— Да. Как мне увидеть адъюнкта Абсалона?
— Сейчас он тебя примет, — ответил старик.
Ингвар протянул ему папку, старик вошёл в дверь и щёлкнул засовом. Ингвар уселся на лавочку, прислонённую к стене. Терьеры молча разбежались по двору, кроме яростного Риппи — он сел напротив Ингвара и пристально следил за ним из-под косматых бровей. Заморосило. Ингвар, закрыв глаза, постарался совершить ментальное усилие, сдвинуть иголку своей личности в другую, параллельную бороздку жизни, где всё хорошо, где он выпал, как обычно, в начале октября, где он остывает вместе с миром, а не как сейчас.
На лицо Ингвара упала тень, он открыл глаза. Никуда иголка не перескочила. Старик стоял перед ним, сжимая в руках картонную папку. Он вырядился в белый халат с чернильным пятном на клапане кармана.
— Адъюнкт Абсалон меня примет? — спросил Ингвар.
— Примет, — ответил старик. — Адъюнкт Абсалон — это я.
В кабинете было холодно. Абсалон махнул Ингвару рукой на кожаный диван, а сам уселся за огромный стол зелёного сукна. Солнце выбралось из-за туч, над лысиной Абсалона засияли мельтешащие пылинки. Телевизор с водяной линзой тихо бубнил на тумбочке в углу. Сначала Канцлер пожелал нации спокойного сна, потом появился располневший к зиме Понтифик с напутственной молитвой, потом появилась декольтированная дама и объявила Концерт № 4 фа минор Вивальди.
— Чушь, — сказал Абсалон, листая историю болезни.
— Что? — спросил Ингвар.
— Твоя надежда на шестую диапаузу — чушь, — Абсалон закрыл папку, поставил её на полку каталожного ящика и с грохотом его захлопнул.
— Человеку свойственно надеяться, — бледно улыбнулся Ингвар.
Абсалон выпучил на него прозрачные глаза, видимо, ожидая продолжения, но Ингвар не нашёлся, что ещё сказать. Абсалон достал из ящика стола увесистую конторскую книгу, принялся записывать.
— Что вы пишете? — спросил Ингвар.
— Ингвару Хансену, скобка открывается, диссомния, запятая, поступление 30 октября сего года, бессрочно, скобка закрывается, выдано — тут я пишу списком. Первое: кальсоны шерстяные с начёсом — две пары. Второе: тельник зимний, третьего срока — одна штука.
— Что значит «бессрочно»? — сказал Ингвар, и сердце его заколотилось.
— Это значит, что, скорее всего, ты проведёшь в клинике Святого Якоба всю оставшуюся жизнь, — Абсалон глянул на Ингвара. — Если переживёшь зиму, разумеется.
— Послушайте… Чёрт возьми! Врач не исключил…
— Чушь! — крикнул Абсалон, стукнув ладонью по столу. — Врач не исключил чушь. Чем быстрее ты это поймёшь, тем лучше.
Ингвар схватился за голову, с ужасом глядя на появляющиеся в книге аккуратные строчки. Абсалон писал крупным каллиграфическим почерком, и Ингвару показалось, что над ним совершается какой-то гнусный ритуал, что прямо с конторского листа в его жизнь вползают тулуп ватный первого срока, шапка натуральной шерсти, мыло хозяйственное два бруска, деменция и распад психики.
— Мне нужно домой! — крикнул он.
— Зачем? — удивился Абсалон.
— У меня там… Какая вообще разница?! Я — свободный человек! — Ингвар вскочил со стула. — У меня есть права!
— А у меня есть ключи от калитки, — фыркнул Абсалон. — И свора терьеров во дворе. Ты не смотри, что они мелкие — злые, кусачие, что твои черти.
— Вы… Выпустите меня! — из глаза Ингвара вылетела слезинка.
— Чушь. Ты сейчас забьёшься куда-нибудь, а мне тебя потом искать. С собаками. Или напьёшься.
Ингвар вскочил с дивана, бешено оглянулся и увидел на стене телефонный аппарат. Он бросился к нему, сорвал трубку и мигом накрутил номер. Абсалон спокойно писал. В трубке раздавались длинные ленивые гудки.
— Полиция. Сержант Тимсаари, — сказали на том конце.
— Это Ингвар Хансен. Сержант, меня незаконно удерживают!
— Где?
— Клиника Святого Якоба!
— Кто вас удерживает?
— Адъюнкт Абсалон!
В трубке тяжело вздохнули, потом полицейский сказал:
— Он рядом с вами? Он вам угрожает?
— Рядом. Он что-то пишет…
— Передайте трубку.
— Вас! Полиция! — сказал Ингвар, протягивая трубку.
Не прекращая писать, Абсалон поднял трубку параллельного телефона, стоящего на столе и отрывисто бросил в неё:
— Адъюнкт Абсалон, слушаю! Привет, Тимсаари. Да, шатун. Нет, спасибо. Ага, и тебе, — Абсалон положил трубку и пододвинул к себе арифмометр. Трубка в руке Ингвара что-то заквакала. Он прижал её к уху и услышал:
— …вплоть до признания недееспособным — потеря ориентации в пространстве, галлюцинации. Согласно пункту сто восьмому Уложения адъюнкт Абсалон признаётся вашим временным опекуном. Вы меня слушаете, герр Хансен?
Ингвар выронил трубку, она стукнулась об стену и закачалась. Он дёрнул дверь, вырвался в коридор и побежал, подальше от шуршания самописного пера и звона арифмометра. Он бежал пустыми коридорами, хлопая дверьми, взбегая по лестницам, скатываясь по перилам. Сырые ветви, бьющие в окна, жёлтые фотографии на стенах, крашеное стекло дверей, пугающие чёрные таблички. Наконец он изнемог и остановился, упёршись лбом в стену. Отдышавшись, он увидел в коридорном тупике дверь с надписью «Рекреационная». В замке торчал ключ.
— Эй! Ты куда сбежал?! — раздался крик откуда-то сзади и снизу.
Ингвар распахнул дверь и оказался в заставленной кроватями комнате с плотно зашторенными окнами. Он бросился к окну, раздёрнул пыльные гардины, с хрустом поднял оконную раму и заорал:
— Помогите!