— С кем же он переписывался? С девушкой, наверное?
— Ясно, что с девушкой! — недобро усмехнулся Баулин, — Девушки, они разные бывают: от одной радость, от другой горе.
— Да ведь не только же из-за девушки, из-за ее писем Кирьянов был строптивым и нелюдимым?
— Безусловно. Дыма без огня не бывает. Я не один месяц над этим голову ломал. И знаете, кто мне помог излечить Алексея от хандры и обратить в морскую веру? Боцман Доронин. И Ольга моя, покойница, крепко нам в этом подсобила, — добавил Баулин, — можно сказать, ключ к сердцу Алексея дала: письмо, которое она ему привезла, пришло в А., кто-то из сверхлюбопытных возьми там и распечатай его. Ольга рассердилась, снова заклеила и взяла с собой.
— И что же в нем такого было особенного?
— Отказ! Полный отказ, — повторил Баулин. — Письмо прислала Алексею любимая девушка. Во всех подробностях Ольга его не помнила, она мельком его пробежала, а смысл был подлый: дескать, я тобой, Алеша, только увлекалась, а любить никогда не любила, я люблю другого. Писем мне, пожалуйста, больше не пиши, все равно я их не читаю. И в советах твоих не нуждаюсь: не такая я дурочка, чтобы запрятать себя в деревне, как ты мне рекомендуешь. Мой новый друг обещал устроить меня в самом Смоленске…
— Ничего себе птичка! — не удержался я.
— Вот именно: «птичка»! — нахмурился Баулин. — Знаете, что она ему еще написала? Вот, пишет, тебе очень не хотелось идти в армию, а мой новый друг считает, что так думают только отсталые, несознательные люди.
— Хватило смелости еще и мораль читать!
— Словом, — продолжал капитан третьего ранга, — пригласил я боцмана Доронина, между прочим он у нас на «Вихре» тогда парторгом был, рассказал ему про письмо и вообще всю Алексееву историю. Прошу: «Потолкуйте вы с Кирьяновым наедине, подушевнее. У меня, — говорю, — ничего не получается, на все мои расспросы у Алексея один ответ: «Я, товарищ капитан третьего ранга, чувствую себя хорошо». А какое там «хорошо»! «Добро, — говорит Доронин, — придумаем какое-нибудь лекарство». И, представьте, придумал…
В представлении людей, знакомых с моряками лишь по приключенческим романам да понаслышке, боцман — это обязательно широкоплечий здоровяк, непременно усач, обладатель немыслимого баса, грубый в обращении с подчиненными, любитель крепко выпить и чуть ли не обязательно носящий в ухе серьгу.
Безнадежно устаревшее представление! Совсем другой у нас нынче боцман. Семен Доронин со сторожевика «Вихрь», к примеру, всегда чисто-начисто выбрит, на матросов никогда не покрикивает, спиртное употребляет в редких случаях и в самую меру и отдает команды не громоподобной октавой, а нормальным человеческим голосом. Верно, роста он отменного и действительно широк в плечах, но это, как известно, дается не званием и не должностью.
«Эк, вымахнул твой наследник!» — говорили главному неводчику рыбаки, глядя, как легко и ловко управляется рослый Семен у сетеподъемной машинки.
«В деда!» — односложно отвечал Никодим Прокофьевич.
Давно уже на Камчатке и неводчики и курибаны — свои, русские, и невода скроены и сшиты своими руками, и кавасаки свои, построенные во Владивостоке и Петропавловске. А те же Доронины живут на Камчатке без малого сорок лет…
Хочется добавить еще, что неверно, будто все боцманы любители прихвастнуть, «потравить», выражаясь по-моряцки. Семен Доронин, напротив, принадлежит к той породе моряков, которые попусту рта не открывают и при намеке на их личные заслуги начинают рассказывать о заслугах других.
Узнав все это о Доронине от капитана третьего ранга Баулина и от земляка Семена — рулевого Игната Атла-сова (не от Владимира ли Атласова, открывателя Камчатки, пошел их род?!), я и не пытался расспрашивать боцмана о личных боевых делах, хотя грудь его и украшали медали «За отвагу» и «За отличие в охране государственной границы СССР».
Но я не мог не спросить у Доронина, что это за «лекарство» такое придумал он, чтобы помочь капитану третьего ранга обратить Алексея Кирьянова в морскую веру и излечить от хандры.
— На океанской водичке лекарство, — добродушно усмехнулся Доронин, когда мы с ним расположились покурить на мысу над Малым проливом.
— Алексей тоже любил на этих камушках сиживать, — добавил он, набивая трубку.
— И часами смотрел, как волна бьет о берег, — вспомнил я рассказ Баулина.
— Будто повинность отбывал, — подтвердил Доронин.
Он с наслаждением затянулся, примял большим пожелтевшим пальцем табак.
— По правде сказать, я и до разговора с капитаном третьего ранга приметил, что Кирьянов тут местечко облюбовал, сам догадывался, что не иначе, как у Алексея в сердце какая-то заноза сидит, да все стеснялся пришвартовываться с расспросами. Иной раз ведь человеку легче в одиночку душевную боль пережить. Однако после того как товарищ Баулин порассказал мне, что у Алексея приключилось, да еще добавил насчет письма, что Ольга Захаровна Алексею привезла с материка, я решил: нельзя больше оставлять парня один на один с хандрой, утонет в ней, чего доброго. Вскорости, вот так же утром, я, будто бы невзначай, очутился рядком с Алексеем на этом самом мыске.
