— Это в пять раз дешевле, чем оно стоит, — прошептал ладино.
По-видимому, он говорил правду. Я подумал, что кольцо, быть может, принадлежит одному из богатых гвадалупских лавочников, которые, как сказал мне Мигель, ударились в панику и старались теперь сбыть свои ценности. Я отсчитал десять ассигнаций по двадцать кетцалов, и улыбающийся ладино удалился, отступая назад, как на высочайшем приеме.
Сейчас наступил момент, который мог стать решающим в моей жизни, потому что я почувствовал, что Грета стала другой. С ней случилась какая-то важная перемена. Я еще не знал точно, что именно с ней произошло, но что-то, как мне казалось, заставило ее понять всю опасность пути, по которому она шла до сих пор. Я уже готов был сказать ей, чтобы она осталась со мной и не ездила в Кобан. Грета была без ума от кольца, я взял ее руку и стал надевать кольцо ей на палец. Она подняла на меня широко открытые глаза, потом опустила их на кольцо, и вдруг сквозь алкогольный туман до моего сознания дошло, что я совершаю какую-то оплошность. На этом пальце носят обручальное кольцо! Я усугубил неловкость, когда снял кольцо и, попытавшись рассмеяться, принялся надевать его ей на другой палец. Что должна была подумать Грета? Это походило на какую-то глупую предумышленную шутку. Она переменилась в лице. Наступило продолжительное, тягостное молчание. Потом она сняла кольцо с руки, посмотрела на него, надела снова. Я ужаснулся при мысли, что она сейчас отдаст его мне назад. Вечер был испорчен, хмель мой прошел, и я ничего не мог придумать, что сказать Грете в свое оправдание.
Немного погодя мы пошли в отель. Я решил, что разумнее всего будет расстаться с Гретой у дверей ее номера; я утешал себя мыслью, что впереди еще сутки и я успею все исправить. Через десять минут, передумав, я пошел обратно и постучал к ней в дверь, но она не ответила.
Назавтра я поднялся рано. Когда я завтракал, элегантный ладино-портье подошел к моему столику и вручил мне конверт. Он сказал, что не знает, кто принес конверт, — это было до того, как он вступил на дежурство.
Я вскрыл конверт и вынул листок бумаги очень скверного качества, которая здесь в ходу. На листке было написано неровными печатными буквами: «Джулапа». Для меня это был боевой, сигнал. Я сложил бумагу и спрятал в карман.
— Джулапа, — сказал я, невольно обращаясь к портье, — где у вас Джулапа?
Спрашивать об этом не следовало. Он указал на карту, недавно нарисованную на одной из стен ресторана. Она была наполовину заполнена изображениями орхидей, ягуаров и тапиров, но Джулапу я нашел. Это была деревня в двадцати милях от Гвадалупы, внизу, в знойной долине. Под красным кружком, обозначавшим деревню, было начертано полуготическими буквами: «Разнообразная лесная фаун а».
Послание, очевидно, прибыло от Мигеля; я был очень рад, что успел получить его вовремя, потому что не прошло и десяти минут, как подъехал Элиот. Его джип затормозил у подъезда, послышались мелодичные вопли и стоны «Золотого Горлышка» и затем быстрые шаги по лестнице, легкие, как шаги ребенка.
Он что-то насвистывал. Я почему-то почувствовал себя застигнутым врасплох и постарался принять равнодушный вид. Элиот направился прямо ко мне, протягивая руку; лицо его выражало приятное удивление.
— Приветствую вас. Вчера мы не виделись совсем, так что я решил заехать по пути, чтобы сказать вам: que tal?
Он был в тугом крахмальном воротничке с галстуком-бабочкой, невозмутим и свеж, как всегда. Жара не отражалась на внешности Элиота. Мы обменялись рукопожатием, и я почувствовал, как его пальцы слегка хрустнули в моей руке.
— Я вчера почти весь день провел на озере, любовался пейзажем, — сказал я.
