«Узурпатора мучают кошмары. По ночам он ворочается на украденном ложе, не в силах заснуть и мечтая избавиться от того, кого он предательски обворовал. Не выходи на улицу, не разговаривай с незнакомцами. В Антиохии ты не в безопасности. Скорее уезжай из города.»
Василий не знал, кто написал эти слова. Знал он только то, что это не его мать. В городе поговаривали, что ее здоровье сильно ухудшилось и она не выходит из комнаты. Да и раньше она была малоспособна на решительные действия, поступок был не в ее стиле. После некоторых размышлений Василий пришел к выводу, что письмо дело рук Квинтия, который лучше кого бы то ни было знал о планах Линия. Наверняка молодой римлянин мучился угрызениями совести, и это подтолкнуло его к доброму делу, ведь ему очень хотелось оправдаться перед людьми за свою расчетливость и малодушие во время суда. Как бы то ни было, Василий считал, что опасность со стороны Линия для него весьма реальна. Если он хотел жить (а были моменты, когда ему этого вовсе не хотелось), ему необходимо было скрыться из Антиохии.
Еду в мастерскую ему приносила жена Состия. Ее звали Елалией, но такое красивое имя вовсе не шло этой мужеподобной бой-бабе, а, напротив, звучало как насмешка над ее необузданным существом. Она вела все дела в доме, наводя ужас на всех обитателей, — муж боялся ее плети не меньше двух рабов, живших у них. Она была настолько прилипчивой и надоедливой, что клиенту, посетившему лавочку, надо было обладать недюжинной волей, чтобы уйти, ничего не купив. Наложила она лапу и на все доходы: в Торговом квартале над Состием смеялись, уверяя, что он за год не держал в руке ни одного обола.
В доме Состия ели дважды в день: в десять утра и в пять вечера. А пища, естественно, была скудной. Елалия неспроста поднималась со старым потертым подносом в каморку к Василию — по ее мнению, молодой художник не должен был терять ни минуты. Пока он ел, она стояла рядом, провожая жадным взглядом каждый кусок и каждый глоток, — было заметно, что ей непереносимо жаль изводить на него продукты. Меню не отличалось разнообразием, мясо полагалось два раза в неделю, остальные дни Василий питался овощами, сыром, фруктами и грубым серым хлебом. Кислое вино Елалия щедро разбавляла водой, а Василию полагалось лишь два литра этой бурды в неделю.
— Видишь, как я награждаю тебя за усердие в работе! — не уставала повторять хозяйка, забирая у юноши пустой поднос. — Но не забывай — чтобы так сытно кушать, надо очень много работать.
На следующий день после того, как Василий получил послание, он решил перейти к действиям. Хозяйка уже подошла к двери, собираясь выйти из комнаты, когда он окликнул ее:
— Скажите, а то, что я делаю, хорошо продается?
Елалия так и застыла на месте, вцепившись в дверную ручку. Кисть у нее была сухая, худая, с морщинистой дряблой кожей и напоминала высушенный солнцем ствол подсолнуха.
— Не суй нос не в свое дело, — грубо ответила она.
Василий никогда ее не боялся, и оттого, наверное, она даже испытывала к нему некоторое подобие уважения.
— Нет, это мое дело, — ответил он. — Разве вы не хотите получать еще больше денег за мои работы? — Он сделал небольшую паузу, а потом веско добавил: — Есть одно средство.
Женщина поставила поднос на пол, да так резко, что остатки козьего молока выплеснулись из миски. Уперев кулаки в бока, она подошла к Василию. Взгляд ее, подобно взгляду хищной птицы, заметившей добычу, был полон злости и вожделения.
— Что ты хочешь этим сказать? Ты раб, и все, что ты делаешь, принадлежит нам… принадлежит мне, потому что именно в моих руках находится тесемка кошелька. Ты что — можешь делать больше? Или лучше? Ну, что молчишь? Так или нет? Отвечай.
Василий покачал головой:
— Нет, не так. И без того я стараюсь делать как можно больше и лучше.
Он протянул ей свои раскрытые ладони. Были времена, когда рабы растирали их и умащивали благовониями. Когда-то белые и нежные, они превратились в изъеденные кислотой руки труженика. Ладони были покрыты мозолями и порезами. Василию даже не удавалось дочиста отмыть их тем жалким куском мыла, который давала ему хозяйка.
— Эти руки могут научиться еще очень многому. Если бы я только мог пройти какое-нибудь обучение, то, уверен, создал бы такие вещи, о которых здесь, в Антиохии, даже представления не имеют. Если вы не вериге мне, то спросите у богачей, которые покупают мои изделия. Они-то откроют вам глаза. Но здесь я не могу ничему научиться Если я останусь у вас, то мои способности перестанут развиваться, а значит, и качество моих работ не сможет улучшиться.
— Хозяин покажет тебе все, что… — начала было хозяйка.
