— Мы кричали: «Тогда наш батальон туда пойдет». И Киров пообещал, что пойдет с нами.
— Киров, должно быть, это в шутку сказал?
— Зачем в шутку? — рассердился на нас старик. — Разговор серьезный был.
Дальше в беседе выяснилось, что Сергей Миронович приходил к китайским бойцам на первомайский праздник. В тот день в гости к китайцам собрались красноармейцы из других владикавказских подразделений — русские, осетины, украинцы, грузины, ингуши… Далеко по улицам города разносились звуки многоголосого красноармейского хора.
Сергей Миронович пел вместе со всеми. Пел весело, с подъемом. Переиначив на свой манер, бойцы ласково называли Кирова «Товарищ Дзи Ла» и, когда он ушел, говорили о нем так: «У Дзи Ла есть мудрость и простота. Только по-настоящему большие люди бывают такими».
Через месяц с небольшим после Первого мая в батальоне Пау Ти-сана отмечался праздник «Дуань-у» — «Две пятерки». Он празднуется в Китае в пятый день пятого лунного месяца.
«Дуань-у» — двойной праздник: праздник дракона — повелителя влаги, защищающего поля от засухи и недорода, и день памяти певца народной печали поэта Цюй Юаня, жившего свыше двух тысяч лет назад. В Китае в этот день все от мала до велика собираются на берегах рек, бросают в воду чжунцы — рисовые треугольные печенья, завернутые в кукурузные листья, устраивают гулянья, поют песни, танцуют под звуки тростниковых дудочек и размеренные удары барабанов.
С тех пор, как бойцы Пау Ти-сана попали в Россию, «Две пятерки» отмечались впервые. Не в рабочих же бараках, куда их загоняли к вечеру, как скот, и не под плетками петлюровцев и деникинцев было отмечать китайцам свой праздник!
Зато во Владикавказе, по словам Ли, китайские красноармейцы отвели душу. Батальонные повара раскатали, как положено, на длиннейшие полосы лапшу-чанмянь и нажарили треугольных печений; батальонные искусники соорудили из красного кумача, обручей и шестов изображение дракона, растянувшегося метров на пятнадцать. Немало сил стоило добиться того, чтобы огромная страшная пасть повелителя влаги выражала одновременно свирепость и доброжелательность. Искусники добились этого.
Дракона хотели пронести по городу, но Пау Ти-сан, сначала одобривший такой план, потом отменил его.
— Напугаем людей, — говорил он. — Да и для суеверных слухов дадим пищу. Не стоит…
Повелитель вод остался во дворе казармы, а батальон, закончив строевые занятия и сдав караульные посты, в полном составе во главе с командиром двинулся к Тереку. Здесь, на берегу бурной горной реки, китайские бойцы плясали, пели песни, прыгали через костры. Праздник получился на славу. Все было, как на родине.
Сергея Мироновича очень ждали, но он не пришел.
— Почему нет товарища Дзи Ла? — спрашивали бойцы Пау Ти-сана.
— Он уехал, — ответил комбат.
— Далеко?
— В Москву, к Ленину, по важному делу…
Командир китайского батальона не вдавался в подробности, хотя знал, что именно побудило Кирова поехать в Москву.
Дело было действительно важным. Дни решающих боев приближались, а оружия во Владикавказе не хватало. В новых подразделениях одна винтовка приходилась на трех бойцов. Еще хуже обстояло с патронами. Для учебной стрельбы их совсем не отпускали. Солдаты Пау Ти-сана ходили на базар и покупали из-под полы у горцев и станичников по десятку — полтора патронов.
Именно за оружием и поехал Киров в Москву.
О многом передумал Ли Чен-тун в день, когда отмечал на берегу Терека праздник «Дуань-у». Он больше не чувствовал себя на чужбине, у него больше не щемило сердце, когда, глядя на величественную вершину Казбека, он вспоминал очертания гор, знакомых с детства, или, прислушиваясь к шумному Тереку, старался угадать в его голосе голос родных рек, или, вбирая в себя ароматы прикавказских степей, сравнивал их с запахами цветущих полей Маньчжурии.
азарма китайского батальона размещалась в двухэтажном здании, в центре города. Порядки здесь не были похожи на те, к которым Ли привык, пока служил в Петроградском отряде. Там все держалось не столько на четко отработанной воинской дисциплине, сколько на чувстве долга.