«Ба! — говорю, — тут Кирьянов! А я-то думал, что мне одному по душе эти камушки». Алексей вскочил было, да я придержал его: «Сиди, сиди, мы не на службе». А он всем своим видом дает понять, что, дескать, не до вас мне, товарищ боцман, не до разговоров. Я, конечно, словно и не замечаю, что он из раковины своей вылезать не намерен, продолжаю: «Вот, мол, ты, Алеша, грамотнее меня, как-никак на педагога учился…»
«А что толку, что учился? — перебивает, — Только напрасно деньги на меня тратили» (чуете, на какой галс повернул?). Я обратно, вроде бы не замечаю его ершистого настроения, иду прежним курсом: «Подмога мне твоя нужна, Алеша, будь добрый, подскажи, как, не сходя с этого самого места, определить ширину Малого пролива, вон до той скалы, до утеса, где птичий базар? Или, скажем, — показываю на вулкан, — как без всяких приборов вычислить вышину «Коварного старика»?
«Не помню», — отвечает Алексей, а сам смутился, аж уши покраснели.
«Жаль, — говорю, — и я как на грех запамятовал! Салаги спрашивают, а боцман Доронин отговаривайся: «В другой раз объясню». Срамота! У капитана третьего ранга спросить — стыда не оберешься…»
Сидим, молчим. Я покуриваю, Кирьянов камешки с руки на руку перекатывает. Сроду еще я в таких артистах не бывал. Выбил трубку, вздыхаю: «Эх, — говорю, — а еще моряками мы с тобой, Алеша, называемся! Беда, что дружок мой один, старший комендор с «Буйного», не в своей тарелке, он бы мне в момент все разъяснил, а сейчас к нему и не подступись…»
«Как это так не в своей тарелке?» — спрашивает Кирьянов.
«А вот так, на амурной почве: девушка у него на материке осталась… Клялась, божилась: «Ждать буду, кроме тебя, и видеть никого не желаю…» «Не желаю!» А на той неделе с «Ломоносовым» отказ прислала».
Кирьянов мой вовсе помрачнел: «Насильно мил не будешь».
«Золотые слова! — отвечаю, — Вот и я другу твержу: «Вместо, — говорю, — того чтобы сердце свое терзать, ты бы лучше хорошим ветерком мозги проветрил, делом бы каким-нибудь занялся, беседу бы с комсомольцами, к примеру, провел насчет своего боевого опыта. За делом и тоску унесет. Дружок мой, — поясняю Кирьянову, — вроде тебя, с образованием».
Опять молчит Алексей. Я, наверное, трубок пять выкурил. Спугнуть парня штука нехитрая, с бескозыркой в раковину спрячется и не вытащить. С какого же фланга к нему заход сделать? Вспомнил вдруг, что он утром купался за базой, с отпрядыша нырял, говорю: «Как это ты рискнул — вода-то ведь ледянущая?»
«Мы, — отвечает, — в Ярцеве в Вопи, речка там у нас такая, круглый год купались».
На этом наш разговор и закончился. А назавтра после обеда заглянул я в библиотеку, спрашиваю: «Был у вас младший комендор Кирьянов с «Вихря»?» «Был». «Какие книжки взял?» «Справочник разведчика» и «Геометрию». Ну, думаю, диагноз поставлен правильно».
Боцман набил новую трубку, раскурил ее, пустил кольцо дыма, которое вмиг разорвал ветер.
— И какое же «лекарство» вы прописали Кирьянову? — спросил я.
— На соленой океанской водичке, — по-прежнему добродушно усмехнулся Доронин, — В тот год, как и положено, в конце мая началась на наших Курилах пора бусов и туманов. Вы, извиняюсь, не читали лоции Тихого океана и Охотского моря? Там все точно расписано: нет на земле другого места, где висят такие туманы, как над Средними Курилами. Неделями висят. Из-за тумана у нас все и приключилось.
Доронин в сердцах махнул рукой:
Доронин даже сплюнул с досады:
Доронин резким хлопком вышиб из трубки пепел.
— «Хризантема» не дура — ждать нас не стала… А между прочим, когда она кормой вильнула в тумане, наш рулевой Игнат Атласов приметил: вроде бы что-то выбросила за борт, чертовка. Может быть, Игнату просто померещилось, а я из-за его видения покоя лишился, никак не мог дождаться, пока туман развеет. Чуть развиднелось — кинулся на этот самый мыс, а потом на той же скорости на «Вихрь». Стучусь в каюту к капитану третьего ранга. «Войдите!» — откликается. Вхожу. «Разрешите обратиться?», а глазом примечаю: не отдыхал командир — койка не разобрана, и домой не ходил. На столике карта Курил разложена — промашку, значит, обмозговывает… Глянул на меня товарищ Баулин недовольно так: «Что у вас, боцман?»
«Разрешите, — говорю, — мне сегодня заняться с младшим комендором Кирьяновым в отдельности».