Тут Марина наткнулась на хнычущего Павлика.
— Что с тобой?
Притихший было Павлик заплакал еще громче:
— Мы с Рольдом играли… а она… она сказала, чтоб мы убирались, что нечего тут галдеть. Мы не убрались… тогда она начала нас выпихивать…
Марина опустилась на диван, провела рукой по волосам, коротко усмехнулась, словно удивляясь чему-то. Спокойствие вернулось к ней.
— Наплевать, — успокоила она брата. — Наплевать, пускай бесится. А мы пойдем… Бери Рольда, пойдем гулять.
Спускаясь с крыльца, Павлик взглянул на хилый саженец адамова дерева.
— Ты не замечаешь, — спросил он озабоченно и серьезно, — что эта птица Феникс вместо счастья приносит одни неприятности? Если она вообще летает на наше дерево.
— Да нет, она еще не прилетала, потому что оно еще не цвело.
— А может, тебе подсунули не то дерево, не адамово? — не унимался Павлик.
— То самое, — уверила его Марина. — Скоро оно приживется, зацветет, тогда и прилетит птица Феникс.
— Да ты еще в сказочки веришь! — Кларисса хихикала в окне.
Они уже полчаса бродили по бесконечному парку, где кроме обычных липовых, березовых и кленовых аллей было полно диковин; где причудливо-кудрявый кустарник гинкго, прародитель пальм и кипарисов, помнит, как выглядели динозавры, и сам выглядит так же, как в те времена; в мае зацветают каштаны, а в июле, когда все вокруг уже отцвело, — индийская сирень, пышная и изящная.
Четверть века назад этот парк, посаженный вокруг института физики, стал украшением и гордостью целого города. Впрочем, весь город вышел из института физики, как все живое — из воды. Сложилась традиция: когда приезжали научные делегации из разных стран, в честь гостей сажали что-нибудь из флоры их родины. Отсюда — американские, японские и прочие азиатские диковины. Основатель парка, знаменитый биолог Берестов, поддерживал его в великолепном состоянии, а теперь, говорят, этим занимается его дочь…
Ну конечно! Та голубоглазая брюнетка. Не она ли сажает тюльпаны на центральной клумбе? Марина хотела спросить, что делать с адамовым деревом — уж очень оно чахлое, никак не приживается.
Но куда делись Павлик и Рольд? Только что были здесь, на аллее. Наверное, побежали вперед. И Марина поспешила за ними, решив сначала найти малыша, а уж потом расспросить обо всем хозяйку питомника.
Она шла все дальше, но на аллее было пусто. И куда теперь?
Парк не просто огромен — это особый мир со своеобразным населением, а у каждого существа — свой характер. Красивая иглица с колючками, которые можно принять за листья, и броскими красными плодами — вылитая Жанна. Светлая плакучая ива, плачущая так поэтично, — Рафаэль. Огромная секвойя с непрошибаемым стволом в три обхвата — Рудик. А роща живучей дзельквы, деревья которой срастаются корнями и ветками, образуя единый организм, — вся их неразлучная компания. Марина начала высматривать и своего двойника, как вдруг увидела Павлика.
Вдоль боковой дорожки тянулась живая стена каменного дуба — листва его к зиме не опадает, а древесина вдвое тяжелее воды. Если отломить веточку потолще и пустить в лужу, она потонет. Они любили так экспериментировать в детстве. В тени каменного дуба сидел Павлик, прямо на траве, рядом с каким-то незнакомцем, и слушал его, раскрыв рот. Красавец дог лежал рядом, и рот его тоже был раскрыт, а язык высунут. Марина тихо подошла. Незнакомец был примерно ее лет, и физиономия малыша выражала удовольствие и гордость: взрослый парень удостоил его беседы. Изредка он почтительно задавал вопросы, и тот серьезно на них отвечал. Марина прислушалась…
Речь шла о курганах на юге России, где до сих пор находят греческие вазы, монеты с изображением храма, ожерелья, медальоны и оружие. Подробности, брошенные мимоходом, наводили на мысль, что он видел все это своими глазами. Стало завидно. А небрежные ссылки на глиняное озеро в пещере, купание в водопаде и остров с русскими неграми доконали окончательно. «Как он умудрился везде побывать и все увидеть? Ведь он если и старше меня, то чуть-чуть».
