— Я, Роман Суренович, готовлю сольную программу, моноспектакль, так сказать. И, по-моему, малость запутался. Очень хотелось, чтобы вы опытным глазом оценили мою еще сырую работу и помогли советом.
— Когда вы можете ее показать?
— Желательно как можно скорее, если вас не затруднит.
— Но сегодня я занят…
Все просекал Казарян. Ох, какой молодец.
— Тогда, если можно, завтра. В девять вечера, в нашем достославном подвале. Я понимаю, вы — очень занятой человек, но, зная вашу доброту и всегдашнее стремление помочь молодежи…
— Значит, завтра? — перебил Казарян.
— Завтра, завтра! — возликовал молодой артист.
— Буду, — заверил маститый режиссер и повесил трубку.
Вопросом про завтра Казарян дал понять, что сутки отметал назад. Что ж, через два часа надо ждать гостя. Сырцов, не выходя на основную аллею, ведущую к метро, мимо задов знаменитого храма пробрался на торговый, еще функционировавший пятачок и быстренько запасся соответствующим продуктом.
Казарян оставил свою «волгу», вероятнее всего, у санатория-профилактория, потому что Сырцов не слышал звука мотора. Бывший сыщик появился у бетонной стены внезапно, как и положено сыщику. Но все-таки действующий сыщик в силу хорошей формы, которую поддерживал в нем беспощадный гон, заделал его: в спину Казаряну ткнулось нечто твердое, и грозный шепот потребовал:
— Руки в гору, фраер!
Фраер рук не поднял, а обернулся и положил вышеупомянутые руки на кожаные плечи псевдоуркагана. Любовно глядя в сырцовские глаза, заметил:
— Еще можешь шутить, Жора.
Обнялись, крепко расцеловались, и Сырцов решил:
— В нору, в нору!
Робко спускаясь по невидимым ступенькам, Казарян осведомился у спины решительно шагавшего впереди Сырцова:
— Страхуешься или боишься?
Сырцов открыл дверь, зажег свет и только после этого ответил:
— И страхуюсь, и боюсь.
— Правильно, — одобрил его старый умный и хитрый армянин, осторожно усаживаясь на железный стульчик. Огляделся и решил:
— Здесь по-прежнему отвратительно. И ногами воняет.
— Моими, наверное, — сокрушенно предположил Сырцов и, устроившись на табурете, взял быка за рога: — Все знаете, Роман Суренович?
— Все знаешь ты, Жора. Да и то, скорее всего, не все.
— Именно не все. Поэтому и бегаю. Но кое о чем наслышаны? Портрет мой у своего отделения милиции видели?
— Видел. Ты на нем вполне матерый рецидивист. А сейчас в этих усах на палаточника смахиваешь.
— Хороши? — спросил про усы Сырцов.
— Хороши, но подозрительно молоды.
— Советуете сбрить?
— Да нет. Если тебя еще недельку не заловят, они твое личико прилично закроют.
Беседа в связи с усами ушла в сторону. Поэтому Сырцов спросил:
— Дед в курсе?
— Постольку-поскольку. Витька рассказал, что знает, какой-то мент к нему заезжал.
— Демидов?
— По-моему, нет. Демидов-то уже майор, а заезжал старший лейтенант.
— Бережется и.о. начальника отдела, — понял Сырцов. — И что Дед?
— Ты что, Санятку не знаешь? Смирнов, как всегда в начале дела: сопит, думает и молчит.
— Домолчался до чего-нибудь?
— Не говорит.
— А Лидия Сергеевна? — спросил Сырцов про другого отставного полковника, жену Деда, которая просчитывала ситуацию и расклад сил с точностью и скоростью патентованного компьютера «Тошиба».
— Лидия аккуратно посоветовала нам свести контакты до минимума и ждать твоего сигнала. Я дождался.
— Только-то, — огорченно понял Сырцов, втайне от самого себя ожидавший чуда.
Между стулом Казаряна и своим табуретом он пристроил, как стол, последнее свободное седалище и выгрузил на него принесенные с рынка гостинцы.
— Я за рулем, — неуверенно предупредил Казарян, нежно коснувшись этикетки литровой емкости «Смирнофф». Сырцов не слушал возражений, он тщательно готовил закуску: разодрал плоскую упаковку драгоценной семги, резал толстыми кусками хлеб и огурцы с помидорами. Когда он, отвинтив однофамильцу учителя головку, стал разливать по хлипким пластмассовым стаканчикам, Роман Суренович повторил: — Я за рулем.