— Он уже ничего не может показать мне и не в состоянии ничему научить. Я давно превзошел его, и вы это тоже отлично знаете. Отправьте меня к какому-нибудь большому мастеру в Афины или в Рим. Предположим, что по истечении какого-то времени я стану свободным и мы договоримся, что всю жизнь я буду выплачивать вам большую часть моих заработков. Даю слово, что вы станете такими богатыми, какими не представляли себя даже в самых смелых мечтах.
Выражение непередаваемой жадности появилось на лице Елалии. Она прекрасно отдавало себе отчет, что это равно выгодное и очень рискованное предложение. Женщина долго молчала, обдумывая предложение юноши. Мыслительный процесс был зримо виден: она шумно и прерывисто дышала, на лбу выступил пот. Ей все-таки не хватило смелости согласиться на эту выгодную идею, и собственная трусость приводила ее в ярость. Она закричала голосом, полным горечи:
— Ага! Вот как! Отпустить тебя, а потом — только мы тебя и видели! Ишь ты! Нет, нет и нет! Кто знает, что ты там задумал! Ты хитер, как старый лис, и просто решил сбежать от нас. Не изворачивайся, я тебя насквозь вижу. Нет уж, даже слышать не хочу твои сладкие речи! — Решение отказаться от выгодной сделки приводило ее в ярость. — Ты, наверное, воображаешь, что мы продаем твой товар дорого? Ошибаешься! Но я добьюсь, чтобы ты приносил нам больше доходов. Понял, раб? Я вижу, что ты работаешь не в полную силу. Расскажи-расскажи об этой идейке моему мужу, уж он так отходит тебя плетьми, что узоры на спине останутся до конца твоей жизни. — Она помолчала, а потом злобно расхохоталась. — В Рим, значит, хочешь? А ты знаешь, что делают римляне с беглыми рабами? Они распинают их на кресте. Прибивают руки и ноги гвоздями, да еще вниз головой, вот так-то, не забудь об этом!
С этими словами она схватила пустой поднос и вылетела из комнаты, едва не поскользнувшись на лужице из козьего молока. Дверь захлопнулась за ней с оглушительным грохотом.
Все два года, что Василий влачил жалкое существование в доме Состия, хозяйка третировала всех и вся. Она ни разу не пропустила дня, чтобы самой два раза не подняться к Василию с подносом жалкой еды. Исключений из правила не было. Но буквально на следующий день после их разговора случилось невероятное: Елалия захворала, причем так сильно, что слегла после обеда в постель. Вечером в комнату Василия вошла Агнесия, гордо неся на голове поднос с ужином. Поставив его на скамейку рядом с юношей, она быстро заговорила:
— Мне кажется, в хозяйку вселился новый демон. Это Руа-Ра-А. Она мечется по кровати, стонет, голос ее изменился до неузнаваемости — Руа-Ра-А говорит из ее тела. А тот демон, что всегда жил в ней, стал еще сильнее и злее. — Тут рабыня замолчала и задумчиво посмотрела на Василия, который вяло жевал кусок засохшего козьего сыра. — Хочешь знать, что я думаю об этом? Мне кажется, что хозяйка переступила через лунную тень под акацией. Ведь именно там всегда прячется Руа-Ра-А! Она споткнулась об него, а он тут же вскочил и прыгнул ей в горло. Теперь он обживается у нее в животе, а когда она поправится, то станет еще злее. Мы первыми это почувствуем на себе!
Василий понял: то, что говорит маленькая служанка ему гораздо интереснее и важнее, чем невкусный ужин, к которому он едва притронулся. Отставив поднос, он внимательно посмотрел на девушку.
— Что, Василий, разве ты не голоден? — воскликнула Агнесия со слезами на глазах. — Тебе надо есть. Есть гораздо больше и лучше, чем тебе дают здесь. Пожалуйста, поешь, а то станешь таким же слабым и больным, как я. А потом — все, что ты не доешь, останется тебе на завтра, ты же знаешь это. Завтра еда будет еще хуже, черствее и кислее. А ведь мне с трудом удалось стащить кое-что, чтобы этот ужин был повкуснее.
Василий с жалостью посмотрел на ее впалые щеки, на которых проступал чахоточный румянец, когда девушку раздирал очередной приступ кашля. Чтобы сделать ей приятное, он снова принялся за еду.
— Василий, — снова заговорила она с неподдельной заботой в голосе, которая так трогала молодого человека. Это было особенно ужасно из-за того, что на самом деле Агнесия нуждалась в нежности гораздо больше Василия. — Я знаю, ты очень несчастен. Каждый раз, когда я думаю о тебе, то начинаю плакать. Мне ужасно хочется помочь тебе, и кажется, я знаю, как это сделать. Выслушай меня. Скажи — ты слышал когда-нибудь об ангелах?
— Нет, я даже не знаю, что значит это слово.