А Пау Ти-сан нечеткое выполнение требований воинской службы искоренял беспощадно. Он был педантично требователен к соблюдению всех тонкостей устава строевой службы. Павел Иосифович Кобаидзе помнит, как Пау Ти-сан говорил ему:
— Мы, китайцы, любим порядок и дисциплину. Это в нас заложено. Посмотри, как китайцы сажают руками каждое пшеничное зернышко в отдельности, как корзинами таскают землю, чтобы создать поле там, где поля нет, и ты поймешь, какая огромная внутренняя собранность нужна для подобного адского труда.
Но пахарь остается пахарем, кули есть кули; чтобы сделать из них воинов, нужно напрочно привить им навыки воинской службы. Боец должен понимать: воинская служба — это то же, что и землепашество: хорошо ухаживай за землей — и ты будешь хорошим крестьянином, хорошо выполняй все требования устава воинской службы — и ты будешь хорошим солдатом.
Слово у Пау Ти-сана не расходилось с делом. Китайский батальон считался во Владикавказе образцовым.
Строго размерен был ход жизни в китайской казарме: строевые занятия, политбеседы, охранная служба, отдых. На все имелись свои часы. И только время от времени, как вспоминал Ли Чен-тун, в установленном распорядке дня происходили изменения. Это случалось, когда во Владикавказ доставлялись оказией из Москвы листовки на китайском языке.
В такие дни намеченная программа политбесед отменялась. В этот час вслух читались листовки. По-иному складывался и отдых. Снова и снова листовки переходили из рук в руки.
Со слов Ли, мы отчетливо представляли себе, какой громадной притягательной силой обладали эти отпечатанные в далекой Москве и с невообразимыми сложностями доставленные во Владикавказ листки с затейливым рисунком иероглифов.
Большинство бойцов читать не умели. Но листовку старался подержать в руках каждый. Она бережно переходила от одного к другому. Бойцы поражались тому, как мало она весит («один винтовочный патрон тяжелее ста бумажек») и какую большую силу заключает в себе. Они здорово бьют в цель, эти напечатанные на листке черненькие значки. Артиллерийский снаряд столько не сделает, сколько такой значок. А их на листке тысячи. Пусть только попадут в Китай — ого!..
Но попадут ли?
Между бойцами начинался спор. Ли, к голосу которого в батальоне прислушивались, склонялся к тому, что листовки должны попасть в Китай. Из Москвы сюда они доходят? Доходят. Значит, и до Мукдена могут дойти, и до Тяньцзиня, и до Пекина, и до Шанхая. И по ним в Китае узнают правду о России, о революции, и о том, что китайцы здесь не стоят в стороне, а тоже борются.
Правда, настоящих боев здесь еще не было, но дело к этому шло. Обстановка на Тереке заметно усложнялась.
Вражеская петля вокруг Советского Терека затягивалась все туже. Связь Владикавказа с центром почти прервалась. На Дону хозяйничал казачий атаман Краснов, к Пятигорску рвался недобитый Шкуро, в Грузии господствовали меньшевики с немцами. Правитель меньшевистской Грузии, словоохотливый Ной Жордания подтягивал войска к перевалам, мечтая расправиться с владикавказским рассадником «большевистской заразы».
Советский Терек стал островом среди океана бушующей контрреволюции. Но и на нем, на острове, не было спокойно. Беспокойство вносило контрреволюционное офицерство, представлявшее собой внушительную силу.
— Царских офицеров во Владикавказе было тогда свыше трех тысяч, — рассказывал нам Павел Иосифович Кобаидзе. — Сначала они играли в нейтралитет, уверяли, что стоят в стороне и не собираются поддерживать ни красных, ни белых, но к лету тысяча девятьсот восемнадцатого года подняли голову.
Бесчисленные слухи — первый признак поднимавшегося брожения — ползли по городу, сеяли смуту, сбивали людей с толку. На базарах, в шашлычных, духанах, церквах, мечетях упорно говорили: «К красным шло оружие из Москвы, да не дошло. Ждали они солдат, да не дождались. А без оружия и солдат какая у Советов власть?.. Такую власть толкни — упадет».
Будь подобные слухи порождением мелкого злопыхательства обывателей, на них никто бы не обращал внимания. Но источник был другой. Здесь проявляла себя не пассивность обывателя, а активность врага. Используя слухи, белые готовили почву для внезапного выступления.
Трудность заключалась не в том, чтобы разобраться во вражеских замыслах, а в том, чтобы их обезвредить.
Но как? Идти на открытое столкновение с местной контрреволюцией в тот период было нецелесообразно.
— Почему? — спросили мы Павла Иосифовича.
— По тактическим соображениям. Сил мало имели.
— В каком это месяце происходило?
— В июне. Примерно во второй половине.