К дому напротив подъехала светлая «Волга». Первая модель: лупоглазая, с покатым капотом и никелированной решетчатой мордой. Посигналила, остановилась. Щелкнул замок правой двери; женщина, не дожидаясь помощи кавалера, ступила на тротуар, одернула юбку в мелкую черно-белую клеточку.
— Д-да, — сказал он вслух, чуть заикаясь, — промозглая сырость вызывала дрожь, — пози-тронных… эмиттеров мне здесь не достать. И не надо.
Он вытащил из кармана листок в клеточку, ручку и повернулся к прибору. Первым делом надо было определить, откуда запах.
Все оказалось не слишком страшно: сгорели четыре лампы, и то не из самых дефицитных. Он надеялся, что ему хватит денег. Было не особенно сложно раздобыть монеты, имевшие хождение в 1965 году. Ему предлагали и бумажные деньги, но он не решился. Во-первых, эти трешки и червонцы выглядели бы здесь подозрительно потрепанными, во-вторых, купюра, как и человек, попадая в прошлое, имеет шансы встретиться с самой собой — более новой купюрой с тем же номером: хоть и маленький, а все-таки лишний риск. Куда как надежнее было прикупить рубли, три монеты за доллар.
Коллекционеры не любопытствовали, чем ему плохи совершенно такие же рубли более поздних годов выпуска. Если у человека патологическая страсть к простым советским монетам 1965 года, это его право: у каждого, как уже отмечалось, свое хобби. Попросить, что ли, какую-нибудь добрую киоскершу или кассиршу обменять обычный рубль на юбилейный, в честь 20-летия Победы, и отвезти этим ребятам в качестве большого спасибо?..
А вот порадовать здешних нумизматов ответным подарком вряд ли возможно. Он хмыкнул при мысли о том, как бы отреагировал продавец в «Радиотоварах», получив от покупателя монету с надписью «5 рублей» на реверсе и двуглавым крылатым ананасом — на аверсе… Такого эксперимента ставить не следовало. Тем более, что в своем паспорте он не был полностью уверен. Не мог же он сказать торговцу с рынка, что ностальгический документ ему нужен не баловства ради, а для использования по прямому назначению — удостоверять личность.
Но разве коренные обитатели этого пространства-времени приобретают нужные им предметы исключительно официальным путем? И только за деньги?
Как и положено настоящему разведчику, он просидел пару часов в уборной, пока Дом культуры не заполнился народом, — чтобы не привлечь внимания вахтера. В холле глянул на щит с газетами: да, спасибо, кажется, не промазал — год 1965, май. Значит, в запасе несколько недель или даже месяц. Теоретически время есть. Практически же — без крыши над головой и с сомнительными документами лучше здесь не задерживаться. Так что поторапливайся.
Он пошел вниз по улице, к метро, стараясь контролировать выражение лица. Спокойствие, только спокойствие… Не таращить глаза на встречных прохожих, не замедлять шага. Обычных людей не видал? Пожилой работяга с кудрявым чубом, торчащим вперед, с бутылкой кефира в руке; круглолицая пионерка — русые косы из-под малиновой, шитой золотом тюбетейки; красавец-мужчина — шкиперская бородка и очки в черной оправе; девушка, удивительно похожая на молодую Пьеху — только не смотреть в упор, не задерживать взгляда.
Местность была знакома. По этой улице он ходил ежедневно тридцать лет подряд, и позднее часто бывал тут. Оказалось, улицы — как люди: меняются незаметно и постепенно, но сравнивая лицо «тогда» и «теперь», и не поверишь, что видишь одну и ту же персону. Эта улица и та, по которой он недавно возращался из редакции «ТВ-Видео-Текник-Ревыо»… Как будто одинокая женщина средних лет, бедная, но честная, вселилась в квартиру, из которой съехала безалаберная богемная девка. И как будто обе они — твои родственницы или подруги. Тебя умиляет порядок и уют, и в то же время жаль сумасшедших граффити на стенах, музыкального центра, двухметрового постера с лысым Витасом и двуспального матраса на полу… И нельзя давать волю эмоциям, что бы ты ни увидел. Милиционеры с усталыми добрыми глазами, в белых летних фуражках — они тут как тут, они бдят.
