С большим проникновением в суть дела — и с подспудно звучащим протестом против натиска обезличивающего прогресса — описывает автор повторяющиеся ритуалы труда и досуга в Фароле и Сорте, например процесс ловли рыбы. Блестяще выявляет Н. Льюис внутренние связи между трудом и обрядом, выступая тут не только хорошим этнографом, но тонким этнопсихологом. По страницам книги рассыпана масса этнографических зарисовок, все они весьма любопытны, а некоторые обряды окутаны дымкой загадочности, как и положено выглядеть в глазах чужака древним ритуалам, о смысле и назначении которых забыли даже те, кто их повторяет из поколения в поколение, — например, действо рыбаков в пещере или хождение по угольям в Сан-Педро-Манрике. Порой мистические церемонии, о которых рассказано в книге, откровенно жестоки (жертвоприношение быка по андалусскому обычаю); некоторые заповеди и максимы, вошедшие в плоть и кровь рыбаков и, судя по всему, воспринятые праотцами из настольной книги деревни — сборника мудрых речений, изданного еще в 1598 году, который заменяет фарольцам свод житейских и моральных норм, — едва ли покажутся привлекательными (например, запрет мыться с головы до ног по достижении сорока лет). Но и милые, и непонятные, и комичные, и неприятные обычаи и привычки, как с жесткой однозначностью следует из книги Н. Льюиса, обречены на исчезновение вместе с охранявшим их образом жизни.
Цепко «схваченные» и всесторонне рассмотренные приметы воздействия послевоенной «туристизации» Испании на местный социальный микромир — одно из несомненных достоинств «Голосов старого моря». Другое достоинство заключается в искусстве портрета, коллективного и индивидуального. Общий план книги — панорамное изображение двух соседних общин; он сочетается с «крупным планом» — развернутыми портретами-характеристиками отдельных представителей этих общин, причем портреты даются методом присовокупления все новых и новых черточек к постепенно складывающемуся облику. Здесь останавливают на себе внимание и подлинно народные характеры, воплощающие честь, доброту, готовность помочь и поделиться, такт и здравомыслие, долготерпение и озабоченность более чем скромным достатком, — одним словом, все то, что отличает трудовую Испанию. Не менее интересны, однако, и другие описанные рассказчиком человеческие типы, занимательные и своеобычные. Нет необходимости перечислять все удачи Н. Льюиса, но, думается, читатель запомнит распорядительницу во всех фарольских делах, главу деревенского матриархата, фигурирующую в книге под именем Бабки, ее зятя Себастьяна, поденщицу Кармелу, донкихотствующего дона Альберто, рыбаков Хуана, Симона и Пухольса, местного Знахаря, соединившего в одном лице врачевателя, мирового судью и лоцмана-наставника во время путины, разорившегося арендатора Фонса, отца Игнасио.
Особое место в образной системе книги занимает Муга, и этого нельзя не заметить. Хотя Н. Льюис, верный своей манере, рисует его вполне нейтральными красками, избегая заостренности и собственно авторских ремарок, его отношение к этому типу недвусмысленно выдает уже та обстоятельность, с какой рассказчик фиксирует все признаки падения нравов, разрушения вековечного уклада, переоценки ценностей и распада духовных связей между членами общины — всего, чем оборачивается для Фароля и Сорта каждое новое начинание беззастенчивого мошенника и проницательного дельца.
Таким же образом — без «нажима», без заявки личной точки зрения рассказчика, за счет многозначительных недоговоренностей, продуманно отобранных деталей и умело выстроенных интонационных «ходов» — проводится мысль о неприемлемости для народа Испании франкистской государственности, о полной и безусловной несовместимости фалангистского режима с национальным характером. Мысль, добавим, для Н. Льюиса не новая — не менее отчетливо прозвучала она в романах «День лисицы» и «Десятый год от прибытия корабля», и если в «Голосах…» писатель не формулирует ее открытым текстом, так это указывает лишь на то, что ему нет нужды «задним числом» определять свою позицию, остававшуюся ясной и неизменной на протяжении десятилетий.
