о которой я гнал от себя, — там все же было достаточно корней, чтобы споткнуться, и стволов, чтобы расшибить себе лоб.
К тому же я был слишком измучен волнениями этого дня, а поэтому решил не идти в лес, а провести ночь на холме.
Уина уже крепко спала, и это меня очень обрадовало. Укутав ее своей курткой, я сел рядом с ней и стал ждать восхода луны. На склоне холма было тихо и пустынно, но из лесной тьмы доносились временами какие-то шорохи, которые явно производили живые существа. Надо мной сияли звезды, ночь была очень ясная. Звездное мерцание успокаивало меня. На небе не было знакомых созвездий: они приняли новые очертания благодаря тем медленным перемещениям звезд, которые становятся ощутимы только по истечении сотен человеческих жизней. Один Млечный Путь, казалось, остался тем же потоком звездной пыли, что и в наше время. На юге сияла какая-то очень яркая, неизвестная мне красная звезда, она была ярче даже Сириуса. И среди мерцающих точек мягко и ровно сияла одна большая планета, словно спокойно улыбающееся лицо старого друга.
При свете звезд заботы и горести земной жизни показались мне ничтожными. Я подумал о том, как бесконечно далеки звезды, как медленно они движутся из неведомого прошлого в будущее. Подумал об огромных кругах, которые описывает в пространстве земная ось. Всего сорок раз описала она этот круг за восемьсот тысяч лет, которые я преодолел. И за это время вся общественная деятельность, все традиции, вся сложная организация, все национальности, все языки, вся литература, все человеческие стремления и даже само воспоминание о Человеке, каким я его знал, исчезли. Зато появились хрупкие существа, забывшие о своем высоком происхождении, и белесые твари, от которых я бежал в ужасе. Я думал и о том Великом Страхе, который разделил две разновидности человеческого рода, и впервые с содроганием понял, что за мясо я видел в Подземном мире. Нет, это было бы слишком ужасно! Я взглянул на маленькую Уину, спавшую рядом со мной, на ее личико, беленькое и ясное, как звездочка в небе, и попытался отбросить эту страшную мысль.
Всю долгую ночь я старался не думать о морлоках и убивал время, пытаясь найти в путанице звезд следы старых созвездий. Небо было совершенно чистым, виднелись только несколько легких облачков. По всей видимости, время от времени я ненадолго засыпал. Когда такое бдение окончательно утомило меня, в восточной части неба показался слабый свет, подобный зареву бесцветного пожара, и вскоре появился белый тонкий серп убывающей луны. А следом, настигая и затопляя его своим сиянием, блеснули первые лучи утренней зари, сначала бледные, но потом с каждой минутой все более наливавшиеся теплыми алыми красками. Ни один морлок не приблизился к нам; в эту ночь я даже не видел никого из них. Со светом наступающего дня все ночные страхи стали казаться почти смешными. Я встал и почувствовал, что моя нога в башмаке без каблука распухла у лодыжки, а пятка болела; я сел на землю, снял башмаки и отшвырнул их прочь.
Я разбудил Уину, и мы пошли вниз, в лес, зеленый и приветливый, а не черный и зловещий, как ночью. Мы нашли несколько плодов и позавтракали. Потом встретили несколько прекрасных маленьких существ, которые смеялись и танцевали на солнышке, как будто в природе никогда не существовало ночей. Но тут я снова вспомнил о том мясе, которое видел. Теперь мне стало окончательно ясно, что это было за мясо, и я всем сердцем пожалел о слабом ручейке, оставшемся на земле от некогда могучего потока человечества. Ясно, что когда-то давно, века назад, пища у морлоков иссякла. Возможно, некоторое время они питались крысами и прочими паразитами. Даже в наше время человек гораздо менее разборчив в пище, чем когда-то, — значительно менее разборчив, чем обезьяна. Предубеждение против человеческого мяса — не слишком глубоко укоренившийся инстинкт. И эти бесчеловечные потомки людей… Ну вы понимаете!
Я постарался взглянуть на дело с научной точки зрения. Во всяком случае, морлоки были менее человекоподобны и еще дальше от нас, чем наши предки-каннибалы, жившие три или четыре тысячи лет назад. А высокоразвитый ум, который сделал бы такое положение вещей невыносимым, в будущем окончательно исчез. «О чем мне беспокоиться, — думал я. — Этиэлои — просто откормленный скот, который разводят и отбирают себе в пищу муравьеподобные морлоки, — вероятно, они даже следят, чтобы элои были хорошо откормлены…» А маленькая Уина тем временем танцевала около меня!
