— Да зачем же мне это делать?
— Затем, что у нас теперь проверяют документы. Понимаете? Это же так демократично! Без штампика — задерживают. И везут с утра снова к вам. А я уже у вас был. Вот только что. Ставь штамп, гнида заграничная!
— Вот видите, вы злитесь. Вы ругаете. Вы — больны. Ничего, ничего… Походите к нам, поговорите с родителями, посидите в участке, обсудите все с друзьями… У нас есть время. Целый год. Так что — вы свободны. Или я должен вызвать охрану, чтобы вас вывели? Вы же не хотите уезжать?
— Не хочу, — плюнул парень под ноги, пряча паспорт в карман. — Не хочу! И хрен вы меня увезете!
— Все уедут, и вы уедете.
— Все уедут — я останусь! — оскалился он. — Останусь и буду жить там, где я хочу!
— Все. Разговор наш окончен. Следующий! А вас я жду опять завтра с утра. И еще. И еще. И опять. И снова. Пока вы сами не захотите уехать отсюда. Из этой ужасной страшной страны.
Вся страна, как один человек, прильнула сегодня к телеэкранам. Было обещано и оповещено, что сегодня у нас в первый раз, как в Китае. Ну, как в Китае, все давно знают. Стадион, зрители, выстрел в затылок — и все. У нас такое просто нельзя. На такое никто смотреть не станет, потому что это не показательно и совсем не интересно. Не по-русски как-то. Поэтому объявили, что премьер-министра будут казнить в самый прайм-тайм и прямо здесь, на Красной площади. С раннего утра все новостные каналы регулярно включали прямую трансляцию с Красной площади и показывали новенькую плаху, специальные стоки для крови по краям площади, напоминали о знаменитой стрелецкой казни при Петре, ставшем потом Великим и выведшем Россию в Европу. И сейчас внезапный поступок президента, как считали многие обозреватели, говорил о том же — о прорыве в Европу и одновременно полном единении со своим народом. Плаху установили так, чтобы на экранах телевизоров видны были сразу и кремлевская стена и храм Василия Блаженного, как символ и знак места действия. То есть, включаешь телевизор и сразу видишь — Красная площадь, плаха, казнь. Казнить проворовавшихся чиновников предполагалось разными способами. Говорили даже о возможности четвертования и колесования, как в древности, но историки до сих пор спорили о последовательности действий. Одни утверждали, что сначала ломом ломали руки и ноги, а потом уже отсекали их, другие протестовали: никаких лишних мук, только отсекание конечностей! Были в депутатском корпусе радикалы, предлагавшие не останавливать кровь, а прижигать рану факелом, мол, как в старину. В одном сходились все: простой расстрел сегодня невозможен. Эти выстрелы в затылок слишком напоминали сталинские репрессии. А страна должна была повернуться не к тоталитарному «совку», а к гордой и мощной империи. За пять минут до указанного в программе передач часа все каналы телевидения, даже частные и кабельные, прекратили обычную болтовню и показали заставку: трепещущий на ветру трехполосный флаг. Со звуком последнего удара часов из ворот Спасской башни выбежали солдаты в парадном обмундировании и выстроились с двух сторон прохода. А потом палачи в красных атласных рубахах, кидающих на все алые отблески, и таких же красных колпаках, закрывающих лица, повели под руки премьер-министра, одетого в кипенно-белую рубаху и такие же белые штаны. До того уже было решено, что он останется премьером до самого момента свершения казни, чтобы все видели, что у нас нет незаменимых и тех, кто неподвластен закону. Невысокий щуплый премьер-министр шел медленно и чинно, согласно протоколу. Все, что творилось сегодня, должно было стать в дальнейшем традицией. Вот к премьер-министру подошел священник, специально выбранный для этой роли. Он выслушал исповедь, во время которой камеры тактично отвернули в стороны, показывая празднично украшенные дома и радостные лица людей, собравшихся ради такого зрелища на Красной площади. Вот камеры снова сфокусировали на спокойном, как бы немного даже заторможенном, если можно так выразиться, лице премьер-министра.