В киоске «Союзпечати», прилавок которого показался ему чересчур бледным, с одинокими цветными пятнами «Огонька» и «Крокодила», он купил «Известия» — газетный лист пригодится завернуть добычу, к тому же человек с газетой больше похож на «своего». Можно заодно ознакомиться с последними новостями. «Крупная победа советской науки» — на четверть полосы фотография обратной стороны Луны. Мельче: «Заботы хлопкоробов», «Вести с полей», и справа от Луны — «Зверская расправа расистов». Что из этого попало бы на первую полосу сейчас… то есть тогда… словом, через сорок лет? «Крупная победа российской науки»? «Заботы хлопкоробов» — заботы не наши. «Вести с полей» — такой заголовок возможен, но, скорее всего, был бы снабжен подзаголовком. А драки нью-йоркских чернокожих с белой шпаной на первую полосу точно не потянули бы. Мало нам проблем на собственной территории?..
Надо было пройти мимо краснокирпичного пятиэтажного здания школы. Где-то в этом здании сейчас находился Саня Борисов пятнадцати лет отроду… листал в парте Ефремова и тут же поднимал честные глаза на указку Маргаритищи… или, может, сегодня он замотал первый урок и сидел на чердаке другого дома, серого, в глубине квартала, над книжкой, ловушкой для голубей или усовершенствованным радиоприемником собственной конструкции… Факт не ужасал, но и встречаться с Саней-младшим не хотелось. С бестолковым сопляком, который ни черта не понимал в происходящем, половины не знал или не замечал, а другую половину интерпретировал неправильно.
Нет, никакой ностальгии. Никаких сантиментов. Более того — ему следовало бы сразу позвонить по телефону из старой записной книжки, не тянуть с этим, но он торопился в институт. Не мог он ни о чем думать, пока прибор неисправен. Не хватало еще здесь застрять! В пятнадцать лет ему тут, помнится, нравилось, но теперь… елы-палы, одно дело — мальчишка, у которого вся жизнь впереди, который твердо уверен, что будет жить при коммунизме, и, действительно, доживет до недокапиталистической демократии, и другое дело — взрослый дядька, который точно знает — помнит! — что оставшиеся годы пройдут при развитом социализме. Да будь даже у него самый что ни на есть подлинный, молоткастый и серпастый паспорт, только представить себе — без компьютеров, с машинкой «Эрика»; без книжных ярмарок и Интернета; с производственными романами и дефицитными изданиями за макулатуру; без плейера, с радиоточками в каждой комнате; «без секса», но с собраниями трудового коллектива — и так до конца… Нет уж, спасибо!
В институте, само собой, была проходная, но была также дыра в заборе и служебный вход. Через год Саня-маленький будет лазить сюда в гости к двоюродному брату, поклоняться электронной счетной машине и слушать разговоры небожителей. А еще через десять лет, после того как оттрубит по распределению, наконец-то попадет в штат. Но это будет совсем другая история.
Вот здесь он наконец-то ощутил ностальгический трепет. Знакомый до боли дырчатый камень подоконников, гулкий коридор, родной запах лабораторного корпуса и даже сальная вонь из столовой в цокольном этаже. В курилке ему пришлось присесть. Все вместе так шарахнуло, что когда по лестнице сбежал Туманян и безразлично скользнул по нему взглядом — для Сани-маленького один из небожителей, для него-теперешнего — смешной чернявый парень с торчащими ушами, ничем не похожий на будущего академика, — даже это ничего не добавило.
Так никуда идти нельзя. Нужно успокоиться.
