— Ты прав, у Павла есть и другие причины.
Адам снова пустился в разглагольствования:
— Это же безрассудно! Если он снова там появится, то будут беспорядки, мятежи, прольется кровь. Мне кажется, ты не вполне понимаешь ситуацию. Но одно, по крайней мере, ты должен знать: священники Храма люто ненавидит Павла. Ты знаешь, что пламя непокорности горит в сердцах евреев, несмотря на кажущееся спокойствие, под железным кулаком Рима. Говорят, что выбран день, когда евреи поднимутся, чтобы сбросить римские цепи. Фанатики точат ножи. Они раздувают мятеж, и они тоже ненавидят христиан, потому что еврей, поверивший в вашего Христа, начинает хотеть мира. Они ненавидят Павла, потому что он во всеуслышание будет призывать к миру. К миру под пятой Рима! Боюсь, что он не успеет войти в Иерусалим и произнести «Мир вам!», как ему воткнут нож в спину.
— Павел прекрасно отдает отчет в опасности, которая его ждет, — успокоил его Лука. — А фанатики и без того повсюду следуют за ним.
— Не пускай его! — воскликнул Адам. — И без него в городе хватает сложностей. Очень может быть, что потасовка с вождем этих близоруких христиан выльется в восстание против Рима. Я хороший еврей и чту законы Моисея, но я не фанатик и прекрасно понимаю, что римляне не заставят просить себя дважды. Они немедленно направят к нам легионы, чтобы утопить восстание в реках еврейской крови.
— Рука Иеговы направляет Павла. Она указывает ему путь.
— Это Павел так говорит, — горько возразил Адам. — А мы? Почему мы должны быть в этом уверены? Где гарантия того, что эта рука направляет его в нужную сторону? Ну хорошо, пусть о своей голове он печется сам! Но день его прихода в Иерусалим будет черным днем для всех нас!
Вдруг караванщик сменил тему беседы, так что его собеседники чуть не подскочили от неожиданности:
— Вчера вечером здесь был Симон Волшебник. Он появился на рыночной площади, и весь Халеб сбежался поглазеть на то, что он вытворяет.
Лука поднял хмурое лицо.
— Везде, куда бы я ни приезжал, я слышу об этом Симоне. Он так нам мешает! Просто все портит! А сам-то ты его видел?
— А как же! — Адам был в своем репертуаре. — Я думаю, он самый великий волшебник в мире. Если бы ты видел, с какой легкостью он совершает чудеса… Учти, где бы он ни проходил, у него появляется масса последователей. Он забирает их у вашего Назарянина. Ничего удивительного! Люди верили в то, что Иисус был Мессией, потому что он совершал чудеса. И тут появляется некий Симон из Гитты, который говорит им: «Смотрите, я тоже могу совершать чудеса. Да еще какие! Его чудеса не чета моим!» И естественно, люди смотрят. И что же? Они изумляются и говорят: «И то правда! Так почему же мы должны верить в Назарянина?»
Каждое слово караванщика было ударом для Луки, он становился все печальнее и печальнее.
— Сын мой, — сказал он. — Ты не христианин, поэтому тебе не понять, что для нас, христиан, вера в Христа не самое главное. Далеко не самое главное. Вот я, например, никогда не видел Его собственными глазами, но, даже если бы Он не совершал никогда никаких чудес, я бы продолжал бы верить. Главное, Адам-бен-Ахер, это то, чему Он учил. Главное — истина, которую Он принес. Наш Бог — это Бог любви, милосердия. Мы теперь можем искупить наши грехи. Он это сделал за нас, заплатив той кровью, которая пролилась на Голгофе. Вот хотя бы ты, Адам. Ты сидишь, покачиваясь на верблюде, но не думаешь же ты, что способен проделать путь от Халеба до Иерусалима только благодаря амулету, который висит на шее животного? Так вот и эти истории с чудесами — они важны для нас, как для тебя амулет.
— Тогда почему сбегаются толпы, чтобы только взглянуть на этого Симона Волшебника? Почему люди на каждом углу твердят, что он — мессия, а вовсе не ваш Иисус из Назарета?
— Настоящий христианин никогда не обратит внимания на этого фигляра и фокусника.
— Думаю, вам и тут надо быть осторожнее. Не все так просто. Его чудеса не то, что обыкновенное жульничество. Нет, этот Симон большой хитрец! Знаешь, что он вытворял вчера вечером? Он вывел на подмостки женщину. На ней не было покрывала. Красивая женщина — глаза, как звезды, волосы — густые и черные, как ночь, а формы… формы такие, что все мужчины Халеба задрожали. Сначала все думали, что разразится скандал, что все схватятся за ножи, ведь женщинам не разрешено открывать лицо в публичных местах. Но потом стало ясно, что зрителям это нравится. Они буквально вытаращились на нее и стояли, облизываясь.
— Этот человек не уважает закон. У него черное сердце, — заявил Лука. — Я удивлен, что всемогущий Иегова не покарал нечестивца.
— И как ты думаешь, куда направляется этот человек с черным сердцем? Где он собирается продемонстрировать свои чудеса? А?.. В Иерусалиме!
— Это невозможно! — воскликнул Лука. — Симон — самаритянин и не имеет права выступать в Святом городе.
— Я бы на твоем месте не был так уверен. Он хочет переплюнуть Иисуса из Назарета, поэтому вполне возможно, священники встретят его с распростертыми объятиями. Я даже не удивлюсь, если ему разрешат показать свои фокусы у Ворот Никанора.