— Да, я слышал. Изумительно, не правда ли? Мы хотим построить там шикарный загородный дом, а побережье оборудовать для водного спорта. Займемся этим в будущем году…
Не пройти ли нам в холл? Там с утра должно быть прохладнее.
Мы перешли в холл, где висел новый портрет президента. Лицо его было свирепым, более свирепым, чем на самом деле. Внизу была надпись: «Да здравствует Бальбоа, наш освободитель!» Насчет справедливости на этот раз ничего не говорилось. Элиот поднял глаза на портрет: очевидно, и он увидел его здесь впервые.
— Великий боже! — сказал он. — У меня душа ушла в пятки. Я решил, что вернулся Вернер.
Мы оба засмеялись.
— Что-нибудь разузнали на озере? — спросил Элиот.
Я был уверен, что он отлично знает, что я делал на озере, но вопрос был задан без ехидства.
— По правде говоря, ничего определенного.
Но ведь главная задача сейчас выяснять и нащупывать. Как говорится, слушать, приложив ухо к земле.
Я сам был удивлен тем, что говорил. Как будто я оправдывался перед Элиотом.
— Что ж, это недурная мысль. Вы брали один из моих джипов, надеюсь?
— Да. Вы не против?
— Разумеется, они в вашем распоряжении.
Незачем об этом даже спрашивать. Видели индейцев, которые живут у озера?
— Там бродило несколько человек. Вид у них прежалкий.
— Да, украшением озера их не назовешь.
Если хотите знать, я думаю перевести их всех в индейский городок, как только там найдется место. Когда я гляжу на этих горемык, я начинаю понимать, что чувствует миссионер, когда он обращает язычников в христианство.
Но как вбить им в голову, что мы спасаем их от вымирания, — а ведь это как раз то, что мы делаем. Ночью бежало еще пятеро. Обнаружилось только на утренней поверке. Иногда я просто падаю духом…
«Опять доверенные люди с винтовками?» — хотел я спросить, но промолчал.
— Пять молодых людей из холостяцкого барака. Мы возлагали на них большие надежды, — сказал Элиот. — Они взломали дверь и ночью перебрались через проволоку. Что же, сколь это ни прискорбно, придется пустить через проволоку электрический ток. Мы, конечно, снарядили погоню, но ведь им надо только добежать до джунглей, а там пиши пропало.
— Так что теперь их двадцать один человек. Если считать, конечно, что они соединились с теми.
— Считайте именно так. Готов побиться с вами об заклад. Что меня действительно беспокоит, это настроение в городе. Население в панике. Я не хочу сказать, что они бегают по улице и рвут на себе волосы, но они считают, что положение опасное. Утренний поезд был набит беженцами. В городе немало состоятельных людей, и они еще не забыли, что происходило здесь во время последнего индейского восстания. Говорят, вода в канавах была красной от крови. Я дал Мигелю пару бутылок шотландского виски и велел ему следить, чтобы купцы не запирали лавок. Так как же, Дэвид, что вам удалось выяснить?
— Могу сообщить, что наши дела неплохи, — сказал я. — Даже, сказал бы, хороши. Я действовал не спеша. Это было необходимо, чтобы найти правильный путь. Мне кажется, что я его нашел.
— Рад слышать, вы хотите сказать, что располагаете определенными данными?
— Довольно определенными. В той мере, конечно, в какой вообще на свете бывает что-либо определенное.
— Ну, это просто замечательно. И — признаться — неожиданно, надеюсь, вы не обидитесь. Трудности действительно очень велики.
Как говорится, против превосходящих сил противника… Что же, можно надеяться на быструю развязку?
— О развязке еще рано говорить, но к этому идет. Два-три дня, и у меня будут для вас интересные новости.
— Очень хорошо. Звучит весьма обнадеживающе. Вы хотите сказать, что нащупали их убежище?
Я подумал, прежде чем ответить.
— Пока я этого не говорю. Возможно, что нащупал. Могу лишь сообщить, что я получил информацию из весьма надежного источника.