Губы девушки беспомощно и жалко затрепетали, но ни звука не вырвалось из ее груди.
— Это Русалочка, — сказал Старый Гном. — Не спрашивайте ее ни о чем: она не может говорить.
— Но, помнится, когда я был еще обыкновенным молодым медведем, а не Президентом Академии и имел время ловить рыбу в море, иногда лунной ночью к берегу подплывали особы, почти такие же красивые, как эта Русалочка, только с рыбьими хвостами вместо ног. И они не казались немыми, а, напротив, рычали — у людей это, кажется, зовется пением, — да так завлекательно, что юноши, оказавшиеся случайно на берегу, шли за ними в глубину моря и не возвращались. Я сам по молодости лет пошел было однажды за поющей русалкой, но вода оказалась холодной, и, к счастью, я как-никак медведь, а не глупый человек.
— Да, вы правы, — сказал Старый Гном. — Раньше эта Русалочка тоже чудесно пела, как ее сестры. Но однажды, выплыв на поверхность моря, она увидела принца и полюбила его. Она отправилась тогда в темные и страшные глубины к русалочьей ведьме и упросила ведьму заколдовать ее, чтобы она могла пойти к своему принцу. Ведьма превратила хвост Русалочки в прелестные ножки, но за это сделала ее немой, так что принц никогда не узнает, как она его любит. И при каждом шаге ноги Русалочки кровоточат, невыносимая боль пронзает тело. Но ни слезинки не появится на ее глазах: ведь иначе принц мог бы огорчиться, а принцы не любят огорчаться. И ведьма сделала так, что Русалочка будет жить не триста беззаботных лет, как ее сестры, а лишь короткий и трудный человеческий век.
— Pppp... — тихонько прорычал Михаил Иванович. — Я тоже знаю, что такое любовь... Например, я люблю мед.
Он махнул лапой, и академик-секретарь Пчела вместе с тысячью помощников принесли полные соты.
— Ррр... — не очень внятно прорычал Президент Академии, набивая пасть медом. — Я знаю, что такое любовь, но можно ли безумствовать из-за этого приятного чувства? Впрочем, пусть Русалочка идет к своему принцу. Мне жалко ее...
И девушка пошла, оставляя кровавые следы на мху, в глубину бора, туда, где был дворец.
И стало видно, что впереди нее, осторожно раздвигая кусты колючего терновника и отгоняя диких зверей — чем еще он мог ей помочь? — идет высокий длинноносый человек с такими нежными и внимательными глазами, что в нем нельзя не узнать Ганса Христиана Андерсена.
— Ррр... — прорычал Михаил Иванович вслед, и горькая слеза, правда не такая уж очень горькая, она ведь пропиталась медом, скатилась по мохнатой щеке. — Мне ужасно жалко ее...
Серый Волк, Лиса Патрикеевна, Михаил Иванович и феи, конечно, имеют своих братьев и сестер в нашем, реальном мире. Но как в сказке появляются все эти мурзилки, эльфы с крылышками, такие крошечные, что отлично умещаются в венчике цветка, Дюймовочки, северные тролли, карлы, мальчики с пальчик, лунные человечки, гномы?
Это необходимо выяснить поскорее, не откладывая, потому что маленькие человечки встречаются чуть ли не в каждой сказке. И потому еще, что в следующей главе речь пойдет об Антонии Погорельском, сто пятьдесят лет назад рассказавшем историю большого и знаменитого племени петербургских подземных жителей — гномов.
Откуда они приходят? Как возникают?
Одна маленькая девочка пошла ранним утром погулять со своим дедушкой, старым профессором.
— Хм, — сказал дедушка профессор, — хорошее утро; в такие утра прогулка полезна.
А внучка, не отвечая деду, может быть даже не расслышав его, замерла перед травинкой: на стебле висела капля росы.
— Идем, — поторопил дедушка. — Ходить, хм, полезно...
— Но... но там эльф! — еле слышно прошептала внучка, потрясенная увиденным; она была еще очень маленькой.
— А, ты об этом?.. — улыбнулся дед, заметив наконец каплю росы, повисшую на самой обыкновенной травинке. — Этому... хм... не следует удивляться. Ты видишь просто-напросто свое уменьшенное отражение; оно возникает оттого, что угол падения светового луча... хм... равен углу отражения и... Словом, когда вырастешь, сама поймешь.
— Но там эльф в зеленом дворце с прозрачными стенами... — шептала внучка, мгновениями с надеждой вскидывая глаза и снова вглядываясь в росинку. — Это дворец эльфов... Я знаю.
— То, что тебе кажется стенами дворца... хм... результат оптического эффекта, благодаря которому... Впрочем, впоследствии ты все это несомненно поймешь.
— Ничего я не хочу понимать и узнавать! — сквозь слезы закричала внучка. — Я тогда забуду эльфа и его зеленый дворец. А я не хочу, не хочу забывать его!