Тем не менее, как нетрудно увидеть, рассказчик и здесь не упускает случая отметить крайне враждебное отношение простого люда к полиции, гнетущее ощущение угрозы, вызываемое одним только появлением стража порядка. Тут даже сравнения призваны передать ощущение чего-то нечеловеческого, бездушного, холодного: «Сам капитан был в форменной кожаной шляпе, какие носили в начале прошлого века. Что-то в лице его было от древнего грека, от классической статуи, а верхом и в этой нечеловеческой шляпе он походил на кентавра… В голосе его гремела медь. Так могла бы говорить ожившая античная статуя».
Красноречивые факты, бросающие свет на режим, упоминаются как бы вскользь. Сообщается, к примеру, что в полицейском участке Знахарю отбили почки, причем в избиении принял участие донесший на него священник из другого поселка; или что Кармела попала под негласный надзор потому лишь, что к началу фашистского мятежа оказалась на острове, где сохранялась власть Республики; или что Себастьян «после поражения Республики… скрывался, был арестован и несколько лет просидел в тюрьме — обычная судьба тысяч и тысяч испанцев, живших в то смутное время».
Одного наблюдения и одной ремарки рассказчика хватает, чтобы исчерпывающе охарактеризовать политическую ситуацию в стране: рыбаки дают своим лодкам имена, скрывающие издевку над лозунгами фашистской пропаганды; в одном из первых объявившихся в Фароле туристов рассказчик «заподозрил шпика, которых в те годы в Испании было чуть ли не больше, чем честных людей».
В этом контексте выделяется многозначительный эпизод поездки автора с Себастьяном в городок на испано-французской границе, где Себастьян передает деньги бывшему лейтенанту республиканской армии, которому нужно бежать во Францию. Эпизод с непреложностью документа свидетельствует о том, что для простого испанца помочь антифашисту — не просто хороший поступок, а нравственный императив. Простым испанцам и отдает рассказчик свои симпатии: «Это была моя Испания, — пишет он о случайных дорожных попутчиках в вагоне третьего класса. — Я узнал и полюбил ее, так же как узнал и полюбил Себастьяна, этого худого человека с грустными глазами, поэта, не писавшего стихов, безоружного бойца, побежденного, но не сдавшегося…»
Сорок с лишним лет тому назад великий художник слова, представитель другой страны, писал о молодом испанце-республиканце: «Пусть, кто хочет, ставит на Франко, или Муссолини, или на Гитлера. Я делаю ставку на Ипполито». Норман Льюис делает ставку на Себастьяна — прогрессивные традиции в литературе так же прочны, как жизнестоек прошедший сквозь жестокие испытания прекрасный народ.
Февральским днем в аэропорту Лос-Ремедиоса приземлился «Дуглас» ДС-6В; двое таинственных мужчин атлетического сложения спустились по трапу и на ожидавшем их «мерседесе» допотопной модели направились в главный город департамента, во дворец губернатора.
Оба эти человека (хоть и значилось в паспорте у одного — инженер, а у другого — геолог) были опытными специалистами по работе с латиноамериканскими политическими деятелями, и на обоих старый черный «мерседес» произвел благоприятное впечатление. Последний раз они ехали на встречу с потенциальным диктатором на «роллс-ройсе» с золоченой решеткой радиатора, и вульгарная роскошь вызвала у них отвращение.
Это впечатление усиливалось с каждой минутой. На пикетах, мимо которых они проезжали, солдаты, пребывавшие в дремотном состоянии, тотчас вскакивали, словно кто-то дергал их за невидимые ниточки, отдавали честь и махали вслед рукой; улицы освобождались от транспорта и пешеходов при одном приближении их автомобиля, хотя машина шла без сирены и эскорта.
Во дворце им не пришлось томиться в приемной — напротив, их немедленно провели к губернатору, в весьма небогатые покои.
