После сумрака комнаты солнечный свет слепил глаза. Золотарев шел, подобравшись, как бы готовясь к прыжку. Митричев усмехнулся.
— Не убежишь, небось. Где оружие?
Золотарев молчал.
— Готовсь! — крикнул красноармейцам Митричев.
Затворы звякнули твердым железой, дула винтовок направились ровным рядом на Золотарева.
— Слухай, белая сволочь, даешь оружие, или смерть тебе приходит на этом самом месте. Ну, даешь аль нет? Разменяем в два счета.
Золотарев побледнел: голос Митричева был решителен, маленькие отверстия дул отнимали всякую надежду на бегство. Сзади заголосила старуха. Митричев спокойно ждал.
— Опустите винтовки… скажу… — глухо выдавил из себя Золотарев.
— Отставить! — сказал Митричев и винтовки опустились.
Под клуней, в земле были зарыты десять винтовок, пулеметный замок и ящик патронов. Митричев спокойно наблюдал, как отрывали оружие, потом подошел к Золотареву и, бледнея, спросил:
— Вот этим оружием и в нас жарил, гад? С ним нашего брата ловил?
Золотарев молчал.
— Нну… — задохнулся Митричев, — нну!.. Знай, падаль, разменять я тебя не могу. Ну, только помни руку красного бойца!
Он размахнулся и с силой ударил Золотарева кулаком в лицо. Золотарев пошатнулся, но не вскрикнул, а лишь зарычал, как собака, которую пнули сапогом. Лицо его быстро залила кровь.
Курчавка подошел сзади к вытиравшему руку Митричеву и тихо сказал:
— Разменяем, браток? Скажем — убегал, ну и кокнули…
Митричев медленно повернулся к Курчавке, положил руку на кобуру нагана и, видимо сдерживая себя, проговорил:
— Товарищ дорогой, отойди. Имей дисциплину, товарищ Курчавка. Есть у тебя приказ, или нет? Сказано живым доставить — и доставим. Смотри, братишка, тут у меня в кобуре семь собак в верном шпалере. И все семь на охране белого гада Золотарева, который наших братьев резал и мучил. Отойди, братишка, а то раньше твоего времени заимеешь одну собачку!..
Через час из Уколола выезжало двое саней. Пять всадников ехали спереди, пять сзади. На первых санях лежал Золотарев и еще двое арестованных. На вторых было сложено захваченное оружие.
Ехали молча, с винтовками на боевых взводах. Митричев тронул коня шпорами, нагнал Курчавку, поехал рядом. Вынул кисет, закурил. И, затянувшись, вразумительно заговорил:
— Не горюй, браток, его песня спета. Далеко не уйдет. Дай до командира довезти. Своей рукой в Могилев отправлю, к генералу Духонину. И сколько крови этот гад повыпустил! Председателя исполкома ведь он зарезал. Зверь — а сейчас, гляди, присмирел.
Золотарев лежал спокойно: его руки были связаны за спиной и веревкой притянуты к передку саней. Он старался не смотреть ни на кого, похожий на затравленного зверя.
В Землище подводы приехали к вечеру. Отряд расположился около церкви, в приходской школе. У дверей стояли часовые.
— Зови командира! — крикнул часовым Митричев; — гадов привезли!
Головин вышел из дверей с револьвером в руках и без папахи. Его усы беспокойно двигались, он шел, не глядя под ноги. Красноармейцы расступались перед командиром, чувствовали его великий гнев.
Головин подошел к саням вплотную, наклонился над Золотаревым и спросил напряженным, вздрагивавшим голосом, которого еще не слыхали ни разу от командира красноармейцы:
— Так это ты, значит, сволочь, нашим ремни из спины в Землянске вырезывал? Ты в глаза палки забивал? Иль не ты, сука? Говори, может не ты?
Золотарев молчал.
Голос Головина поднялся до визгливых ноток. Красноармейцы подались назад: таким они командира еще не видели. Головин поднял револьвер.
— Одну пустить в тебя, сволочь, и конец! Получишь, гадюка, от верных бойцов революции смертную казнь…
Головин тяжело вздохнул и отвернулся. Потом продолжал окрепшим голосом.
— Собака, увидишь еще меня. Митричев! Получи суровое приказание: взять пятерых бойцов и доставить эту гадюку с помощниками ейными в уезд, в чеку, лично председателю, и расписку мне. Чтоб невредимыми.
— Есть! — Ответил по матросски Митричев и затем, разом изменив официальный тон на свойский, сказал: — а ежели побежит, гад, по пути, разменяется… тогда как?
Головин повернул голову к Митричеву и в упор глядя на него, зло, замедляя слова, проговорил:
— Товарищ Митричев, несознательность в тебе говорит. Сказано — невредимыми?
Голос Головина ожесточился и стал суровым голосом строгого командира.
— Смотри, не привезешь мне расписки, что живыми сдал гадов и невредимыми — сам тебя к стенке поставлю! Сам и пулю пущу в голову. Понятно?
— Есть! — снова ответил Митричев.
На утро отряд шел дальше. А через день Митричев догнал отряд и, передавая расписку, доложил Головину:
— Сполнил приказание, товарищ Головин. Доставил гадов в чеку живыми и невредимыми. Получите расписку.
Головин прочел расписку и глубже надвинул папаху. Потом, помолчав, он оглянулся и просто сказал.
— Тот Золотарев моего брата замучил. Слыхал — Ваську Головина, начальника роты? В глаза палки вбил, звезду на груди вырезал… Как считаешь — хотелось мне разменять Золотарева или нет? Хотелось мне его кровью землю полить? Однако, приказ есть: всех атаманов в чеку. Допрос сымать будут. Приказ… Понятно, товарищ Митричев?
— Понятно, — ответил Митричев и о чем-то задумался.
Напечатано в газете "Харьковский пролетарий" № 282 (793) от 7.12.1926, стр. 3