Он поднял с полу сломанную сигарету. Обычное дело — человек в курилке перед началом рабочего дня. Сейчас покурит и пойдет на место…
— Вам прикурить?
Веселый молодой голос, очки в массивной черной оправе, как у давешнего прохожего. Нет, к счастью, не были знакомы. Он не курил давно, но чего не сделаешь ради конспирации. Очкастый был не один, а с приятелем, очень похожим, но без очков и без сигареты.
— Слушай дальше! — сказал приятель и раскрыл книжку, обернутую в распечатку с перфорированным краем. — Постепенно, видимо, от утомления, речь его приобретала все более явственный кошачий акцент. «А в поли, поли, — пел он, — сам плужок ходэ, а… мнэ-э… а… мнэ-а-а-у!.. а за тым плужком сам… мья-а-у-а-у!.. сам господь ходэ или бродэ?..»
Очкастый хохотал так, что пепел сыпался мимо консервной баночки. Чтец тоже давился смехом. Но сигарета закончилась раньше, чем глава. «Ладно, идем. Я тебе потом ее дам». — «Когда?» — «Потом!» — со значением сказал обладатель книги.
Народу становилось все больше, сотрудники института один за другим с топотом сбегали по лестнице — многим, видимо, с утра пораньше занадобился отдел ТО. Что было не так, как в его времени? Интерьер почти не изменился, мода в этом здании — тоже: белые халаты, да и брюки с рубахами, кажется, в 2002-м донашивали все те же… Возраст, конечно. Чуть ли не каждому, кто пробегал мимо, можно было дать около тридцати. Именно они потом станут зубрами и старперами, и при них в полупустом здании будет копошиться мелкий и крупный молодняк, студентики и аспиранты, рассылающие анкеты и куррикулюм-витэ по Страсбургам и Массачусетсам, тридцатилетних же и сорокалетних почти не будет. Да, возраст. И бодрая суета вокруг. Конференция, что ли, подумал он, или чей-то юбилей? И тут же вспомнил, что так было всегда — каждый день. Полно народу, очереди в каждой из четырех столовых, борьба за рабочее пространство в лаборатории…
На него с любопытством глянула молодая особа — лет двадцать пять, без макияжа, на затылке сооружен начес. Узнала? Каким образом?..
— Вам плохо?
— Мне? Нет-нет. Просто задумался. Один момент… — Он запустил пальцы в карман ковбойки — хоть бы был здесь… Ага, вот: квадратик стикера с котенком. — Вот. Это для вас из одной далекой страны.
— Ой, спасибо. У вас пуговица на рубашке оторвалась!
Хихикнула и убежала.
Спасибо, сказал он ей вслед. Девчонка такая веселая. Влюбилась, наверное. И ребята с книжкой тоже, и Туманян… У нас такие довольные физиономии бывают только на фуршетах… «Скажу, что ты кретин. — Почему? — Где у тебя тут турбуленция?.. — Стой, стой… — Нет у тебя турбуленции. Вот я и говорю: кре…» — собеседники скрылись за дверью в коридоре. Да-а. А второй-то не обиделся. Ничто, как говорится, не слишком: ни радость, ни откровенность, ни критика. Не принята была политкорректность, и дурака называли дураком, а не представителем интеллектуального большинства… Я-то думал, это аберрации памяти — что прошедшее время представляется много радостней настоящего.
Глупо выходит. Ведь это же мой институт, и я теперь чужой на этом празднике жизни. Чужой среди своих. Этот мир меня больше не примет.
