Господи, как постарела роскошь жилищ советской номенклатуры! Никогда по сути не любимая хозяевами арабско-румынско-финская мебель была признаком избранности и ею гордились. Сейчас ею не гордились, и она, неухоженная, являясь просто набором нужных и совсем ненужных вещей, отрицала квартирный уют как таковой.
— Прошу, — еще раз сказал Всеволод Всеволодович, открывая следующую дверь.
Здесь совсем другое дело: рабочее помещение. Два мощных компьютера, принтеры, сканеры и вся сопутствующая хренотень. Для человеческого существования только тахта, кресло и журнальный столик.
— Прошу, — было произнесено в третий раз в том смысле, что Сырцов мог бы и присесть. Сырцов бесстрашно плюхнулся в кресло.
Он не знал, о чем будет говорить с Гореловым-старшим, полагался лишь на какую-либо зацепку вначале, которая помогла бы ему разговорить, раскрутить, слегка запутать, а потом распотрошить собеседника. Но теперь знал: здесь будет трудновато. Горелов-старший устроился на тахте, закинул ногу на ногу, разбросал руки и молча ждал вопросов.
— Я, Всеволод Всеволодович, по поводу вашего младшего брата Никиты… — вяло — не было вдохновенного азарта — начал Сырцов.
— Вы уже сообщили мне, по какому вы поводу. Слушаю вас.
— А я бы хотел кое-что услышать от вас.
— Что именно?
— Судя по ведомственной принадлежности вашего дома, судя по убранству и обстановке, квартиру эту получил ваш родитель. Ни вы, ни ваш брат чисто возрастно не могли служить по партийной линии на высоких постах. Следовательно, эту жилплощадь наследовали двое — вы и ваш брат. Является ли Никита, хотя бы номинально, совладельцем этой квартиры?
— Нет. Это моя квартира.
— Каким же образом?
— Я выплатил Никите половину стоимости, и он на сумму, полученную от меня, приобрел собственное жилье. По-моему, вам это должно быть известно, потому что он уже давно выписан отсюда.
— По нынешним ценам вам пришлось отвалить Никите тысяч восемьдесят-девяносто баксов, а?
— Ровно сто, — легко назвал сумму Горелов-старший.
— Не слабо, не слабо, — уважительно заметил Сырцов. — И откуда такие бабки люди берут?
— Люди не берут, люди зарабатывают.
— Где же?
— В принципе я мог бы не отвечать на эти ваши вопросы. Но мне скрывать нечего, я даже горжусь своей работой. Я — главный программист-компьютерщик одного из самых крупных российских банков уже пятый год. Стартовая моя зарплата была три тысячи долларов в месяц, а сейчас уже шесть с половиной.
— Ничего, жить можно, — то ли позавидовал, то ли поиронизировал Сырцов. — Сначала, значит, копили, чтобы от братенника откупиться, а теперь на что? Мебель менять будете? Или ремонт европейского уровня?
Цеплял, цеплял Сырцов невозмутимого программиста, разозлить хотел. Но не поддавался Горелов-старший:
— Загородный дом строю.
— А брату на бедность не подкидываете?
— Он — не бедный.
— А какой он? — быстро спросил Сырцов.
— Полагаю, что вам лучше известно. Наверняка на него у вас дело заведено.
— Вы общаетесь с ним?
— Нерегулярно.
— Вы любите его?
— Обязан любить. Он — мой брат.
— Любовь — не обязанность.
— И обязанность тоже, — не согласился Всеволод Всеволодович. — Кстати, выпало из памяти ваше имя-отчество. Документы не предъявите?
Сырцов ждал, когда это произойдет. И вот произошло. В самом начале сырцовского разбега. Весьма извилист гражданин Горелов-старший. Была у него красная книжечка, была. Уходя из конторы, хитроумным способом сумел оставить ее при себе. А продлевал срок действия уже сам.
Горелов развернул удостоверение вроде бы лишь для того, чтобы освежить в памяти имя-отчество собеседника, и, не разглядывая, вернул.
— А могли бы просто спросить, — нежно сказал Сырцов.
— Не додумался. Так мы о чем?
— Мне бы хотелось встретиться с вашим братом.
— Чего проще. Езжайте к нему. Адрес, я думаю, вам известен.
— Нету его там. И соседи говорят, что уже недели две как не появлялся.
— Всезнающие соседи, — констатировал Горелов-старший. — Тогда, вероятнее всего, в отъезде он. По делам.
— А каковы его дела?
— Многотрудные.
— То есть?
— Требующие невероятных затрат сил, энергии и изобретательности.