Я попытался подавить охвативший меня ужас и подумал, что такое положение вещей — суровая кара за человеческий эгоизм. Люди хотели жить в роскоши засчет тяжкого труда своих собратьев и оправдывались необходимостью. А теперь, когда настали иные времена, та же необходимость повернулась к ним другой стороной. Я, подобно Карлейлю, даже пытался возбудить в себе презрение к этой жалкой, упадочной аристократии. Но это мне не удалось. Несмотря на их умственное вырождение, элои все же сохранили в своей внешности слишком много человеческого, они были мне симпатичны, и я невольно сочувствовал им, разделяя их унижение и страх.
У меня пока не было никаких идей насчет того, что нужно делать. Прежде всего я хотел найти безопасное убежище и раздобыть металлическое или каменное оружие. Это было просто необходимо. Затем я надеялся обнаружить средства для добывания огня, чтобы иметь факел, так как знал, что это лучшее оружие против морлоков. А еще я хотел сделать какое-нибудь механическое приспособление, чтобы выломать бронзовые двери в пьедестале Белого Сфинкса. Я намеревался создать таран. Я был уверен, что если войду в эти двери, неся с собой факел, то найду Машину Времени и смогу вырваться из этого ужасного мира. Я не думал, что у морлоков хватило бы сил утащить мою Машину куда-нибудь очень далеко. Уину я решил забрать в наше время. Обдумывая эти планы, я продолжал идти к тому зданию, которое, как мне казалось, могло стать нашим жилищем.
Около полудня мы дошли до Зеленого Дворца и обнаружили, что он опустошен и почти разрушен изнутри. В окнах торчали осколки стекол, а большие куски зеленой облицовки отвалились от проржавевшего металлического каркаса. Дворец стоял на высоком травянистом склоне, и, посмотрев на северо-восток, я изумился, увидев большой эстуарий или, скорее, бухту, там, где, по моим соображениям, раньше находились Уондсворт и Бэттерси. Я еще подумал о том, что же произошло теперь с существами, населяющими морские глубины, но долго размышлять об этом не стал.
Материал, из которого был построен дворец, в самом деле оказался фарфором, и вдоль его фасада я увидел надпись, сделанную неизвестными мне буквами. Мне пришла в голову нелепая мысль, что Уина может разобрать ее, но тут же оказалось, что она понятия не имеет о письме. Она всегда казалась мне более человеком, чем была на самом деле — может быть, потому, что ее привязанность ко мне была такой человеческой.
За огромными поломанными створчатыми дверями, распахнутыми настежь, мы увидели вместо обычного зала длинную галерею с рядом окон. С первого же взгляда я понял, что перед нами музей. Паркетный пол покрывал густой слой пыли, и такой же серый покров лежал на разнообразных предметах, в беспорядке валявшихся повсюду. Среди прочего посреди зала я увидел нечто странное и высохшее — это была нижняя часть огромного скелета. По форме ног я определил, что это вымершее животное наподобие мегатерия. Рядом в густой пыли валялись его череп и кости верхних конечностей, но в одном месте, где крыша протекала, кости почти полностью рассыпалась. Еще в галерее стоял огромный скелет бронтозавра. Мое предположение о том, что это музей, подтвердилось. По бокам галереи находилось то, что я принял сначала за покосившиеся полки, но, стерев с них слой пыли, убедился, что это стеклянные витрины, такие же, как в наше время. Вероятно, они были герметически закупорены, судя по некоторым прекрасно сохранившимся экспонатам.
Ясно, что мы оказались среди развалин огромного музея, подобного Южно-Кенсингтонскому, но относившегося к более поздним временам. Здесь был палеонтологический отдел с чудесной коллекцией окаменелостей, однако неизбежное разрушение, утратившее благодаря уничтожению бактерий и грибков большую часть своей силы, все же верно, хотя и медленно продолжало свою работу. В разных местах я находил следы посещения музея маленьким народом: кое-где попадались редкие ископаемые, разломанные на куски или нанизанные на тростник. В некоторых местах витрины были сорваны — я решил, что это сделали морлоки. Дверец был пуст. Слой пыли заглушал звук наших шагов. Пока я с изумлением осматривался, ко мне подошла Уина, которая до тех пор забавлялась тем, что катала морского ежа по наклонному стеклу витрины, тихонько взяла меня за руку и встала рядом.
Я был так поражен видом этого разрушающегося памятника века разума, что не подумал о той пользе, какую мог бы из него извлечь. Даже мысль о Машине Времени вылетела у меня из головы.