В маленькой комнате, убранство которой отдавало безвкусицей местного варианта викторианского стиля, заморские посетители, по горло сытые общением с так называемыми сильными личностями, нередко находили понимание и поддержку.
Облик генерала Серверы Лопеса Балсеяна гармонировал с убранством комнаты. Потомок англичанки по фамилии Харви, этот коренастый человек унаследовал ее внешность. Инженеру он напомнил увлеченного ловлей рыбака с обложки старого издания «Сатердей ивнинг пост», рисунок Нормана Рокуэла. Геолог обратил внимание на беспрестанную изысканную жестикуляцию небольших белых рук и на привычку генерала дотрагиваться до близлежащих предметов кончиками пальцев, словно он хотел убедиться в реальности их существования.
Немолодая служанка принесла бокалы с густым хересом и сухое печенье, и после краткого обмена приветствиями начался деловой разговор.
Оба посетителя заранее изучили соответствующую информацию о деятельности генерала как в прошлом, так и в настоящем, его взгляды, характер, его симпатии и антипатии и полностью согласились с рекомендациями, данными на совещании. «Говорите с ним так, как вы стали бы говорить с деловым человеком, а не с политиком. Сразу переходите к сути. Не пытайтесь ее завуалировать. В разговоре старайтесь быть краткими.
Этим вы скорее завоюете его симпатию. И помните: английским он владеет лучше вас».
— Генерал, я рад сообщить вам, что мое Управление высказалось за предоставление займа.
— Только высказалось?
— Извините. Мы так обычно говорим. Вы получите три миллиона.
Генерал никак не отреагировал на названную сумму. Он надеялся на пять миллионов, но теперь говорить об этом было бесполезно.
— Три миллиона меня устроят.
«Что за прелесть этот генерал, — подумал инженер. — Приятно, когда не надо ходить вокруг да около».
Он сравнивал Лопеса с трусливым старым хитрецом из Доминиканской Республики, с Трухильо, который вынудил их пройти через весь фарс многодневного безделья в отеле «Харагуа», в городе Трухильо, пока они не вышли на посредника, через которого должна была совершиться сделка. Инженер опустился на глубокий старомодный диван и пояснил:
— Вы получите максимальную сумму, которую мое Управление вправе предлагать самостоятельно. Это вовсе не означает, что впоследствии конгресс не сможет ее увеличить. В том случае, если события будут развиваться в соответствии с нашими ожиданиями.
Прищурившись, генерал пристально посмотрел перед собой, точно хотел снять с крючка очень маленькую рыбку.
Внезапно он улыбнулся:
— В этом можно не сомневаться.
— Воспринимайте заем как выражение уверенности в том, что выборы завершатся вашей победой. Две трети будут выплачены, когда вы станете президентом, а пока в качестве аванса вы получите одну треть. Мы предпочитаем не переводить деньги через банк. Мы привезли их с собой наличными.
Все трое едва заметно улыбнулись, и генерал одобрительно кивнул.
— У нас есть одно-два маленьких условия, — сказал инженер.
— Это даже не условия, — сказал геолог. — Скорее просьба.
Лопес снова приветливо улыбнулся:
— Я вас слушаю.
Инженер поднялся с дивана.
— Мое правительство обеспокоено возрождением партизанского движения в Латинской Америке.
— В нашей стране его нет, — сказал генерал и сделал жест, совсем не свойственный человеку англосаксонских кровей, будто хотел отмахнуться от назойливой мухи или комара, чем впервые выдал свое латиноамериканское происхождение.
— Пока что нет, но, по нашим разведданным, оно скоро появится. В Колумбии формируется Движение Восьмого Октября.
— Восьмое Октября… Дата смерти Гевары, если не ошибаюсь. Интересный был человек. Хотел бы я познакомиться с ним.
Геолога удивило, что генерал мог находить Гевару интересным, но сама нешаблонность мышления поднимала Лопеса в его глазах.
— Мы бы хотели, чтобы партизанское движение было раздавлено в зародыше.
— Что вы предлагаете?
— Для начала вы могли бы прижать студенческие группы.