Марина слушала, и ей начинал нравиться голос незнакомца. Она мысленно сказала: «Да повернись же! Мне надоело разглядывать тебя со спины». Действительно, сколько можно стоять в стороне и прислушиваться. Но как подойти? Этот вопрос оказался неожиданно сложным. И все же, сделав несколько шагов, она предстала перед собеседниками. Павлик не заметил сестру. Рольд, даже не взглянув на нее, махнул хвостом. Незнакомец едва повернулся — на Марину взглянули ярко-голубые глаза из-под шапки черных волос — и продолжал говорить, ни лицо его, ни голос не изменились.
Марину словно окатило ледяной волной. Расположение мгновенно обернулось враждебностью.
— Пойдем, Павлик.
Пусть сам себе рассказывает свои истории! Но незнакомец не захотел остаться в дураках, он оборвал себя на полуслове, быстро встал и быстро ушел. Павлик проводил его огорченным воплем.
— Что ты болтаешь со всякими! Ты хоть знаешь, кто это такой? Он тебе зубы заговаривает, а ты и раскис!
— А ты все испортила! — не слушая сестру, простонал Павлик. — Мне теперь всю ночь будут сниться приключения, дворцы, разбойники… — А потом, задумавшись, поднял серьезные глаза и спросил: — А почему он в тебя не влюбился?
Большая клумба на центральной аллее была пуста: там красовались только что высаженные тюльпаны — невиданные полосатики с кокетливо отогнутыми язычками лепестков, а женщины, у которой можно было спросить про адамово дерево, не было.
…Великолепный дворец возник под незнакомым небом. Его зубчатые стены и башенки повторяли в миниатюре контуры синевато-бурых гор. Щелевидные окна прятали от света внутренность шершавой серой башни. К дворцу вела широкая лестница с тремя парами львов, изваянных из белого каррарского мрамора. У нижних ступеней плескалось море, пустынное и дикое.
Подскакивая и сверкая на солнце, по лестнице катился перстень. На голубом прозрачном халцедоне была вырезана летящая цапля. С чьего пальца и почему скатился этот перстень? В конце лестницы он подскочил еще раз… и голубая цапля взвилась в небо.
От его бездонности закружилась голова. Лучи солнца просвечивали сквозь прозрачное оперение. Скоро цапля стала неразличима, и снизу лишь угадывались совершенные очертания ее крыльев. А там, в вышине, она смеялась и пела, прозрачная птица, вся превратившись в струящийся полет.
Это продолжалось мгновение.
Волна плеснула на ступеньки…
Цапля летала над морем, взмахивая прозрачными крыльями отчаянно и обреченно.
Долго еще слышался печальный плеск волн.
Величественный дворец возвышался над морем, и в чужом небе угадывались контуры незнакомых гор…
«Вот это сон», — подумала Марина, еще не придя в себя. Таких она никогда не видела. Его непременно надо разгадать. Дора умеет.
Но Дора не показывается уже почти неделю. Марина попробовала сказать об этом отцу, но тот пожал плечами:
— Значит, не может, занята в больнице. Опять, наверное, в две смены нагрузили. Постарайся пока как-нибудь обойтись сама, без Доротеи. Побудь хозяйкой.
Марина пыталась объяснить, что не в хозяйстве дело, а в Еве, Дора из-за нее не приходит и, может, никогда больше не придет! Надо же что-то с этим делать, поговорить с ней, все объяснить! Но Пал Палыч начал раздражаться:
— Я уже все объяснил! Ева с дочкой у нас в гостях. Поживут здесь, пока у Евы все не устроится. Что я еще могу добавить? А если кто-то, вроде Петровны и Глебовны, лучше меня знает, что это значит, тогда тем более говорить не о чем!
Надо было самой что-то предпринимать. И Марина решительно отправилась к Доре.
— Добрый денек! — окликнула ее Петровна, сгоравшая от любопытства.
Глебовна подхватила:
— Как родители? Здорова ли сестрица?