Судя по размерам, Зеленый Дворец должен был заключать в себе не только палеонтологический отдел: вероятно, тут были и исторические отделы и библиотека. Для меня это было бы интереснее, чем геологические древности. Принявшись за дальнейшие исследования, я обнаружил вторую, короткую галерею, пересекавшую первую. По-видимому, это был минералогический отдел, и вид куска серы навел меня на мысль о порохе. Но я не мог отыскать селитры или каких-нибудь нитратов. Без сомнения, они разложились много сотен лет назад. Но сера не выходила у меня из головы и заставляла постоянно размышлять. Все остальное здесь мало меня интересовало, хотя, пожалуй, этот отдел сохранился лучше всего. Я не специалист по минералогии, и поэтому отправился дальше, в полуразрушенное крыло здания, параллельное первой галерее, через которую я вошел.
Судя по обстановке, этот отдел был посвящен естественной истории, но все в нем изменилось до неузнаваемости. Несколько съежившихся и почерневших останков того, что было чучелами зверей, высохшие коконы в банках, некогда заполненных спиртом, темная пыль, оставшаяся от засушенных растений, — вот и все, что я здесь нашел! Я пожалел об этом; было бы интересно проследить медленные, терпеливые усилия, благодаря которым была достигнута полная победа над живой природой. Затем мы попали в огромную, но очень плохо освещенную галерею, ее пол постепенно понижался, хотя и под небольшим углом, с того конца, где мы стояли. С потолка свешивались белые шары; некоторые из них были треснутыми или разбитыми вдребезги, и у меня невольно возникла мысль, что это помещение когда-то освещалось искусственным светом. Тут я почувствовал себя в своей стихии, потому что по обе стороны от меня поднимались остовы огромных машин, по большей части сильно поврежденные и поломанные; некоторые, однако, были еще сравнительно целы. Вы знаете, у меня слабость к машинам; мне захотелось подольше остаться здесь, тем более что многое поразило меня новизной и непонятностью. Я мог строить лишь самые неопределенные догадки относительно целей, которым они служили. Мне казалось, что если я разрешу загадку их предназначения, то найду могущественное оружие для борьбы с морлоками.
Вдруг Уина прижалась ко мне. Это было так неожиданно, что я был просто потрясен. Если бы не она, я, по всей вероятности, не обратил бы внимания на покатость пола. Конец галереи, откуда я вошел, поднимался довольно высоко над землей и освещался через немногие узкие окна. Однако по мере того, как мы шли дальше, склон холма подступил к окнам, постепенно заслонив их, так что наконец осталась только щель, как в Лондоне в полуподвалах, и через нее просачивалась лишь едва заметная полоска света. Я медленно шел вперед, с любопытством рассматривая машины, и это занятие совершенно поглотило меня. Поэтому я не заметил постепенного ослабления света, пока наконец возрастающий страх Уины не привлек моего внимания. Только тогда я заметил, что галерея уходит в непроглядную темноту. Остановившись в нерешительности и осмотревшись вокруг, я увидел, что слой пыли здесь был тоньше и лежал неровно. Еще дальше, в темноте, на пыльном полу как будто виднелись небольшие узкие следы. Я почувствовал, что морлоки находятся где-то поблизости и решил, что даром теряю время на осмотр машин. Уже перевалило далеко за полдень, а я все еще не имел оружия, убежища и средств для добывания огня. Вдруг далеко в глубине темной галереи я услышал тот же особенный шорох, тот же странный шум, что и тогда, в глубине колодца.
Я взял Уину за руку Но внезапно мне в голову пришла новая мысль, я оставил Уину и направился к машине, из которой торчал рычаг, вроде тех, что употребляются на железнодорожных стрелках. Взобравшись на подставку и ухватившись обеими руками за рычаг, я навалился на него. Уина, оставшись одна в проходе, принялась хныкать. Я рассчитал правильно: рычаг сломался после минутного усилия, и я вернулся к Уине с палицей в руке, достаточно надежной, чтобы проломить череп любому морлоку, попавшемуся нам на пути. А мне ужасно хотелось убить хотя бы одного! Быть может, вам это желание уничтожить одного из наших потомков покажется бесчеловечным. Но к этим отвратительным существам невозможно было относиться по-человечески. Только мое нежелание оставить Уину и уверенность, что может пострадать Машина Времени, если я вздумаю удовлетворять свою жажду убийства, удержали меня от попытки тотчас же спуститься по галерее вниз и начать истребление копошившихся там тварей.
