С. Глинскому, как поляку, было предъявлено обвинение в сотрудничестве с польской разведкой. В сохранившемся в архивах следственном деле имеются сведения о том, как ежовские следователи пытались связать его и В.А. Антонова-Овсеенко, бывшего послом в Праге, с вымышленной польской националистической организацией.
9 декабря 1937 года С.М. Глинский был расстрелян по постановлению Особой тройки. Родственникам позднее была выдана справка о смерти Глинского, которая якобы наступила 17 сентября 1939 года. Его жена была сослана на десять лет в Карагандинские лагеря. В 1947 году, после отбытия наказания, она, больная, возвратилась к родственникам в Москву, но была вновь арестована и сослана в Воркуту. По дороге Анна скончалась и похоронена в безымянной могиле в воркутинской тундре.
22 сентября 1956 года Военная коллегия Верховного суда СССР посмертно реабилитировала генерала Глинского.
В Кабинете истории внешней разведки хранятся документы и фотографии С.М. Глинского. Их собрал племянник Станислава Мартыновича, бывший армейский политработник Ольгерд Романович Глинский. Долгие годы он буквально по крупицам искал в различных архивах сведения о своем родственнике — замечательном советском разведчике. Среди них — последняя прижизненная фотография разведчика. Она сделана в ежовских застенках незадолго до его гибели, очевидно, для сфабрикованного палачами дела о «шпионаже». С пожелтевшего листа глянцевого картона смотрит измученный, небритый Станислав. Его затравленный взгляд как бы говорит: «Все происшедшее со мной — это кошмарный сон, который, я верю, должен рано или поздно кончиться». Разведчик глядит с мольбой и надеждой, — надеждой, которой, увы, не суждено было сбыться.
Это случилось 9 октября 1970 года. В тот вечер Владиславо Месконис, владелец небольшой, но преуспевающей экспортно-импортной конторы в Буэнос-Айресе, ждал агента туристической компании и складывал чемодан, собираясь лететь в Чили. Агент должен был привезти билеты.
Как всегда неожиданно, зазвонил домофон, по-испански шепеляво спросил незнакомым голосом:
— Сеньор Гонсалес?
— Вы ошиблись, сеньор, такого здесь нет.
— Тысяча извинений, сеньор!
«Что за Гонсалес? — удивился Владиславо. — В нашем доме вроде бы его вообще нет. Интересно, кто это спрашивает?»
Он взял бинокль и вместе с женой вышел на балкон. Дверь парадной оставалась закрытой — очевидно, Гонсалес все-таки сыскался. Плохо освещенная улица была пустынной. Потом проехал джип с вооруженными полицейскими, свернул за угол. Нормальное явление — рядом Президентский дворец…
Тогда Месконис отправился в ванную, чтобы принять душ, а его супруга вернулась на кухню, накрывать на стол к ужину.
…За шумом воды он не сразу услыхал неясный шум в коридоре. Внезапно от сильного удара распахнулась дверь, и в ванную комнату ворвался белобрысый крепыш с револьвером в руках. Увидев ствол 38-го калибра, направленный ему прямо в лоб, Владиславо механически отметил про себя: «Полицейское оружие!» Узкий коридорчик за спиной белобрысого был забит людьми в штатском, среди них затесался полицейский с автоматом.
Резких движений в такой ситуации делать категорически нельзя, да и вопросы задавать не стоит. Все, очевидно, объяснится в ближайшее время. Хотя, конечно, не очень приятно стоять перед добрым десятком вооруженных людей в чем мать родила, да еще и покрытым мыльной пеной. Впрочем, стоять перед вооруженными людьми неприятно даже в одетом состоянии.
Не опуская револьвера, крепыш снял с крючка полотенце и стал вытирать Месконису спину. Он сам, кажется, был смущен, и не совсем понимал, что в такой ситуации делать: сотрудник СИДЕ, аргентинской службы безопасности, выступает в роли банщика. Потому вскоре он сердито отшвырнул полотенце:
— Это что, я тебя вытирать должен?! Давай сам! И побыстрее!
Требование следовало выполнять буквально, а потому Месконис кое-как стер с себя мыло, торопливо оделся. Ему тут же связали руки брючным ремнем, боясь, очевидно, что он станет сопротивляться. Но нужно быть круглым дураком, чтобы оказывать сопротивление, когда квартира буквально забита вооруженными людьми, профессионалами из спецслужбы. Ну, разобьешь кому-то нос, так из тебя отбивную сделают…
Его вывели в гостиную, где было полно народу. Тут же появились еще двое — здоровенные, оба в ботинках на толстой подошве, каких аргентинцы не носят. По виду явные американцы, очевидно, специалисты из ЦРУ. Ну, эти просто так, по ошибке, не приедут…
Где были жена и дочки, он не видел.
Развязав ремень, Месконису завели руки за спину, защелкнули наручники, потом набросили на голову пиджак, очевидно соблюдая секретность ареста, и вывели из квартиры. Во всем доме стояла зловещая тишина. Его посадили в машину, два здоровенных «сидовца» вжали его своими плечами в спинку сиденья — и поехали…
…Уже потом Месконис узнал, что полицейских, замеченных им с балкона, вызвали бдительные граждане, заметившие за углом дома — с той стороны, которая ему была не видна, — автомашины с вооруженными людьми в штатском. Полиция подъехала, наставила на контрразведку автоматы, но «сидовцы» популярно объяснили, кто они такие, и приказали «стражам порядка» исчезнуть, да не спеша, не привлекая внимания…
Минут через сорок его привезли в какой-то полицейский участок и сразу начали допрос:
— Нам все известно, вы — шпион, офицер русской разведки!
На какое-то мгновение стало жутко. Ладно, заподозрить шпиона можно в любом практически человеке, тем более — эмигранте, имеющем обширный круг общения, любознательном, бывающем за границей… Но «офицер русской разведки». Это что, на лбу у него написано?! Месконису — будем пока что именовать его так — стало ясно, что произошло предательство. На то, чтобы доказать эту версию, ему потом потребовалось двадцать лет…
Ну а пока он — еще хозяин экспортно-импортной конторы в Буэнос-Айресе — стоял в полицейском кабинете, охваченный противной дрожью. Он плохо вытерся, волосы остались мокрые, на улице и в помещении было холодно, и его бил страшный озноб. Кажется, этот озноб даже отвлек его от того, что говорили «сидовцы»: мол, жену его отдадут солдатам в казарму, что-то там сделают с детьми, и вообще в стране военный режим, поэтому всю его «шпионскую семейку» могут расстрелять, бросить в яму, и о том никто никогда не узнает… Он понимал, что это не пустые угрозы — в ту пору в Аргентине каждый день бесследно исчезали десятки людей. Эти десятки постепенно складывались в сотни и тысячи… Но дрожь, которую он тщетно пытался унять, и мысли о том, что же теперь делать, как-то помогли абстрагироваться от угроз. Так бывает, когда, например, больной зуб заставляет человека позабыть про все служебные или личные неприятности…
Тут в коридоре, совсем рядом, раздался пронзительный детский крик, перешедший в горький плач. Месконис напрягся, но вскоре понял, что это — магнитофонная запись. Ее потом пришлось слышать еще не единожды.
— Все это недоразумение, — стараясь выглядеть спокойным, отвечал Месконис. — Произошла ошибка, и, я думаю, вы скоро во всем разберетесь…
По счастью, жизнь устроена так, что порой даже в самой ужасной ситуации вдруг происходит нечто, заставляющее человека невольно улыбнуться и почувствовать, что не все еще так плохо. В дверь помещения, где он находился, заглянул полицейский; Месконис узнал в нем завсегдатая того небольшого ресторанчика, которым он владел три года тому назад. Ресторанчик находился рядом с одним из участков. Заглянувший заулыбался и радостно воскликнул:
— Ага, попался! Не надо было с нас столько драть за кока-колу!
Этакий приятельский «черный юмор» человека, решившего, что Владиславо «загребли» за какой-то пустяк.
«Сволочь! — беззлобно подумал Месконис. — Я же вам, полицейским, все продавал со скидкой…»
Сидевший здесь офицер тут же так цыкнул на полицейского, что того мигом и след простыл.
…Ночь Владиславо провел в камере, если только можно так назвать «каменный мешок» с цементным полом, политым водой, и без крыши. Здесь можно было только стоять или сидеть на корточках, что он и делал, непрестанно раскачиваясь, как китайский болванчик, чтобы не замерзнуть. Он думал, думал и думал: что теперь делать? почему они знают, кто я такой? где случился прокол?
Между тем его жена с двумя маленькими дочками тоже были арестованы и находились где-то неподалеку — хорошо хоть, как он потом узнал, не в такой «каталажке». У них пол был паркетный, на нем можно было спокойно сидеть. И еще там было теплее.
Не станем утверждать, что, как говорится в романах, «в этот момент перед ним прошла вся его жизнь». Ему тогда было совсем не до ностальгических воспоминаний… Зато нам сейчас никто не мешает прервать более-менее стройную цепь повествования и рассказать о том, что за человек скрывался под именем Владиславо Месконис. Все равно он сам после зрелых размышлений сделает это поутру, хотя окажется менее правдив, чем мы.
Доказать? Элементарно! Он скажет, что его подлинная фамилия — Мартынов, Вадим Михайлович Мартынов. Мы между тем честно скажем, что это — вымышленная оперативная фамилия, а подлинная известна лишь тому, кому это положено по долгу службы. Мы назовем его оперативный псевдоним: Вест — но опять-таки признаем, что это не совсем так, хотя и будем в дальнейшем называть Вадима Михайловича именно так…
Ну а все далее изложенное — правда. Почти правда. Но ведь разведка без тайн и недоговоренностей — это как-то даже и неинтересно.
Если начинать рассказ про Мартынова с самого-самого начала, то следовало бы сказать, что для него служба в органах ВЧК-КГБ — дело семейное. Отец, Михаил Петрович, служил в Особом отделе дивизии Котовского, затем — в ЧК города Умани, а получив юридическое образование, стал районным прокурором.
Вынужден буду разочаровать любителей «разоблачений»: когда начались репрессии, один из старых друзей-чекистов помог Михаилу Петровичу уехать на отдаленную МТС — машинно-тракторную станцию, — стать заместителем директора по политической части. Так что отец Мартынова к кампании по борьбе с «врагами народа» отношения не имел… В КГБ потом работали и старший брат Вадима, фронтовик, и младший, который сумел дослужиться до генерала Службы безопасности одного из государств СНГ. Ну а сам он поступил на английское отделение в «институт без вывески», как тогда в просторечье называли Ленинградский институт иностранных языков КГБ. Готовился стать референтом-переводчиком, да вышло по-иному.
Незадолго до выпуска туда по традиции приехали товарищи из Москвы, отбиравшие кандидатов в разведку. Из семидесяти выпускников они отобрали пятнадцать человек. Еще шел выпускной вечер, гремела музыка, продолжались танцы, а будущим разведчикам было сказано брать свои пожитки и садиться в грузовик, который доставил их с Петроградской стороны к Московскому вокзалу.
…В Москве, однако, их никто не встречал. Группа молодых парней — кто в «гражданке», кто в новеньком офицерском обмундировании без погон и с васильковым «гэбэшным» кантом — сиротливо сидела у Ленинградского вокзала, не привлекая особого внимания, пока наконец за ними не пришел специальный автобус. Как видно, бардака у нас и в те годы хватало, тем более что потом выпускников привезли в какую-то развалюху, как раз напротив Израильского посольства. Тут началось общее возмущение: мол, как же так, мы — будущие разведчики, а нас прямо под иностранное посольство привезли! Еще сфотографируют, чего доброго! На следующий день их перевели в общежитие Высшей школы КГБ. Ну а потом, после мандатной комиссии и всех необходимых формальностей, ленинградцы оказались в «лесной школе», также называемой «школой № 101». Хотя вряд ли в СССР была еще сотня разведывательных школ… Там Мартынова — то есть пока еще совсем не Мартынова — определили в греческую группу. Сказали, что очень он на грека походит, несмотря даже на то, что мама — украинка, а папа — мариец. Пришлось овладевать еще одним иностранным языком — в дополнение к имевшимся английскому и французскому, — и получилось довольно успешно.
После двух лет учебы Вадим, теперь уже нареченный Мартыновым, был зачислен в «особый резерв», то есть взят на нелегальную подготовку. Началась эта подготовка с практики в районом отделе КГБ — то есть в низовом органе контрразведки.
…Не будет большим секретом сказать, что «легальные» разведчики разных стран узнают друг друга практически мгновенно. Методы сбора информации фактически не изменились с библейских, допотопных времен, специфика работы накладывает на каждого некоторый свой отпечаток, и вообще, как говорится, «рыбак рыбака видит издалека». Вот и вся контрразведка работает практически одинаково: что в России, что в Соединенных Штатах или где-нибудь на арабском Востоке. С соседями поговорили, с другими поговорили, «наружку» пустили и все такое прочее… Можно вспомнить классику «шпионского жанра» — «Семнадцать мгновений весны» Юлиана Семенова: кто первым пришел к «радистке Кэт»? Правильно, сотрудник районного отделения гестапо. А потому каждому разведчику на своей шкуре следует знать, как работает контрразведка.
Только потом началась остальная подготовка: методика ведения разведки, радио, шифры, «морзянка», «наружка», фотография, автодело и многое-многое иное, необходимое «в поле».