Лука озабоченно покачал головой.
— В таком случае, — заметил он, — хорошо, что Павел тоже едет в Иерусалим. Просто необходимо сделать что-нибудь, чтобы наказать этого Симона и развенчать его чудеса.
В этот вечер Адам-бен-Ахер заснул первым. Его храп напоминал грохот тамбурина под ударами молота. Лука, повернувшись к лежавшему рядом Василию, сказал:
— Направляясь к Павлу, я остановлюсь в Антиохии. Я зайду в суд и переговорю с судьей по твоему делу. Дело в том, что документ, которым ты теперь владеешь, дает тебе больше прав и свобод, чем позволяет римское законодательство. Но в Антиохии и других провинциях империи, пока закрывают на это глаза. Надеюсь, мне удастся восстановить тебя в правах в полной мере. Тебя поддержит народ: всех возмутил поступок Линия.
— А я думал, что свободные граждане презирают вольноотпущенных и купивших свободу.
— В Риме — да. Город буквально переполнен бывшими рабами, и коренные римляне возмущены их бесцеремонным участием во всех сферах жизни и большими состояниями, которые некоторым удалось сколотить. Они никак не могут оправиться от свадьбы Друзилы — дочери Антония и Клеопатры с бывшим рабом из Иудеи Феликсом. Римляне ропщут, что Нерон окружает себя подобными людьми и даже доверяет им ответственные посты. Но так обстоят дела только в самом Риме, но не в его провинциях. Скажи, видел ли ты на улицах Антиохии бывшего раба с остриженными волосами?
Василий отрицательно покачал головой:
— Кажется, нет.
— А вот в Риме они просто обязаны ходить именно так. К тому же у нас есть большое преимущество: ты был рожден свободным и твой отец — римский гражданин. А теперь спи спокойно, сын мой. Уверен, что тебе никогда не придется стричь волосы.
На следующий день Лука уехал. Всю неделю Адам-бен-Ахер торговал в городе. После первой недружелюбной встречи Василий испытывал вполне объяснимое беспокойство при мысли о том путешествии, которое ему придется совершить у караванщика, который так скверно отнесся к нему. А путешествие из Халеба в Иерусалим было уже не за горами.
— Надеюсь, что, несмотря на хилое тело, ты обладаешь достаточной силой воли и твердым характером, — заявил Адам-бен-Ахер, когда они собрались на прощальный ужин в караван-сарае. — Нам предстоят, по крайней мере, две недели пути по пустынным тропам, где солнце палит с такой силой, что способно поджарить ящерицу. — Он сделал последний глоток, вытер губы рукавом и поднялся. — Уходим на рассвете.
Но на следующий день они так никуда и не выехали. Ночью Василий свалился в лихорадке, причиной которой вполне мог быть и страх, в котором он жил последние недели. К тому же его здоровье было подточено тяжелой работой и плохим питанием тех двух лет, которые он провел рабом в доме Состия. Три дня Василий не мог подняться с постели. Лоб его пылал, а губы пересохли. Проклиная вынужденную задержку и отсутствие Луки, Адам-бен-Ахер призвал на помощь все свои знания, вспомнил все средства, которые он знал, чтобы как-то облегчить страдания больного. Наконец на четвертое утро жар спал.
— Даже Лука не смог бы лучше его лечить, — с гордостью и облегчением пробормотал Адам. — Интересно, что ему помогло: морозник или стручки цератония, которые я купил у старого армянина. Неизвестно… Главное — он спасен.
Он еще раз бросил на больного неприветливый взгляд:
— Если бы сегодня не наступило облегчение, я бы бросил его и уехал один. Тогда Луке пришлось бы искать другого мастера, может быть, на этот раз он был бы умнее и нашел бы человека степенного, лысого и с брюшком. Я бы точно чувствовал себя спокойнее, если бы он привел к Иосифу старикашку с гноящимися кривыми глазами вместо этого стройного как кипарис молодца.
На другой день, когда в воздухе еще ощущалась свежесть ночи, Василия вынесли из комнаты и отнесли к каравану, где крепко привязали к удобной люльке на спине верблюда. Над головой молодого человека соорудили палатку, чтобы она закрывала его от палящих лучей солнца. Василий был еще очень слаб и бледен, но полон решимости не задерживать Адама и проделать это путешествие, не раздражая Адама, и так разозленного проволочками.
Толстый караванщик, который помогал усаживать Василия к спине животного, отступил на несколько шагов, крикнул верблюду привычное «кин!», и тот встал с колен и быстро зашагал к своим собратьям. Толстяк повернулся к Адаму и спросил:
— Гнать не будем?
— По крайней мере, первые два дня. Если мы сразу будем делать по двадцать пять миль в час, то парень не выдержит и сдохнет. Лично я ничего не имею против, но старик в Иерусалиме будет явно недоволен.
— Да, бывают моменты, — согласился толстяк, — когда ничего не остается, как сдержать свои чувства. Что поделать, с Иосифом надо считаться.
— У него есть какая-то работа для этого худосочного мастера, — бросил Адам и направился к верблюдам.
Караван покинул лагерь и вышел за стены города. Неторопливо вышагивая друг за другом, животные потянулись к тропе, ведущей в Иерусалим. Подстегнув своего верблюда, Адам догнал Василия и некоторое время ехал рядом. Он откинул полог палатки и осмотрел молодого человека.
— Желтый, как мумия, — констатировал он. — По-прежнему чувствуешь себя больным? Тебе плохо?