И вот, держа палицу в правой руке, а левой обнимая Уину, я вышел из этой галереи и направился в другую — с виду еще большую, — которую я сначала принял за военную часовню с изорванными знаменами. Однако скоро в этих коричневых и черных, будто обгорелых лоскутьях, которые висели по стенам, я узнал остатки истлевших книг. Они давно рассыпались на куски, в них не осталось даже следов букв. Лишь кое-где валялись покоробившиеся корешки и треснувшие металлические застежки, достаточно красноречиво свидетельствовавшие о своем назначении. Будь я писателем, при виде всего этого я, возможно, пустился бы философствовать о тщете всякого честолюбия. Но меня всего сильнее поразила потеря колоссального труда, о которой говорили эти груды истлевшей бумаги. Должен сознаться, что в ту минуту я вспомнил о журнале «Философские записки» и о своих собственных семнадцати статьях по оптике.
Поднявшись по широкой лестнице, мы попали в новое помещение, которое было некогда отделом прикладной химии. У меня была надежда найти здесь что-нибудь полезное. За исключением одного угла, где обвалилась крыша, галерея прекрасно сохранилась. Я подходил к каждой уцелевшей витрине. Наконец в одной из них, закупоренной воистину герметически, я нашел коробку спичек. Горя от нетерпения, я испробовал одну из них. Спички оказались вполне пригодными: они даже не отсырели. Я повернулся к Уине. «Танцуй!» — воскликнул я на ее языке. Теперь у нас было оружие против существ, которых мы так боялись. И вот в этом заброшенном музее, на густом ковре пыли, к величайшему восторгу Уины я принялся исполнять замысловатый танец, весело насвистывая песенку «Шотландия». Это был частью канкан, частью полонез, частью вальс и частью мое собственное изобретение. Вы же знаете, что я действительно изобретателен.
Эта коробка спичек, сохранившаяся в течение стольких лет вопреки разрушительному действию времени, была необычайной и счастливой случайностью. К своему удивлению, я сделал еще одну неожиданную находку — камфору. Я нашел ее в запечатанной банке, которую, как я думаю, случайно закупорили герметически. Сначала я принял вещество за парафин и разбил банку. Но запах камфоры не оставлял никаких сомнений. Среди общего разрушения это летучее вещество пережило, возможно, многие тысячи столетий. Она напомнила мне об одном рисунке, сделанном чернилами, приготовленными из ископаемого белемнита, погибшего и ставшего окаменелостью миллионы лет тому назад. Я хотел было выбросить камфору, как вдруг вспомнил, что она легко воспламеняется и горит ярким пламенем, так что из нее можно сделать отличную свечку. Я положил камфору в карман. Зато я нигде не нашел взрывчатых веществ или каких-либо других средств, чтобы взломать бронзовые двери. Железный рычаг был пока что самым полезным орудием, на которое я здесь наткнулся Тем не менее я вышел из галереи воодушевленным.
Не могу пересказать всего, что я увидел за этот долгий день. Пришлось бы сильно напрягать память, чтобы по порядку рассказать обо всем. Помню галерею со ржавым оружием и свои размышления: не выбрать ли мне топор или саблю вместо железного рычага? Но я не мог унести и то и другое, а железный лом был более пригоден для штурма бронзовых дверей. Я видел множество ружей, пистолетов и винтовок. Почти все они были изъедены ржавчиной, хотя некоторые, сделанные из какого-то неизвестного металла, отлично сохранились. Однако патроны и порох давно рассыпались в пыль. Один угол галереи был совершенно разрушен; вероятно, это произошло в результате взрыва экспонатов. В другом месте оказалась большая коллекция идолов: полинезийских, мексиканских, греческих, финикийских, — короче собранных со всех концов земли. И здесь, уступив непреодолимому желанию, я написал свое имя на носу каменного уродца из Южной Америки, особенно меня поразившего.
К вечеру мое любопытство ослабело. Одну за другой проходил я галереи, пыльные, безмолвные, часто разрушенные, все содержимое которых представляло собой груды обугленных обломков. В одном месте я наткнулся на модель рудника, а затем, совершенно случайно, нашел в плотно закупоренной витрине два динамитных патрона. «Эврика!» — воскликнул я с радостью и разбил стекло. Но вдруг меня одолели сомнения. Я остановился в раздумье. Выбрав маленькую боковую галерею, я произвел опыт. Никогда в жизни я не ощущал такого разочарования, как в те пять-десять минут, пока ждал взрыва и ничего не дождался. Без сомнения, это были муляжи, я мог бы догадаться уже по их виду. В ином случае я тотчас бы кинулся к Белому Сфинксу, отправил его одним взрывом в небытие вместе с его бронзовыми дверями и, надо полагать, уже никогда не получил бы обратно Машину Времени.