Потом они снова мазнули по толпе, по трибуне, как бы спрашивая, а кто — следующий? Кто станет во главе правительства? Этот? Тот? И чем он закончит? Камеры приблизили улыбающееся лицо президента, который поднял руку, как бы показывая: я вас вижу, я с вами, сегодня мы — вместе! Вот премьер-министра подвели к плахе и поставили на колени. Он долго укладывает голову, пробуя то так, то этак. Потом ему долго читают приговор. Трижды в течение чтения, услышав «приговаривается», палач поднимает свой огромный топор. И трижды останавливается, слушая далее длинный список прегрешений. Наконец, чтение закончилось. С трибуны спускается президент и подходит к плахе. Палач замер, ожидая команды. Премьер-министр замер, ожидая удара. Но президент вдруг сам опускается на колени, поднимает премьер-министра, обнимает его, и они сливаются в братском всепрощающем и все понимающем поцелуе. Камеры показывают народ на площади. Народ ликует со слезами на глазах. Через пять минут все камеры уже вокруг премьер-министра, который, улыбаясь, отвечает на вопросы:
— Буду краток. Мне понравилось. Думаю, эту традицию нам надо продолжать. Мы еще подумаем, кто будет следующим. Да, еще надо немного приподнять плаху — неудобно стоять. И под колени подложить что-нибудь. Главное же, что вот таким образом, регулярно проводя очистку аппарата, мы сможем прийти к окончанию системного кризиса, покончить с коррупцией. Так победим! Звучит гимн.
На «Тверской», внизу, там, где вход в подземный торговый центр и постоянное место встреч, привычно дежурил сдвоенный патруль в сером.
Народ шел мимо сплошным потоком. Потому что выходной день, и народ уже разгулялся после обеда. От эскалатора подбежал рыжеватый паренек:
— Извините, как на Пушкинскую пройти?
— Прямо и налево. За ним подошли еще двое:
— А на Тверской бульвар…
— Прямо и налево — там все ваши собираются.
— Кто собирается-то? — спросил пожилой прапорщик, прикрывая ладонью ядреный «выхлоп». — Что у нас там сегодня опять?
— Удмуртский марш. Вон, земляки мои пошли. Вотяк вотяка видит издалека.
— А, так ты тоже из Удмуртии? То-то они все к тебе обращаются… Патруль продолжал патрулировать. То есть, стоять кучкой у бронзовых перил и смотреть по сторонам, чтобы ничего не случилось. И отвечать на разные вопросы, если что. Мол, прямо, налево и наверх — там все собираются. Наверху сбивались в колонну и разворачивали транспаранты. Надписи ярко блестели в свете поднявшегося над крышами солнца. «Удмуртия — для удмуртов!», «Вера, история, нация!» и опять же веселый, для отвлечения внимания и привлечения своих «Вотяк вотяка видит издалека».
— О! А ты тут чего? Я вроде тебя на татарском марше видел?
— Какая, слышь, разница? Я — за идею! За принцип! И потом, ты сам-то что делал на татарском?
— Так, это, опыт, значит, перенимали. Они же тогда красиво прошли. И тюбетейки еще всем раздавали — молодцы. И с музыкой своей.
Ничего, у нас тоже будет музыка. И девушек поставим в первые ряды. В следующий раз — обязательно!
— Пошли, пошли! Двинулись! — пронеслось по колонне, и все слаженно понесли флаги и транспаранты вниз по Тверскому бульвару.
— Чего это? — спросил крупный парень в черной кожанке и с банданой в черепах у стоящего в оцеплении полицейского. — Это кто вообще?
— Удмурты сегодня, — лениво ответил тот, еле шевеля губами. — Заманали уже своими маршами. Все ходят и ходят…
— А чего они тут? Ехали бы тогда в свою Удмуртию!
— Вот тут вы не правы, товарищ. Абсолютно не правы, — вмешался в разговор полный интеллигент в очках и обязательной шляпе. — Национальные марши — они не только для поднятия национального самосознания, но и для защиты прав указанной нации. В Удмуртии, однако, удмуртов никто не притесняет и даже не думает о том. А вот в Москве — вполне могут. Хотя они вроде как русские совсем уже, но все же… Потому они тут и маршируют. Тут, где этих удмуртов — меньшинство. Понимаете? Вот вы на русский марш ходили, вижу?
— Ну, ходил, — кивнул «прибанданеный». — А нельзя, что ли?
Официально разрешено…
— Да нет, я не о запрете или разрешении. Я о самом смысле марша.
Вот идет в центре России по русскому городу толпа русских же людей и кричат, что им, русским, в России нужна защита. Ну, понимаете, да?