— Так я и думала, что оно тебе незнакомо. Ты ведь не еврей, а грек. Грекам неподвластна истина! — Она произнесла эти слова необыкновенно серьезно, но очень естественно. Было видно, что она ни в коем случае не хочет обидеть собеседника. — Мои родители были так бедны, что продали меня в рабство. Они не хотели этого, мать все время плакала, когда я жила дома, но что им еще оставалось! Надо было кормить моих маленьких братьев. Мама рассказала мне многое, во что я верю до сих пор. Она говорила, что надо помнить, что я принадлежу к евреям, детям Израиля — народу, избранному Богом Иеговой. Она рассказывала мне об ангелах. — Девушка взяла с подноса свежую баранью ногу и вложила Василий в руку. Конечно, ей стоило большого труда добыть для него это лакомство. — Мама говорила, что ангелы замечательные существа с большими белыми крыльями, потому что они летают между небом и землей. Они окружают трон Бога Иеговы и выполняют его приказы. Когда меня уводили из родного дома, она сказала, рыдая, как никогда прежде: «Помни всегда, моя бедная девочка, что ангел Мафусаил покровительствует рабам. Именно он открывает двери…»
Все, что до сих пор приходилось Василию слышать о еврейской вере и обычаях, было чрезвычайно странным, но необыкновенно интересным. История про ангелов показалась ему просто захватывающей. Если возможно предположить, что существует один единственный Бог, то естественно и то, что возле него живут те, кто выполняет Его приказы. Василию не потребовалось большого труда, чтобы заставить себя поверить в небесных созданий с белыми крыльями.
— Агнесия, — взволнованно обратился он к девушке, — мне очень-очень нужно, чтобы передо мной открылись двери. Как ты думаешь, твой Мафусаил может помочь мне?
— Конечно, может! Он умеет открывать двери темниц и даже, если надо, — двигать горы! — Она воровато оглянулась на дверь позади себя, а потом прибавила шепотом: — Он может открыть и двери этого дома.
— Что ж, значит, я каждый вечер буду просить Мафусаила, чтобы он помог мне. А может, есть и другие ангелы, которые в состоянии сделать для нас что-нибудь? Скажи, есть, например, такой, который отвечает за память?
Довольная тем, что она может оказать юноше услугу, Агнесия засуетилась и быстро-быстро закивала головой:
— Конечно, есть, его зовут Захария. Он очень сильный, потому что если люди станут забывчивыми, они не смогут сохранить веру в своего Бога. Главное — никогда не забывать о Боге и Его законах, поэтому Захария всегда сидит рядом с Иеговой. Мама говорила, что его место — справа.
— Наверное, он так занят, что даже и не услышит моих просьб.
Девушка заколебалась.
— Конечно, он очень занят, — грустно согласилась она. — Но ведь можно попробовать, это ничему не помешает.
В тот вечер Василий сделал все именно так, как велела ему маленькая служанка. Он подошел к открытому окну, встал возле него на колени и, устремив взор к звездам, мысленно заговорил:
«О Мафусаил, я знаю, что не имею права обращаться к тебе, ведь я грек, а не еврей. Может быть, ты даже не услышишь меня, а если и услышишь, то не поймешь, ведь я не умею разговаривать на твоем языке. Но если ты все-таки меня понимаешь, ты, ангел, покровительствующий самым забитым и отверженным на свете, то я хочу, чтобы ты знал, что если в ближайшее время одна дверь не откроется передо мной, то я попаду в руки самого злейшего из своих врагов. Ты, наверное, считаешь, что я недостоин твоей помощи. Это правда, ведь я всего лишь бедный раб. Но послушай, ангел, открывающий двери, у меня есть дар делать своими руками разные красивые вещи. И я даю тебе слово, что если двери темницы откроются передо мной, я буду всю жизнь трудиться в поте лица и сохраню в чистоте свой дар, не замараю его подлыми поступками или дурными помыслами.
А ты, Захарий, будь благосклонен к человеку, который еще ни разу не обращался к тебе и ни о чем не просил. Ангел памяти, не дай мне забыть тех, кто был добр ко мне, тех, кто, несмотря на опасность, помогал мне, шел на риск, когда я нуждался в помощи. Неблагодарность — страшный грех, но его так легко совершить. Но не дай мне забыть и зло, которое было совершено по отношению ко мне и к тем людям, которые зависели от меня и которых я не смог защитить. Я должен исправить свои ошибки. Пусть память руководит моими действиями, когда наступит час расплаты».
Три дня спустя Состий и его мегера-жена поднялись на свою крошечную террасу, где слегка ощущалось некое подобие морского бриза. Едва пробиваясь сквозь плотные городские испарения и теснившиеся друг к другу дома, ветерок почти не доходил до их жилья. Когда в дом пришел гость, было уже так темно, что Агнесия, открывавшая дверь, не смогла различить почти ничего, кроме того, что незнакомец был стар, а его лицо украшала длинная борода. Не представившись, он заявил, что хочет видеть хозяина.
— Хозяина? — повторила девушка. — Наверное, тебя привело к нам какое-нибудь дело?