Я обрадовался и тут же шмыгнул за дверь.
В редакцию я, конечно, больше не пошел. Хватит и дома неприятностей.
Но стихи писать я все же не бросил. Только теперь посылал их не в «Пионерскую правду», а в другие газеты и журналы.
Врать не буду, там моих сочинений тоже не печатали, но зато как вежливо отвечали: «Уважаемый тов. Лучезарный», «к сожалению», «очень жаль», а однажды даже написали «дорогой». Вот что значит понимающие люди!
Эти ответы я показывал всем во дворе. Не полностью, а только те места, где было написано «уважаемый» и «желаем вам творческих успехов». Ребята просто сгорали от зависти. Только одна Люська не желала ничего понимать. Однажды она даже сказала:
- Никакой ты не уважаемый! Пишешь абсурд и абракадабру, вот тебя и не печатают.
- Что это еще за «абракадабра»? В словаре вычитала?
- Абракадабра - это бессмыслица, а где вычитала - не твое дело.
Нет, вы только подумайте! Люська даже пригрозила, что расскажет отцу, будто я ничего не слушаю на уроках и пишу в тетрадке всякие гадости.
И словарь в платье подложил-таки мне свинью. В том, что это сделала Люська, я не сомневаюсь ни капельки. Раньше я всегда брал у почтальона письма и газеты, теперь же, только зазвенит звонок, отец идет к двери и получает всю почту сам.
Тот случай, о котором я хочу рассказать, произошел в воскресенье.
Только мы сели завтракать - звонок.
- Здесь живет Лучезарный? - спрашивает почтальон.
«Ну, - думаю, - пропал!»
Отец берет заказное письмо и смотрит на меня, как будто бы я убил кого или соседскую кошку чернилами раскрасил. (Такой случаи действительно был, но я тут ни при чем. Я только держал, а красили другие мальчишки.)
- Так это ты Лучезарный? -спросил отец и распечатал конверт.
Бабушка услышала непонятный разговор и подошла к нам.
- Из милиции? - спросила она.
- Пока нет. Бери читай.
О том, что было в письме, не стоит и рассказывать. Какой-то литературный консультант предлагал мне бросить писать стихи и заняться «каким-нибудь другим полезным делом».
Подумаешь, птица! Возьму и назло ему не брошу!
Но обиднее всего, что отец поверил консультанту.
- Если не прекратишь эту чепуху, - сказал он, - я с тебя три шкуры спущу! Заруби это себе на носу!
Порки я не испугался, но сочинять все-таки перестал. Очень это дело нудное. Сидишь целый вечер и выдумываешь рифмы: любовь - кровь, речь - печь. Даже голова закружится.
Но вы не торопитесь, не думайте, что я совсем забросил свою тетрадку. Сделать это я не мог. Представляете: увижу чистый листок бумаги, а рука дерг-дерг, дрожит, дрожит.
Долго я думал, что же мне делать, и в конце концов решил: буду писать прозой, без рифмы. Куплю себе толстую тетрадку и в ней опишу Москву, нашу сто сорок пятую школу, отца, бабушку, Люську Джурыкину и вообще всю свою жизнь.
Но я не сдержал своего слова, не написал о Москве ни одной строчки. Почему это произошло, я расскажу дальше.
Подумайте сами, разве я могу писать дневник, если у нас дома происходят какие-то непонятные и, я бы даже сказал, таинственные разговоры! По вечерам, когда во всех окнах нашего четырехэтажного дома зажигаются огни, приходят Джурыкины - отец и мать Люськи. Словарь в платье, то есть Люська, тоже тут как тут. Трещит на своем непонятном языке, и при этом учтите - только на одну-единственную букву «а»: амбиция, аналогия, аудиенция. От такой «аналогии» у кого хочешь голова распухнет. Мой отец достает со шкафа большую потертую карту. Все склоняются над ней и водят пальцами взад и вперед, как будто хотят куда-нибудь удрать или открыть новые земли. Меня, конечно, не подпускают на пушечный выстрел. Пока взрослые секретничают, я должен сидеть на кухне и слушать Люськины аффекты, афоризмы и атрибуты.
Что ни говорите, занятие невеселое.
Но что же они все-таки замышляют? Почему все это делается в такой тайне?
Ладно, пусть хитрят. Все равно узнаю.
Как-то после школы я взял карту и начал исследовать ее, как сыщик или следопыт. Первое, что я увидел, - это тоненькая, проведенная красным карандашом линия. Я внимательно проследил, куда ведет красная ниточка.
Ого, далеко, оказывается? А я-то думал, они собираются куда-нибудь в Перово или самое дальнее - в Томилино!
Красная линия начиналась от Москвы, потом бежала вниз - к Казани, Свердловску, Омску, поворачивала к Новосибирску, Красноярску и упиралась в голубое, изогнувшееся серпом озеро Байкал.
Неужели к самому Байкалу задумали поехать?
Я стал прислушиваться, о чем говорят взрослые. Так и есть, наши решили ехать в Сибирь. Своими собственными ушами я слышал, как Джурыкин сказал:
- Если уж ехать, так всем сразу.
Но почему они говорят о поездке шепотом?
Я снова навострил уши. Ночью, когда все думали, что я уже сплю, я услышал такой разговор:
- Ты как хочешь, Паша, а я бросать квартиру не могу. Тут я родилась, тут и умирать буду. А потом, куда я пальму дену, ты только подумай!
Пальма была бабушкина слабость. Двадцать лет назад бабушка посадила пальмовое зерно. Из зерна выросло огромное дерево. Каждое утро бабушка поливала пальму теплой водой и вообще возилась с ней, как с ребенком. В прошлом году Джурыкин бросил в кадушку с пальмой окурок. Бабушка до сих пор не могла простить этого Джурыкину и при встрече говорила:
«Не ожидала я этого от вас! Настоящие соседи так не делают!»
Я лежал и прислушивался, что же будет дальше.
Папа долго молчал, а потом сказал: