Сколько стихов написано об отвергнутой любви, обернувшейся ненавистью! Психология вполне способна объяснить этот феномен — все дело в механизме смещения. Энергия не пропадает бесследно: если блокируется один канал, открывается другой. Нет, не то чтобы Вероника отвергла Фаулера, и уж конечно его чувства не подверглись описанной выше алхимической трансформации (ну, разве что кто-нибудь заглянет в глубины психологии и поймет, что любовь — это второе лицо ненависти, но на таком уровне анализа можно доказать вообще что угодно).
Назовем это переориентацией. Фаулер никогда не допускал мысли, что Вероника может отвергнуть его любовь. И теперь его самолюбие было уязвлено. Разумеется, ему нужно было найти себе извинение, вернуть уверенность в себе. Бедняга Норман оказался единственным доступным козлом отпущения. С той самой минуты, когда Фаулер задумался о коммерческих возможностях, связанных с чудесным окном, Норман был обречен.
Конечно, все случилось не сразу. И узнай Фаулер, к чему приведут его действия, он пришел бы в ужас. Он не был негодяем, поскольку чистых, абсолютных негодяев просто-напросто не существует. В природе и голове правит система равновесия, подобная той, которая существует в политике. Но равновесие это серьезно пошатнулось, когда Фаулер запер Нормана в комнате без окон (от греха подальше) и помчался в Нью-Йорк на встречу с патентным поверенным. Вначале он был осторожен. К тому времени он уже выведал принцип телепатически управляемого окна, но запатентовал лишь выключатель, реагирующий на движение руки. Правда, впоследствии он весьма корил себя за собственные невежество и поспешность, так как тут же последовала череда хитроумных плагиатов. А Фаулер не настолько разбирался в технике, чтобы защитить «свое» изобретение.
И только чудом он не выдал секрет телепатической краски. Так или иначе, время шло, а пока Норман чинил и совершенствовал дом согласно требованиям хозяина. Некоторые из его изобретений ни на что не годились, но другие представляли собой необычайно ценные и удобные устройства — оригинальные решения, стоившие немалых денег на рынке. Логика Нормана была не похожа абсолютно ни на что. Перед ним ставили задачу — он ее решал, но никогда не выказывал ни малейшей инициативы. Похоже, его вполне устраивало сидеть дома. Хотя «устраивало» — это не совсем то слово. Разве медуза думает о том, устраивает ли ее бухточка, в которой она плавает? Если Норман и руководствовался какими-то стремлениями либо порывами, они были слишком слабы. Иногда Фаулер, изучая своего странного гостя, приходил к мысли, что Норман страдает особого рода психозом, иначе называемым кататоническим ступором. Воля его была полностью подавлена, хотя, может, ее никогда и не было.
Никто никогда не описывал чувства владельца курицы, несущей золотые яйца. Сначала этот человек ломает голову над загадкой, затем предпринимает некие шаги, о которых потом жалеет. У Фаулера был более аналитический склад ума — он догадывался, что Норман способен нести золотые яйца только в том шатком состоянии, в котором сейчас пребывает. Металл податлив, пока не применишь давление, после чего он сразу теряет гибкость. Вот Фаулер и боялся надавить слишком сильно. Но куда больше он боялся не заметить какое-либо особо ценное свойство своей волшебной курочки.
Поэтому он изучал Нормана — краешком глаза, боясь вспугнуть, как будто следил за собственной тенью. Казалось, у Нормана вообще не было высших рефлексов, он вел практически растительную жизнь. Разумеется, он осознавал себя как личность, но… откуда он взялся? Что это за место и время? Или Норман просто урод, псих, мутант? Лишь одно можно было сказать с уверенностью: часть его мозга была парализована. Воля, стремления — все это куда-то подевалось. И все это поставлял ему Фаулер, давая те или иные указания. Когда же указаний не было, Норман просто сидел, время от времени слегка вздрагивая.
Это сбивало с толку. Это увлекало.
А кроме того, таило в себе опасность. Фаулер не собирался отпускать своего пленника, но иногда его одолевали муки совести: кто он такой, как не рабовладелец? Наверно, это противозаконно. Нормана следует поместить в больницу, под наблюдение врачей. Но, с другой стороны, он обладал такими талантами!..
Чтобы несколько успокоить совесть, Фаулер перестал запирать комнату без окон. Все равно в этом не было нужды. Норман словно находился под глубоким гипнозом, так что без соответствующего приказа он никуда не ушел бы. Фаулер, весьма посредственно разбиравшийся в законах, полагал, что это может стать его будущей лазейкой. Перед его глазами стояла картина, как он, сидя на скамье подсудимых, свидетельствует под присягой, что Норман никогда не был пленником и всегда имел возможность покинуть дом.
Лишь отчаянные муки голода могли заставить Нормана ослушаться хозяина и выйти из комнаты. Да и то, пробираясь на кухню, Норман съедал там первое, что попадалось под руку, после чего послушно возвращался обратно в свою камеру.
Время шло. Фаулер, сам того не осознавая, перестраивался на новую систему ценностей. Он постепенно отказывался от работы, а потом и вовсе перестал принимать заказы. Это случилось после неудачного эксперимента, когда Фаулер попытался получить на бумаге такие же телепатические картинки, как и на стекле. Вот если бы он мог просто придумывать рисунки, а потом они появлялись на бумаге…
Как раз это оказалось для Нормана непосильной задачей.
Фаулеру страшно хотелось поделиться своей потрясающей тайной с Вероникой. Иногда он ловил себя в самый последний момент — еще чуть-чуть, и все раскрылось бы. Однако всякий раз он успевал прикусить язык. Впрочем, теперь он не особо зазывал девушку к себе в гости — по дому туда-сюда слонялся Норман, постоянно что-нибудь подлаживая в той или другой комнате. Зато в голове Фаулера проносились яркие картины прекрасного будущего. Он видел Веронику в норковой шубке и жемчугах, а себя — во главе финансовых империй, построенных на необычных талантах Нормана и на его поистине необычайном послушании.
Вполне возможно, что послушание это объяснялось физической слабостью гостя. Казалось, вся его энергия, без остатка, уходила на дыхание и еду. А после решения какой-либо задачи Норман был вообще ни на что не способен — день или два он буквально с ног валился и, лишь как следует отдохнув, мог взяться за выполнение очередного задания. Но Фаулер ни капельки не возражал. Наоборот, самым страшным стало бы выздоровление Нормана, его приход в норму…
Деньги исправно поступали — даже при том, что Фаулер был начисто лишен какой-либо деловой жилки. Хотя при таком количестве идей это уже не имело значения.
Теперь, когда в кармане начали шуршать купюры, Фаулер почувствовал себя несколько увереннее и начал осторожно выведывать, не пропадал ли кто за последнее время. Ему нужно было убедиться, что на пороге его дома не появится откуда ни возьмись возмущенная родня с требованием вернуть денежки взад. Первым делом он пытался вызнать что-либо у Нормана, но тщетно.
Норман просто не умел говорить. В его голове не существовало понятия связности, там не было места логике. Он мог произносить слова, но не сплетать их воедино. И похоже, это его очень беспокоило. Ему как будто нужно было что-то донести до Фаулера, нечто крайне важное, поэтому всякий раз, набираясь сил, он предпринимал очередную попытку — и всякий раз терпел неудачу.
Да и Фаулер не особо жаждал его слушать. Стоило Норману немножко выкарабкаться из пропасти изнеможения, как ему тут же поручали очередную работу. Порой Фаулер и сам недоумевал: казалось бы, ну что он так боится услышать? Однако потом понял…
Норман мог пытаться рассказать, как его можно вылечить.
А вскоре Фаулер сделал еще одно весьма неприятное открытие. Несмотря ни на что, Норман с каждым днем становился сильнее.
Как-то раз он возился с новым виброшлемофоном, позднее названным «Головотроном», когда вдруг отложил инструменты в сторону и воззрился на Фаулера весьма пронзительным и живым взглядом.
— Больно, — с трудом произнес он. — Я… знаю… работа!
Это прозвучало как вызов. Решительным движением Норман отодвинул инструменты еще дальше.
У Фаулера подступил комок к горлу, и он хмуро уставился на пустоту, что посмела выйти из повиновения.
— Хорошо, Норман, — сказал он примирительно. — Хорошо. Ты закончишь работу и отдохнешь. Но сначала нужно ее закончить. Ты должен закончить работу, Норман. Понимаешь? Ты должен закончить…
Конечно, это была чистая случайность — ну, или почти случайность, — что работа оказалось гораздо сложнее, чем представлял себе Фаулер. Норман, всегда беспрекословно подчинявшийся, если ему медленно повторить приказ несколько раз, проработал допоздна.
И к концу он был так измучен, что не мог ни говорить, ни двигаться три дня кряду.
Собственно говоря, как раз «Головотрон» стал поворотным моментом в карьере Фаулера. Сначала он этого не осознал, но позднее, оглядываясь на прошлые годы, понял: то была его первая серьезная ошибка. Первая, если не считать той, когда — еще в самом начале истории — он перетащил Нормана через порог своего дома.
Фаулеру пришлось отправиться в Вашингтон разбираться с очередным нарушением патента. Некая крупная фирма прослышала о «Головотроне» и решила (по крайней мере так считал Фаулер) украсть новинку. Фаулер был абсолютным профаном в технике, однако в своей нынешней форме «Головотрон» не мог быть запатентован, вот конкуренты и пытались протолкнуть собственное похожее — или украденное — изобретение.
Надо было как-то выкручиваться, но он, Фаулер, в Вашингтоне, а Норман… И тогда Фаулер позвонил в агентство «Кори». Междугородние видеофоны на рынок еще не выбросили, так что видеть лица Вероники он не мог. Зато он вполне способен был представить себе его выражение.
— Но у меня же работа, Джон! Я не могу все бросить и мчаться к тебе домой.
— Пойми, Вероника, это дело на сто тысяч баксов. Я… просто мне больше некому довериться.
О главной причине своего доверия ей он, разумеется, промолчал. Умом Вероника вовсе не блистала.
В результате Вероника все-таки поддалась на уговоры. Ей всегда нравились тайны, а он тонко намекнул на внутрикорпоративный шпионаж и кровавые разборки на Капитолийском холме. Он объяснил ей, где лежит ключ, и она бросила трубку. От волнения Фаулер грыз ногти и едва удерживался, чтобы не пить больше одного бокала виски с содовой в полчаса. Казалось, прошли годы, прежде чем он услышал звонок.
— Да, Вероника?
— Так, я возле дома. Ключ был на месте. Что теперь?
У Фаулера было время разработать план. Он положил карандаш и блокнот на специальную полочку перед собой и сдвинул брови. Возможно, это рискованно, но…
Но он собирался жениться на Веронике, так что риск не так уж и велик. А до правильных ответов она никогда не додумается.
И он рассказал ей о комнате без окон.
— Там мой слуга Норман. У него не все дома, зато он отлично разбирается в механике. А еще он глуховат, так что тебе придется повторять все раза по три.
— Может, мне лучше убраться отсюда? — хмыкнула Вероника. — А то ты сейчас скажешь, что у него мания убийства.
Фаулер нервно хохотнул и продолжил:
— На кухне ты найдешь коробку. Она лежит в красном буфете с синей ручкой. Коробка тяжеловата, но, думаю, ты справишься. Принеси ее Норману и скажи, чтобы он сделал «Головотрон» с новой схемой.
— Ты что, пьян?