— Само собой! — откликнулся Крутов. — Слышал девиз: учись владеть лопатой, как ложкой. Больше пота — меньше крови в бою.
— Сам придумал? — язвительно огрызнулся Сумароков. — Война то ли будет, то ли нет…
— Будет — не будет, а нарком требует. Ты что, газет не читаешь? — Лихачев раньше всех управился с первым — гороховым супом из концентрата — и ждал, когда дневальные понесут второе — кашу. — Пашка, проведи с ним разъяснительную работу. Видишь, темная деревня…
Лихачев раньше всех опростал и свою миску с кашей, облизал ложку, сунул ее под обмотку и встал:
— Долго вы еще тут будете? Правду говорят, какие едоки, такие и работники.
— Осталось, — поднимаясь, хихикнул Сумароков и указал на пустые миски из-под хлеба.
— Мы — пехота, — спокойно заметил Лихачев. — У нас не осталось — у других останется. В целом, глядишь, выгода…
С обеда можно идти не торопясь. Зеленые кудлатые сосны млеют под пристальным солнечным взглядом, жарко горят их медно-красные стволы. От терпкого смолистого запаха немного кружится голова.
— Эх, сейчас бы окунуться, — мечтательно произнес Лихачев. Пилотка с белыми солевыми разводами, такими же, как и на коробом засохшей гимнастерке, надвинута у него на самую бровь, набекрень, голубые глаза смотрят вприщурку. — Холодная водичка — любо-дорого.
— Не успеем до мертвого часа…
— Ну и что? Подумаешь, час не поспим.
— Я не потому, — сказал Крутов. — Мне все равно не спать, а готовиться к беседе…
— Политрук тебя, наверное, в заместители метит толкнуть. Четыре треугольничка на воротник — и порядок.
— Нет. Замполитрука должен быть членом партии или кандидатом, а я только комсомолец…
— Вступишь…
— Зачем? Куда спешить? Присвоят звание — лишний год службы.
— Слышь, Пашка, а что там с Францией? — спросил Сумароков. — Политрук в прошлый раз говорил что-то насчет Франции, а я так ни черта и не понял.
— Что?.. Франция доигралась. Помнишь, наши не раз предлагали заключить договор о взаимопомощи на случай агрессии, а они тянули, тянули, а потом, во время финской, сообща с Англией экспедиционный корпус против нас стали сколачивать. Один генерал даже похвалялся как нож сквозь масло пройти до Баку…
— Силен… Где он сейчас?
— В Англии отирается, поддержки ищет. Вот и получается: лучше загранице пятки лизать, только бы не с нами заодно. Капиталисты все надеются, что Гитлер повернет на Восток. А у нас с Германией договор о ненападении и торговле…
— Ага, понятно, — сделал неожиданный вывод Сумароков. — Значит, теперь наш хлебушек нужный стал, чтобы «дружка» Гитлера подкормить. Поэтому и о бережливости заговорили…
— Почему «дружок» и «подкормить»? Речь идет о ненападении, а поставки обоюдные: они нам машины, оборудование, мы им хлеб, сырье… Это, брат, не бухты-барахты — политика. Не с нашим носом соваться…
— Знаешь, Пашка, французы и англичане нам пособниками никогда не были и не будут, но и Гитлеру я ни на грош не верю, — сказал Лихачев. — Конечно, наших министров ему не обмануть, но вот попомни мое слово, если нам придется воевать, так только с немцами. Это такой народец, что испокон веков на нашу землю зарится…
В голосе его звучала такая убежденность, что Крутов не стал спорить и лишь пожал плечами: поживем — увидим.
Среди ночи, когда сон так сладок и крепок, тревожно заговорил горнист.
— Р-рота! В ружье! — раздался у палаток зычный голос Турова. Он был одет, при снаряжении и только поглядывал на часы. Кузенко рядом с ним.
Крутов подхватился как встрепанный: гимнастерку, брюки — на себя, ноги — ботинки. Тут уже не до пуговок, шнурочков, успеть бы выскочить вовремя, потому что если стрелкам винтовку в руки, да и был таков, то пулеметчикам надо еще до стеллажей бежать.
Рядом пыхтел Сумароков, довертывал обмотку, а Крутов уже охватил себя ремнем: подсумок с патронами, лопатка еще с вечера на ремне, шинель в скатке и приторочена к ранцу. Тревогу ведь заранее не объявляют, поэтому надо всегда быть готовым.
— Пулеметчики, за мной! — скомандовал Коваль. У него кирзовые сапоги, с ними быстрей управиться, а все равно к стеллажам бойцы подбежали с ним разом.
— Разбирай пулемет!
Лихачев — силач, пригнулся:
— Вали, братва, «максима» мне на спину целиком. Допру.
Стрелковые взводы уже стояли в строю. Пулеметчики пристроились сзади, и тут раздалась команда: «Батальон! Смирно!»— значит, вышло время, отведенное на сборы по тревоге.
В наступившей тишине слышался лязг повозок, цоканье копыт: ездовые рысью гнали к строю пулеметные повозки.
Низенький плотный комбат капитан Бородин шел вдоль строя. На нем с одного боку — командирская пухлая сумка, с другого — кобура с пистолетом, противогаз сдвинут за спину. На темном лице выделялись выгоревшие до белизны, светлые, как перезревший колос пшеницы, широкие кустистые брови.
Бородин появился в полку в декабре, когда батальон из немногочисленной учебной команды был за два дня развернут до махины в несколько сот человек, по штатам военного времени.
Молодые бойцы тогда удивлялись, что пожилой, всеми своими повадками штатский человек вдруг заменил кадрового старшего лейтенанта — принял командование батальоном.
Поговаривали, что Бородин до призыва в армию работал учителем, но каким, где — никто толком не знал. Крутов не раз попадался ему на глаза на учениях, на стрельбище, будучи в нарядах, но разговаривать не приходилось.
Однако Бородин даже в темноте сразу узнал и Крутова и Лихачева.
— Ну как, пулеметчики, все в порядке?
— Так точно! — громко ответил за них Коваль и прищелкнул каблуками. — Пулеметное отделение готово!
Получилось это у него здорово — сухой, как выстрел, щелчок одновременно с отрывом руки от пилотки.
— Лейтенант Туров, доложите! — Голос комбата — густой, резкий требовательно прозвучал на весь плац.
— Товарищ капитан, в строю сорок два, в наряде пять, заболевших двое. Докладывает лейтенант Туров! — откликнулся лейтенант с правого фланга роты.