Насколько я могу припомнить, мы вышли в маленький открытый дворик внутри дворца. Среди зеленой травы росли три фруктовых дерева. Там мы отдохнули и подкрепились. Приближался закат, и я принялся обдумывать наше положение. Ночь надвигалась, а безопасное убежище все еще не было найдено. Но теперь меня это мало беспокоило. В мои руки попала лучшая защита от морлоков: спички! А на случай, если бы понадобился яркий свет, в кармане была камфора. Самое лучшее, казалось мне, — провести ночь на открытом месте под защитой костра. Утром же я хотел приняться за розыски Машины Времени. Единственным средством для этого, правда, был железный лом. Но теперь я иначе относился к бронзовым дверям. Ведь до сих пор я не хотел их ломать, не зная, что находится по другую сторону. Однако они не казались мне очень прочными, и я надеялся, что легко взломаю их при помощи рычага.
Мы вышли из Зеленого Дворца, когда солнце еще не спряталось за горизонтом. Я решил на следующий день, рано утром, вернуться к Белому Сфинксу, а пока, до наступления темноты, рассчитывал пробраться через лес, задержавший нас по пути сюда. В этот вечер я надеялся пройти как можно больше, а затем, разведя костер, лечь спать под его защитой. По дороге я собирал сучья и сухую траву и скоро набрал целую охапку. С этим грузом мы шли медленнее, чем я предполагал, и к тому же Уина очень устала. Мне тоже страшно хотелось спать; когда мы дошли до леса, наступила полная темнота. Из страха перед ней Уина хотела остаться на склоне холма, но чувство опасности толкало меня вперед, вместо того чтобы остановиться. Я не спал всю прошлую ночь и два дня находился в лихорадочном состоянии. Я чувствовал, как ко мне подбирается сон, а вместе с ним и морлоки.
Пока мы стояли в нерешительности, я увидел сзади на темном фоне кустов три фигуры, пригнувшиеся к земле. Нас окружали высокая трава и мелкий кустарник, так что мы не могли чувствовать себя в безопасности. Чтобы пересечь лес, надо было, по моим расчетам, пройти около мили. Если бы нам удалось выйти на открытый склон, то, как мне казалось, мы нашли бы там безопасное место для отдыха. Я думал, что спичками и камфорой можно будет освещать дорогу среди деревьев. Но чтобы зажигать спички, я должен был бросить сучья, набранные для костра; нехотя мне все же пришлось это сделать. И тут у меня возникла мысль, что я могу позабавить наших друзей, если подожгу брошенный хворост. Позже я понял, какое это было безумие, но тогда подобный маневр показался мне отличным прикрытием нашего отступления.
Не знаю, задумывались ли вы когда-нибудь над тем, какой редкостью бывает пламя в умеренном климате, там, где нет человека. Солнечный жар почти не способен зажечь какое-нибудь дерево даже в том случае, если капли росы, словно зажигательные стекла, собирают его лучи, как это иногда происходит в тропиках. Молния убивает, но редко служит причиной пожара. Гниющая растительность тлеет от теплоты внутренних химических реакций, но не загорается. А в этот период упадка было позабыто само искусство добывания огня. Красные языки, лизавшие груду хвороста, были для Уины чем-то совершенно новым и поразительным.
Она хотела подбежать и поиграть с пламенем. Вероятно, Уина даже бросилась бы в огонь, не помешай я ей сделать это. Я схватил ее и, несмотря на сопротивление, увлек за собой в лес. Некоторое время костер освещая нам дорогу. Потом, оглянувшись назад, я увидел сквозь частые стволы деревьев, как занялись ближние кустарники и пламя, змеясь, поползло вверх по холму. Я засмеялся и снова повернулся к темным деревьям за моей спиной. Там царил полнейший мрак, а Уина судорожно прижималась ко мне. Однако мои глаза быстро освоились с темнотой, и я достаточно хорошо видел, чтобы не натыкаться на стволы. Над головой было черно, и только кое-где сияли клочки серого неба. Я не зажигал спичек, потому что руки были заняты. На левой сидела малышка Уина, а в правой я держал лом.
Некоторое время я не слышал ничего, кроме треска веток под ногами, легкого шелеста ветра, своего дыхания и биения сердца в ушах. Затем я услышал позади какой-то стук или топот. Тем не менее я продолжал идти вперед. Топот становился все громче, и вместе с ним долетали странные звуки, которые я уже слышал в Подземном мире. Очевидно, за нами гнались морлоки. Буквально в следующее мгновение я почувствовал, как кто-то дернул меня за одежду, а потом за руку. Уина задрожала и притихла.