Пришлось снова задуматься о маленьких человечках — очень уж все получается с ними не просто, — и вдруг на глаза мне попалась книга Владимира Михайловича Конашевича, чудесного детского художника.
Книга Конашевича — желтая и светящаяся, каким бывает солнце, нарисованное самым ярким желтым карандашом, а называется она: «О себе и о своем деле».
Она сразу привлекла меня; вспомнилось, что Корней Иванович Чуковский считал Конашевича одним из самых добрых людей на земле.
Чуковский рассказывал, что как-то он попросил Конашевича нарисовать Чудо-юдо рыбу-кит из сказки Ершова «Конек-горбунок».
Киту этому, по стихам Ершова, живется — хуже не придумаешь:
Легко ли!
— А Конашевич, — говорил Чуковский, — нарисовал Кита улыбающимся, словно ему очень приятно, что у него на спине раскинулся поселок, где живут милые люди.
Я раскрыл книгу Конашевича и отыскал рассказ о некоем происшествии, случившемся с ним и его сестрой Соней, когда они были совсем маленькими.
«Как-то я раздобыл ножницы, к которым не полагалось прикасаться, намереваясь что-то вырезать из бумаги, — вспоминает Конашевич. — Их с ужасом у меня выхватили, боясь, что я себе уже искромсал руки. Но руки мои были целы, зато клеенка на нашем круглом столике оказалась прорезанной. Потом, пытаясь вытащить из этого прореза какую-то крошку... я загнал туда обгорелую спичку... За ужином моя тарелка споткнулась об эту спичку, я вспомнил о ней и, показав сестре, сказал: «Соня! Соня! Вот маленький человечек!»... Видя почти полную веру сестры в то, что под клеенкой живой человечек, я сам начинал в это не то что верить, но сильно надеяться, что спичка какими-нибудь чарами в него превратилась. Потом долгие усилия тихонько вынуть его, не повредив тонких ручек и ножек, сделали его невероятно драгоценным и совсем убедили нас в том, что это он — долгожданный крошечный человечек!... Мы останавливали несколько раз нашу «работу», споря чуть не до драки, кто это: мальчик или девочка... долго обсуждали, куда «его» денем, где «он» будет спать, как «его» зовут».
Долгожданный маленький человечек! Да, и в три года, и в четыре года Володя и Соня Конашевичи мечтали о маленьких людях.
И разве они одни ждали и ждут встречи с ними?
Разве есть, или была, или будет хоть одна детская душа, в которой не возникала бы мечта о встрече с гномами, мурзилками, лилипутами, эльфами?! И может ли не возникнуть в ребенке такая мечта!
Замечательный польский педагог и сказочник Януш Корчак писал о детях и от их имени: «Неудобно быть маленьким. Все время надо задирать голову... Все происходит где-то наверху, над тобой. И чувствуешь себя каким-то затерянным, слабым, ничтожным... Может быть, поэтому мы любим стоять около взрослых, когда они сидят — так мы видим их глаза».
Да, стоит только вызвать в памяти свое раннее детство, и легко будет убедиться в том, что с таким сердечным сочувствием и мудростью выразил Януш Корчак: неудобно, ужасно неудобно быть маленьким среди больших и вечно ходить с задранной головой.
Обидно, а иногда и невыносимо грустно, когда все или почти все считают тебя несмышленышем, не слушают тебя, только учат своим взрослым знаниям, не желая или не умея задуматься над тем, что подсказывают тебе твои чувства и твое воображение и что может скоро бесследно исчезнуть, как зеленый прозрачный дворец, где живет эльф.
И так относятся к маленьким иногда даже самые любящие люди; а мир, к беде, населен не только любящими.
Все это бывает до того обидно, что ребенку хочется — нет, не просто хочется, а необходимо — найти мир, на обитателей которого он сам мог бы смотреть сверху вниз, как смотрят взрослые на него. Найти живые существа, которых бы он мог любить и опекать, как взрослые любят, учат и опекают его.
Так возникает мечта о крошечных человечках, а потом и глубокая вера в их существование.
И тогда навстречу ждущим и уже заранее любящим сердцам, широко открытым детским глазам отовсюду — из капли росы и из разрезанной клеенки, где застряла обгорелая спичка, из венчиков цветков, лунных и солнечных теней — выходят, вылетают, выбегают маленькие человечки.
И если некоторые дети сразу начинают воспитывать своих только что обретенных человечков — девочки играют с ними в дочки-матери, а за непослушание ставят их в угол или шлепают, мальчики заставляют маршировать, делают из человечков солдат, устраивают сражения, — если некоторые дети поступают с человечками, как иные из взрослых, любящие учить и приказывать, то другим нужнее не кукла, послушная, как кукла, а верный товарищ, надежный в беде, с которым не страшно было бы пуститься в самое далекое путешествие.
И тогда-то эти вот маленькие человечки проникают в сказку.
Маленькие человечки в сказках — посланцы самого многочисленного на земле Народа Детей. И они приносят в сказку веру в справедливость, вечную и главную веру этого вечного народа.