…А собственно, почему нет? Можно симулировать потерю памяти. Как это делается — просветился в свое время. Ну не съедят же меня! Положат в больницу, накачают уколами… пусть: даже если я буду рассказывать чистую правду, примут за бред. Если честно перескажу им события последних двух-трех лет своей жизни, даже самый патологически бдительный сотрудник органов в такое не поверит. В дурку можно загреметь? Да вряд ли. Просплюсь от укола и продемонстрирую полную ремиссию: простой советский человек, знать не знаю никаких российских президентов, никаких депутатов от компартии в нижней палате Думы, никаких персональных вычислительных машин и отношусь к подобному бреду критически. Пускай сочинят мне биографию, оформят документы. Устроюсь работать, получу диплом на вечернем или сдам экстерном, если сейчас это практикуется. Сюда, ясное дело, с перерывом в биографии не возьмут, но, скажем, в Крольчатник… Да хоть обозревателем в «Науку и мысль», хоть тушкой, хоть чучелком, но здесь! Среди своих!
Вдруг он понял, что обдумывает это на полном серьезе.
Все-таки спятил. Влияние хроноперехода на нейронный метаболизм… Нет, ну чем черт не шутит? Сейчас же уйти, сделать то, зачем приехал, а потом — взять ломик и несколькими ударами обезвредить дивное творение гениального механика. А можно и без ломика и без лишнего пафоса — как-никак, жалко коллекцию, просто по-тихому демонтировать, а потом уже идти сдаваться, звонить по 02 и 03. Ну и что, что работать без компьютеров; намучаюсь с черновиками, отвык уже «печатать», а не «набирать», от машинки руки будут болеть — наплевать. Вот если историю партии снова придется учить, это хуже. Да, может, и не заставят: кому это надо — насиловать датами съездов слегка ненормального пожилого студента-вечерника, сдавал бы физику с математиками, и ладно. В крайнем случае приду с коробкой конфет… или нет, это практиковалось позже. В общем, прорвемся.
Пойду работать. Запишусь в турклуб, поеду в Крым. Заведу новых друзей… Споры на кухнях, и о чем бы ни зашла речь — о политике, о литературе или науке, об атеизме — ты принужден помалкивать и неопределенно улыбаться, вечно в роли взрослого среди детей. И в лаборатории — ты, техник или лаборант, вносишь посильный вклад в решение проблемы, решенной двадцать лет назад. Удастся тебе разделить энтузиазм окружающих?.. Нет, все-таки — нет.
Видно, прав зануда грек: в одну и ту же реку не войти дважды. Либо река высохнет, либо что-нибудь в нее сольют, либо врачи запретят плавать.
Он бросил сигарету в урну и встал. Приступ ностальгии благополучно прошел, а время не ждало.
— Прошу прощения, могу я видеть Арнольда?
— Арнольда? Можете. Темка, а Темка! К тебе!
Из недр технического отдела явился… Да, вот когда понадобились нечеловеческие усилия, чтобы сохранить пристойное выражение лица. Во-первых, Арнольд-Арнольдик (в детстве Артем) запомнился совсем не таким. Работник он был классный, но когда система принуждает менять работу на спирт, работа кончается быстрее. Но сейчас из-за шкафа вышел не пропитой дядя, а стильный молодой человек. Во-вторых и в главных, брючки-клеши и башмачки-копытца в 2002 году носили, как правило, юные худенькие девушки, и, по мнению хронопришельца, этот наряд не гармонировал с толстыми сине-выбритыми щеками товарища инженера.
Стараясь не разглядывать Арнольдовы клеши и не скалить зубы, он принялся врать. Он новый лаборант Серебровского и должен пройти инструктаж по ТБ. Арнольд резонно заметил, что инструктаж проводит не он, а будущий непосредственный начальник лаборанта — Приходько. Александр Владимирович (можно просто Александр) с чувством обозвал себя идиотом: Приходько якобы с утра уехал в министерство.
— Что ж вы? — сурово сказал Арнольд.
— А может быть, сделаем так: вы меня проинструктируете, а он потом распишется? — с невинным видом предложил Александр.
— Не надо чепухой заниматься, — так же сурово посоветовал Арнольд. — Завтра он придет, тогда…
— Ага, хорошо, — Александр покивал. — Простите, Арнольд, а это у вас колориметр?
— Он, — подтвердил Арнольд. — А вы откуда к нам, если не секрет?