Для национального осознания — оно вроде как нормально. Это сплачивает, это создает связи между людьми. А вот в качестве меры по защите русских… Ну, не тут, не тут. Этот марш вам надо было проводить в Риге, в Вильнюсе, в Варшаве, в Пекине, наконец. Там, где русских мало, где они как раз требуют внимания и защиты. Понимаете меня? А тут, где вас и так — куда ни плюнь…
— Я те плюну, — предупреждающе сказал парень.
— Цыц, — вмешался спокойно и лениво полицейский. — Вот будет русский марш — там и ругайтесь. Сегодня — удмуртский. В следующий выходной, согласно графика — коми пойдут. Их объединили. Их там две группы. Потом, значит, сводная группа от народов Дагестана… А русские уже прошли. Им теперь — через полгода. Тогда и лайтесь. А лучше, правда, в Ригу какую-нибудь. А то уже замотали своими маршами — все выходные работаем!
Солнце всходило над огромной страной. Двенадцать часов без малого катилось оно по небосводу с востока на запад, а с ним приходило утро, и приходил день и вечер в города и села. Сегодня был не простой день. Сегодня был день памяти. К нему готовились заранее. Дружины отрабатывали приемы рукопашного боя и обматывали арматуру цветной изолентой. Церкви отмывались и отчищались так, что первые же лучи солнца, отразившиеся от высоких куполов, вызывали слезотечение. Армия и ОМОН выходили на улицы для поддержания порядка. А порядком было то, что указано и заповедано было предками.
Двадцать восьмое июля — День крещения! С восьми утра патрули пошли по домам. В каждый дом, в каждую квартиру, в каждую семью. Там, где горели лампады и висели в красном углу иконы, пришедшие просили вежливо показать свои кресты, обязанность ношения которых была прописана в законе, выпивали за праздник, если подносили, просто обнимались с единоверцами, если не подносили, крестились часто, и шли к соседям. Нет иконы? Нет креста?
Выходи! И без шума, без сутолоки! Некрещеных сводили к центральной площади, на которой были уже расставлены купели для детей, стояли переносные колокольни, празднично раздававшие свой звон всему городу. В тех местах, где была река, вели к реке. Погода была летняя, хорошая. Некоторые из нехристей заранее надевали купальники и плавки, чтобы поплавать всласть. Специально обученные люди устраивали беспорядки, красиво и картинно не подчиняясь законным требованиям властей. Тогда в бой вступал ОМОН, так же красиво и картинно размахивая длинными резиновыми дубинками и выпуская в разные стороны гранаты со слезоточивым газом, подкрашенным по поводу праздника в голубые и красные тона. Сопротивляющихся с молодецким уханием, с раскачиванием на руках кидали силком в воду. А потом окруженный ладанным дымом священник в золоте совершал таинство крещения. И все становились крещеными. На этом праздник не завершался. Была еще нация, которая не только не крестилась, но и причастна к празднику была совсем с другой стороны.
— А чего они, а? — раззадоривали друг друга только что окрестившиеся мужики. — Чего они — нашего Христа так не по-человечески? Военные и ОМОН выстраивали коридор, по которому мокрые и возбужденные, получившие после купания по стакану церковного кагора, шли куда-то, где оказывался дом, как правило отдельно стоящий, чтобы не было вдруг пожара на весь город. Ворота были помечены заранее шестиконечной звездой. Ценности особые сданы в банк на хранение. Ну, если нормальный человек, понимающий. В больших городах даже организовывали не один дом, а целый квартал, да еще со своей еврейской молодежной милицией. И вот тут уже шла стенка на стенку. После обязательного погрома, после разгона с улиц всех, не похожих на православный люд, после массовых драк своих со своими под теплой охраной ОМОНа и армии, народ успокаивался, размякал, и сидел в открытых для такого дела кафешках и простых забегаловках, обнявшись сбитыми руками, плача от умиления, радуясь единству народа в такой день — 28 июля.
— Правильный праздник, — говорили старики, кивая головами.
— Правильный праздник, — потирали руки торговцы крестиками и иконками.
— Очень правильный праздник, — говорили власти. — Он с одной стороны объединяет, а с другой — дает выход эмоциям. Очень правильно предки придумали такое. Говорили, подумывают в верхах о введении чего-либо подобного, так, чтобы ежеквартально. А не раз в год. Хотя, и так хорошо, соглашались все. Хороший праздник.
— Сержант Васильев, — козырнул неловко худой длинный пацан в сером. — Предъявите документы, пожалуйста. И откуда их берут только? Всегда такие неуклюжие, смешные даже.
То куртка велика, то брюки коротки. И молодые-молодые…